Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
Время от времени — иногда одна, иногда со своим другом — она появляется возле теннисных кортов и останавливается посмотреть игру.
С каждым днем я играю все хуже.
К тому же возникло еще одно осложнение. За мной ухлестывает, если так можно выразиться, одна молоденькая испанка по имени Кармен (неужели не удастся отделаться от знакомой мелодии?). Она ожесточенно и неутомимо играет в теннис; родом из Барселоны, где отец ее, как мне стало известно, занимал высокий пост во франкистском правительстве. Иногда он ее сопровождает — прямой седовласый джентльмен с жестким лицом.
Ей двадцать лет, у нее опасные темные глаза, светлые волосы и движения как у тигрицы — и на корте, и вне его: такое впечатление, что она решила не уступать героине оперы. В одиночной игре она совсем загоняла меня. После игры и вообще при всяком удобном случае она приглашает меня выпить и поверяет свои тайны, которые я вовсе не желаю знать. Она училась в Англии и хорошо говорит по-английски — правда, с сильным акцентом. При ней я играю свою дурацкую роль — изображаю спортсмена, но она, по ее словам, видит меня насквозь; боюсь, так оно и есть. Она рассказала мне, что ее отец, хоть он и каталонец, сражался на стороне Франко и придерживается тех же взглядов, что и полководцы Фердинанда и Изабеллы, изгнавшие из Испании мавров и евреев. Она обожает своего отца, однако часто приводит его в бешенство, разговаривая с ним по-каталански. По ее словам, она будет счастлива только тогда, когда над Барселоной взовьется флаг Каталонии и поэты „ее родины“ начнут писать на этом языке. Они с Моникой, которая также придает большое значение делению Европы по лингвистическому признаку, сразу нашли бы общий язык, хотя Кармен еще не заложила ни одной бомбы. Она распространяет какие-то листовки, что, вполне возможно, не разрешается законом. У нее чудесная гибкая фигурка, и я не знаю, сколько еще смогу выдерживать осаду, хотя и побаиваюсь ее отца, который смотрит на меня — что, впрочем, случается редко — холодно и подозрительно. Кармен говорит, что он относится с подозрением ко всем иностранцам, и к американцам особенно, но я не могу отделаться от чувства, что его антипатия вызвана соображениями не только шовинистического характера.
Кармен похожа на испанок, чьи фотографии часто появляются в испанских газетах, — они обычно стоят у barrera,[46] а матадоры в их честь закалывают быков, и совсем не похожа на девушек, которые распространяют листовки в Америке.
И еще одно сходство с Моникой: из нее тоже никогда не выйдет хорошей жены».
Следующий день оказался для Билли Эббота скверным. Моника пришла со своим другом на корт и записалась на целую неделю занятий, ежедневно с 11 утра.
Билли дал ей первый урок. Она была безнадежна. Поговорить с ней ему не удалось, так как в течение всех сорока пяти минут ее друг сидел у корта и смотрел, как они играют. Она называла Билли «мистер Эббот», а он обращался к ней «сеньорита Хитцман». Подавая ей мячи, которые она большей частью пропускала, он думал, что надо бы ее отвести в сторону и спросить, что она затевает, — не могла же ее привести в Эль-Фаро чистая случайность.
Днем Билли чуть не проиграл Кармен. Она была в плохом настроении и играла с ожесточением.
После игры, когда они сидели в баре гостиницы, он спросил ее, что случилось.
— Вы читали утренние газеты?
— Нет.
— На первой странице помещена фотография, на которой ваш адмирал получает награду от Франко.
— Адмиралы на то и существуют, — пожав плечами, ответил он. — Откровенно говоря, я ничего не имею против какой-то медали, а вот то, что он со своими кораблями и наши военно-воздушные силы с их самолетами находятся здесь, мне совсем не нравится. Я долго служил в армии и сильно сомневаюсь, что в случае кризисной ситуации от них будет большая польза.
Кармен сверкнула глазами.
— А вы бы хотели, чтобы русские захватили Европу!
— Если бы у них было такое желание, они бы уже давно ее захватили. Наши войска в Европе вызывают у них раздражение, но их слишком мало, чтобы оказать сопротивление русским. В случае войны решающее значение будут иметь ракеты, а не наземные войска. Ими пожертвуют в первый же день. Я служил в этих войсках и не испытывал большого удовольствия.
— Я просто счастлива, — саркастически заметила Кармен, — что у меня есть собственный американский военный эксперт, который разъясняет мне истинное положение вещей.
— Это все делается для рекламы, — продолжал Билли. Зачем он с ней спорит? Возможно, просто потому, что последняя партия закончилась со счетом 8:6 в ее пользу? А возможно, ему надоело, что привлекательные молодые женщины учат его политике? — Создание баз по всему миру дает военным возможность немного встряхнуться и выжать из конгресса побольше денег, чтобы потом разъезжать в роскошных автомобилях и жить раз в пять лучше, чем дома. — И, скорее чтобы поддразнить ее, чем всерьез, он добавил: — Если бы мы сняли военную форму со всех американских солдат и отправили их домой заниматься чем-то полезным, все от этого только выиграли бы — в том числе и испанцы.
— Слабые и ленивые всегда находят оправдание своей слабости и лени, — сказала Кармен. — Слава богу, что не все американцы такие, как вы. — Ее собственные политические взгляды были достаточно сложны. Она ненавидела Франко, ненавидела коммунистов, а теперь, по-видимому, и его вместе с адмиралом-американцем. — В том, что адмирал находится здесь, ничего страшного нет, а вот то, что он, американец, позволяет Франко нацеплять себе на грудь медаль, — безнравственно. Одно дело — защищать какую-то страну, и совсем другое — поддерживать отвратительный режим. Будь я американкой, я бы немедленно обратилась с протестом в конгресс, в государственный департамент, к президенту, во все газеты. Вот, если хотите сделать что-то полезное, напишите хотя бы в «Геральд трибюн».
— А сколько, по-вашему, я здесь продержусь, если это письмо напечатают?
— Двадцать четыре часа. Все равно стоит.
— Человеку, между прочим, надо есть.
— Ну конечно, — сказала Кармен пренебрежительно, — для таких людей, как вы, главное — деньги.
— Разрешите вам напомнить, что у меня нет богатого папочки, как у некоторых моих знакомых.
— Как вы смеете так говорить! Испанцы по крайней мере не мерят свою жизнь на доллары и центы.
— Испанцы, которых я вижу здесь, весьма богаты и занимаются лишь тем, что приумножают свое богатство. Скупают, например, оливковые рощи и превращают их в ловушки для туристов. И владельцы этих огромных яхт в заливе тоже не давали обета бедности.
— Это подонки, потерявшие совесть. Они делают все, что велит им Франко и его банда. Им лишь бы сохранить свои fincas,[47] свои яхты и своих любовниц, а остальные пусть голодают. Я не коммунистка, но, когда я вижу, как приходится трудиться простым людям, чтобы прокормить семью, я могу понять, почему они за коммунистов.
— Так чего же вы хотите — еще одну гражданскую войну? Еще миллион убитых? Кровь на улицах?
— Если дойдет до этого, — сказала Кармен, — то виновниками окажутся ваши друзья — владельцы яхт. Конечно, я этого не хочу. Я хочу спокойных и планомерных преобразований. Если это возможно в Америке, то почему же невозможно здесь?
— Я не занимаюсь изучением национального испанского характера, но где-то я слышал, что ваши соотечественники в возбужденном состоянии кровожадны, жестоки и неистовы.
— О боже мой, как я устала от таких разговоров, — воскликнула Кармен. — Как будто Испания — это только бой быков, флагелланты да мстители за поруганную честь. Почему никто не говорит о жестокости немцев — после того, что они натворили в Европе? Или французов — после Наполеона? Я уже молчу о том, что в свое время творили американцы. Эх вы, бедный, никчемный теннисист. — Кармен презрительно подписала поданный ей счет. — Ну вот, вы сэкономили на четырех порциях джина с тоником. Разве вы не рады, что приехали в жестокую и буйную Испанию и стали здесь лакеем богачей?
— Вероятно, — обиделся Билли, — нам не следует больше встречаться. Ищите себе другого партнера.
— Вы по-прежнему будете играть со мной в теннис, потому что вам за это платят. Завтра в то же время. — Она вышла, оставив его одного в огромном пустом баре. Боже мой, думал он, а я-то считал, что она меня добивается! Сначала Моника со своими бомбами, а теперь вот эта!
На следующее утро Моника появилась на корте одна. Билли должен был признать, что выглядела она настоящей теннисисткой — маленькая, стройная, с красивыми ногами, в коротком теннисном платьице и с лентой вокруг головы, чтобы не растрепались аккуратно уложенные волосы.
Когда они вместе шли на корт. Билли тихо спросил:
— Моника, какую игру ты сейчас затеваешь?
