Александр Проханов - Политолог
Стрижайло сострадал сидящему перед ним человеку. Ему стала понятна природа его тайного мучения, неизбывной неутоленности, изъедавшей душу тоски. Он был сотворен из двух несовместимых видов материи. Предстательная железа конфликтовала с растением моря. Больной чекист-реформатор не сочетался с богатой йодом водорослью, которую шторм отрывает от донных камней, выбрасывает на берег, и скользкие ленты истлевают на берегу, давая приют многочисленным рачкам и улиткам. Он знал, что синтез таких противоречивых начал возможен через внутренний взрыв, великое прозрение, небывалое чудо, которые дает любовь и святая жертва. Веролея обошло откровение, и он обречен до смерти нести в себе трагическую двойственность.
— Должен заметить, что во время моего вырастания в вазе ко мне приходил Потрошков, мы оставались одни, и он мне зачитывал материалы антитроцкистских процессов, где перечислялись злодеяния Троцкого и его клики. Он не раз упоминал знаменитое ленинское высказывание об «Иудушке Троцком», говорил, что я должен хранить верность Ленину и никогда не забывать этого ленинского определения. Одним словом, я вырос антитроцкистом, и чекист Меркадер, зарубивший Троцкого ледорубом, и художник Сикейрос, совершивший покушение на Троцкого, являются моими кумирами. Когда я вышел из лаборатории и в расцвете сил начал карьеру в ФСБ, Потрошков приблизил меня к себе и дал понять, что впереди меня ожидает спецзадание, которое принесет мне славу, не меньшую чем у Меркадера, и звезда «Героя России» воссияет у меня на груди…
Стрижайло слушал сидящего перед ним человека, который вдруг начинал морщиться от боли, как если бы его мучило воспаление предстательной железы. Но потом глаза его начинали сиять восхищением, будто он пел дивную поморскую песню: «И где кони?», в которой раскрывалась космогония северных славян. Он не понимал до конца Веролея, не понимал, что заставляет того исповедоваться. Видел в нем беззащитного одинокого человека, нуждавшегося в сочувствии.
— Несколько дней назад Потрошков открыл мне суть спецзадания, во имя чего я вызревал в банке с морским рассолом, сквозь который пропускали слабый электрический ток и импульсы ультразвука, модулированного голосом Юрия Владимировича и шумом беломорского прибоя.
Суть задания в следующем. Я должен встретиться с литейщиками завода «Серп и молот», теми, что принимали участие в теледебатах между аграрником Карантиновым и членом ЛДПР Золушкиным. По эскизам Потрошкова из лучшей стали они отольют ледоруб, точно такой, каким был умерщвлен Троцкий. Инструмент отшлифуют, покроют никелем, положат в сафьяновый футляр. Я повезу этот футляр в Лондон, вместе с ним явлюсь в загородный дворец Верхарна, преподнесу ему этот подарок Потрошкова. А когда он станет рассматривать золотую вышивку на подкладке футляра, возьму ледоруб и пробью ему череп, как это сделал герой Советского Союза товарищ Меркадер, устраняя злейшего врага нашей Родины. После этого я проживу едва ли минуту. Телохранитель Верхарна, араб Ахмет, служивший во французском Иностранном легионе, выпустит в меня обойму своей «беретты». И я никогда не узнаю, буду ли награжден Звездой Героя, или же мой подвиг останется неотмеченным и забытым…
Стрижайло казалось, что Веролей ищет смерти. Ждет благословенную пулю, которая прекратит его страдания. Рассечет две плохо сросшиеся половины его существа, и они с облегчением расстанутся. Одна полетит к Кремлевской стене, где покоится прах таинственного масона, загадочного чекиста, смертельно больного Генсека, замышлявшего перестройку. Другая помчится на студеный Север, где серебрится дранка на старинных шатрах, гуляет в приливе семга, благоухает по всему берегу выброшенная из моря анфельция.
— Верхарн должен умереть, ибо он поставлял Потрошкову чеченских «черных вдов», которые совершили теракты в метро, в самолете, на рок-фестивале, в ресторане «Козерог». Уничтожив Верхарна, Потрошков уничтожит свидетеля. Однако уже подготовлен еще один теракт, страшнее всего, что было. Я подслушал разговор эмиссара Масхадова, большого друга Верхарна, когда тот орал на свою возлюбленную, английскую актрису: «Ты, сука поганая, — кричал он милой женщине, натягивая ошейник. — Не хочешь жрать пшенную кашу, будешь жрать мертвых детей. Скоро мы убьем такое количество детей, что русские войска в ужасе убегут из Чечни и сделают Аслана Масхадова Президентом России. Мы будем убивать их тысячами, и земля станет красной от детской крови. Уже подготовлены отборные моджахеды. Они нападут, как буря, как карающий меч Аллаха. Детские головы, отсеченные этим мечом, покатятся, как бесчисленные биллиардные шары. Так и быть, я дам тебе поглодать отрезанную детскую ручку, а то у тебя от пшенной каши жопа высохла». С этими словами он кинул ей на пол куриную косточку. Та пролепетала: «Сенкью» и стала ее грызть. Не знаю, где и когда совершится теракт, но он будет ужасен. Потрошков замышляет нечто, что он называет «перекодировкой мира», и это будет неслыханное злодеяние. Я это вам сказал потому, что вижу в вас отважного, деятельного, гуманного человека. Попробуйте предотвратить теракт и спасти детей. Не выведенных в колбе, а настоящих, жизнь которых может быть прекрасной и долгой…
С этими словами Веролей поднялся, поклонился и с мучительной улыбкой на зеленоватом лице ушел от Стрижайло. Было слышно, как опускается лифт.
Стрижайло посылал ему вслед луч своего ясновидения, опережая время, прозревая еще не случившееся.
Видел, как Веролей выходит из лифта, покидает парадное, садится в служебную машину с номером ФСБ. Мчится по Москве в медном воздухе в сторону Рогожской заставы, где на заводе «Серп и молот» рабочие священнодействовали с тиглем, проливая в форму слепящую жилку металла. В форме, остывая, прозрачно-красный, пламенел ледоруб. Отливку шлифовали, рассыпая шелестящие брызги, затачивали острие. Окунали в ванную с зеленоватым раствором, где на синюю сталь ложился зеркальный покров. Сияющее изделие укладывали в драгоценный футляр с алым сафьяновым ложем. По бархату разбегались золоченые письмена и узоры, — дарственная надпись Верхарну. Огромный «боинг» летел над Европой, и футляр с ледорубом медленно проплывал над Варшавой, Берлином, сворачивал к Ла-Маншу, снижался над дождливым Лондоном.
Из аэропорта «Хитроу» лимузин помчал Веролея в загородное поместье Верхарна, где тот был радушно встречен хозяином. Слегка моросило. Газон, идеально подстриженный, сверкал изумрудом. С прудов взлетали казарки. Огромные деревья величественно темнели в дожде, из-за них то и дело выскакивали грациозные лани. Верхарн раскрыл футляр, внимательно осмотрел ледоруб. Пошутил: «Но я ведь не Лев Давыдович?.. А что здесь написано?» Отложив ледоруб, склонился к алой подкладке, на которой золотая нить вывела красивую надпись:
Когда металл пронзает мерзкий череп,
Тогда в Москве свершаем мы вечерю.
Пускай тебя бросает в жар и холод,
Тебя благословляет «Серп и Молот».
Пусть дело делается грубо,
На то и сталь святая ледоруба.
Верхарн, усмехаясь, поворачивал к Веролею свое беличье лицо, намереваясь о чем-то спросить. Но страшный удар уже прошибал его желтоватый череп, и наружу, из-под хромированного острия, била вишневая кровь. Могучий араб с коричневым лицом бедуина выхватил из-под мышки вороненую многозарядную «беретту» и в тигрином прыжке, стремясь на помощь своему господину, выпустил в Веролея семь пуль, которые одна за другой пробили зыбкое тело, вырвались из красных воронок и, слегка деформированные, полетели в сырой туман, снижаясь и застревая в газоне.
Все это видел Стрижайло в своем ясновидении, слыша, как затихает в подъезде стук остановившегося лифта.
После ухода Веролея его обуяло смятение. Упоминание о детях, которых постигнет несчастье, упоминание о Потрошкове, желавшем «перекодировать мир», повергли его в панику. Черное острие было направлено Потрошковым из «этой жизни», где властвовало беззаконие и жестокость, в «иную жизнь», где воздух светился волшебной красотой, в райском небе плавали чудесные планеты и луны, и где обитала драгоценная душа, источавшая благоговение и нежность. В этот благословенный мир, куда ему предстояло вернуться, и где ждал его дивный младенец, — был направлен гарпун Потрошкова. Овладевший им ужас побуждал к действию. Он должен был сам, не полагаясь на спецслужбы, находившиеся в подчинении у злодея, отыскать отряд чеченцев и обезвредить его. Как? На это укажут обстоятельства и благой дух, чье покровительство он ощущал. Собрался и кинулся в город, пахнущий арбузами и спелыми дынями, женскими благовониями и дорогими табаками, тлетворной смертью и бензином марки Аи-101, куда Абрамович распорядился добавлять жасмин.
