Ирвин Шоу - Богач, бедняк
Гретхен отлично знала, каким «одиноким» будет его вечер и весь уик-энд. У него было еще две любовницы в Нью-Йорке. Она об этом прекрасно знала.
— Никогда толком не могу решить, кто он на самом деле — ничтожество или гений! — сказала Ида.
— Ни то ни другое, — ответила Гретхен, просматривая не понравившийся ей эпизод снова, чтобы понять, можно ли с ним что-нибудь сделать.
В шесть тридцать в монтажную вошел Рудольф, подающий надежды политик, в темно-синем плаще и бежевой хлопчатобумажной шляпе от дождя. Из соседней комнаты сюда долетал грохот мчащегося по рельсам поезда, а где-то в глубине холла оркестр в расширенном составе исполнял увертюру к симфонии П. И. Чайковского «1812 год». Гретхен перематывала свой кусок, и диалоги вдруг превратились в свистящую, громкую неразбериху.
— Боже, — воскликнул Рудольф. — Как можно выносить такую какофонию?
— Эти звуки ласкают мой слух, — сказала Гретхен. Закончив перемотку, она отдала бобину Иде. — А теперь немедленно отправляйся домой, — сказала она ей.
Если за Идой не следить, то, когда у нее не было вечером свидания, она вполне могла просидеть в монтажной до десяти или одиннадцати вечера. Ида ненавидела праздность и ничегонеделание.
Они с Рудольфом спустились вниз на лифте, вышли на Бродвей, но он пока не поздравил ее с днем рождения. Гретхен не хотела напоминать ему об этом. Рудольф нес ее небольшой чемоданчик, который Гретхен захватила на уик-энд. Дождь все еще шел, а такси нигде не было видно. Они пошли пешком к Парк-авеню. Утром дождя не было, и она не захватила зонтик. Когда они наконец дошли до Шестой авеню, она вымокла вся насквозь.
— Этому городу требуется еще тысяч десять такси, — сказал Рудольф. — Какое безумие — жить в громадном городе и мириться с их нехваткой.
— Энергичный администратор, умеренный либерал, дальновидный реформатор…
— А, я вижу, ты прочитала статью, — засмеялся он. — Какой вздор! — Но ей показалось, что все же он очень доволен.
Когда они вышли на Пятьдесят вторую улицу, дождь припустил еще сильнее. Перед клубом «21»[83] Рудольф остановился:
— Давай где-нибудь укроемся, чего-нибудь выпьем. Швейцар позже найдет нам такси.
Ей не хотелось заходить в такое заведение, как «21», с мокрыми волосами, с заляпанными сзади грязью чулками, со значком на отвороте пальто «Запретим ядерную бомбу!», но Рудольф уже подошел к двери.
У двери стояли четверо или пятеро служащих — гардеробщицы, менеджеры и метрдотель. Все они дружно поздоровались с Рудольфом:
— Добрый вечер, мистер Джордах, — и некоторые долго трясли ему руку.
С волосами, конечно, сейчас уже ничего не сделаешь, да и с чулками тоже, поэтому Гретхен не пошла в дамскую комнату, чтобы привести себя в порядок, а сразу прошла вместе с Рудольфом к стойке бара. Они не собирались здесь ужинать и поэтому не стали заказывать столик. Устроились в дальнем конце стойки, где никого не было. У входа в бар за столиками сидели мужчины с гудящими, как у рекламных агентов, голосами, которые, конечно, не собирались запрещать атомную бомбу, и женщины, пользующиеся косметикой фирмы «Элизабет Арден»[84], которые, судя по их виду, никогда не имели проблем с такси.
— Ты сильно рискуешь погубить здесь свою репутацию, — сказала Гретхен. — Приводишь сюда женщину в таком ужасном виде.
— Они видели и похуже, — пошутил Рудольф. — Значительно хуже.
— Большое тебе спасибо, братец.
— Я неудачно выразился, — серьезно сказал Рудольф. — На самом деле ты очень красивая женщина.
Но она не чувствовала себя красивой. Она лишь чувствовала, что промокла, что она потрепанная, старая, уставшая, легкоранимая женщина.
— Сегодня вечером я намерена жалеть себя, — сказала она. — Не обращай внимания. Как там Джин?
Вторая беременность Джин закончилась выкидышем, она тяжело это переживала. Когда Гретхен с ней встречалась, Джин ей казалась такой подавленной, такой далекой и отрешенной. Она вдруг обрывала беседу на полуфразе, поднималась из-за стола и уходила в другую комнату. Забросила свои занятия фотографией и, когда однажды Гретхен спросила, собирается ли она к ним вернуться, только печально покачала головой.
— Джин? — переспросил Рудольф. — Ей уже лучше.
К ним подошел бармен, и Рудольф заказал для себя виски, а Гретхен — мартини.
Подняв свой стакан, он сказал:
— С днем рождения!
Оказывается, он не забыл.
— Не будь таким милым со мной, — попросила она его. — Иначе я расплачусь.
Вытащив из кармана продолговатую коробочку, он положил ее на стойку перед ней.
— Ну-ка, примерь!
Она открыла коробочку с названием фирмы «Картье». Там лежали красивые золотые часики. Она тут же сняла с руки свои массивные металлические часы и, надев новые, защелкнула тонкую золотую цепочку. Ну вот — теперь ее время потечет в драгоценной, изысканной оправе. Единственный подарок за день. Она поцеловала Рудольфа в щеку, стараясь сдержать слезы. Нужно заставить себя изменить мнение о нем, подумала она, заказав себе еще один мартини.
— Ну, какие еще у тебя трофеи за сегодняшний день? — шутливо спросил Рудольф.
— Никаких.
— Ну а Билли звонил? — словно невзначай спросил он.
— Нет, не звонил.
— Пару дней назад я столкнулся с ним в студенческом городке, напомнил ему о твоей дате.
— Он, наверное, ужасно занят, — заступилась Гретхен за сына.
— Может, ему не понравилось мое напоминание, — предположил Рудольф. — К тому же он недолюбливает своего дядюшку Рудольфа.
— Он вообще всех недолюбливает, — сказала Гретхен.
Билли поступил в университет Уитби. Окончив среднюю школу в Калифорнии, он заявил ей, что собирается поступать в колледж на востоке страны. А Гретхен в глубине души надеялась, что он поступит в Лос-Анджелесский университет или в университет Южной Калифорнии, чтобы он по-прежнему жил с ней, дома. Но Билли недвусмысленно дал ей понять, что его это не устраивает. Он не хочет больше жить дома. Хотя он был довольно умным и способным юношей, но не любил перенапрягаться, и отметки его были не настолько высокими, чтобы его приняли в какое-нибудь престижное учебное высшее заведение на востоке США.
Гретхен обратилась тогда к Рудольфу с просьбой использовать свое влияние и помочь ему устроиться в Уитби. Билли был принят в университет. Он редко ей писал, иногда ничего не сообщал о себе по два месяца. А когда письма все же приходили, то были очень лаконичными, и в них он в основном перечислял те предметы, которые посещал, делился своими планами на летние каникулы, которые он проводил всегда только на востоке страны. Гретхен работала в Нью-Йорке уже больше месяца, но он ни разу к ней не приехал, хотя отсюда до Уитби рукой подать. До этого уик-энда она была слишком гордой и не хотела сама к нему ехать, но в конце концов она не смогла больше выносить разлуку с ним.
— Что происходит с мальчишкой? — спросил Рудольф.
— Не знаю. Он наказывает меня и заставляет меня так страдать, — ответила Гретхен.
— Чем ты это объясняешь?
— Все из-за Эванса. Я старалась быть осторожной, никогда не оставляла его на ночь у себя, всегда приходила ночевать домой, никогда не уезжала с ним на уик-энды, но, к сожалению, от Билли ничего нельзя было скрыть. Он скоро обо всем догадался, и в наших отношениях наступило охлаждение. Кажется, женщины больше страдают, когда у них есть дети, а не тогда, когда их нет.
— Все пройдет, — уверенно сказал Рудольф. — Это обычная подростковая ревность, больше ничего.
— Хочется надеяться. Он презирает Эванса. Называет его шарлатаном.
— А это так на самом деле?
Гретхен пожала плечами:
— Не знаю, право. Его, конечно, нельзя сравнить с Колином, но в таком случае и меня тоже нельзя сравнить…
— Не унижай себя, — мягко упрекнул ее Рудольф.
— А чем же, как не самоунижением, заняться женщине в сорок лет?
— Оставь, тебе не дашь больше тридцати, — сказал Рудольф. — И в свои тридцать ты такая красивая, такая желанная.
— Ах, дорогой мой братец!
— Эванс собирается на тебе жениться?
— В Голливуде тридцатидвухлетние режиссеры, которым сопутствует успех, не женятся на сорокалетних вдовах, если только те не знамениты и не богаты или и то и другое вместе, — ответила Гретхен.
— Он тебя любит?
— Кто знает…
— А ты?
— Тот же ответ. Мне нравится с ним спать, мне нравится на него работать, я чувствую, что к нему привязана. Он не дает мне забывать, что я женщина. Мне необходимо чувствовать привязанность к мужчине, быть ему полезной, а Эванс оказался как раз таким счастливчиком. Если бы он сделал мне предложение, я бы приняла его, не раздумывая ни секунды. Но он этого не делает.
