Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава

Поэт останавливается и садится на кровать. Его охватывают сомнения.

— Сейчас мне кажется, что нужно было заменить два слова в строках от «лечит рану» и до «ночная роса кутает надежды».

Он бормочет свое стихотворение.

— Вот еще вопрос: «сильный» или «мощный»?..

Поэт зажигает трубку, берет из шкафа книгу и листает в поисках нужного стихотворения. Он сменил сигареты Chesterfield на трубку. Читает про себя несколько строк, закрывает и откладывает книгу.

— Я никогда не переживу зиму смерти, — говорит он, поднимаясь.

Он признается, что думал заглянуть в редакцию газеты и узнать, не в печати ли номер.

— Может, вполне достаточно того, что есть?

— «Вполне достаточно» — неподходящие слова, Гекла.

Он снова садится на кровать и закрывает лицо руками.

— Текст слишком спокойный. Его структура предсказуема, не хватает отточенности слов, глубины и выразительности формы. Лучше бы перенести публикацию. Попрошу их пока подождать.

Сев рядом, обнимаю его.

— Я не знаю, где мое место среди поэтов, Гекла. Знаю только, что у меня есть место за столиком в «Мокко».

Он смотрит мимо меня.

— Мне кажется, ко мне относятся как к одному из них, но в то же время не совсем. Когда я показал стихотворение Стефниру, он похлопал меня по плечу и сказал, что у меня есть способности.

Я глажу его по голове.

— Мне никогда не сравниться со Стефниром. Мне до него далеко. Я способный, но не более.

Он трясет головой.

— Вчера вечером Стефнир читал нам начало романа, над которым сейчас работает.

Поэт обходит комнату и возвращается. Подыскивает нужные слова. Останавливается передо мной и смотрит.

— Это сильнее, чем пишет Халльдор. Возможно, мы говорим сейчас о новом нобелевском лауреате, Гекла.

— Он уже что-то опубликовал?

— Еще нет.

— Уж не потому ли, что много пьет и мало пишет?

Поэт делает вид, что не слышал моих слов. Он подходит к окну и некоторое время молчит.

— Быть поэтом — большой труд, Гекла. Вдохновение не приносит дохода. Чтобы заработать деньги, разгружают суда или роют канавы. Работают на цементном заводе, ловят и разделывают китов, строят и ремонтируют мосты. Но стихи сочиняют не прибыли ради.

Он берет и зажигает трубку.

— Серьезные поэты жертвуют личной жизнью во имя призвания. Стефнир не помолвлен. Мне же, в отличие от некоторых поэтов, нужно заботиться о девушке.

— А мы помолвлены?

— Нет, но к этому все идет.

Он улыбается.

— Все знакомые поэты мне завидуют. Рассказал им, что тебе предложили участвовать в конкурсе «Мисс Исландия», и они захотели узнать, каково это — жить с красавицей.

— И каково же?

Он подходит ко мне и обнимает.

— Поскольку в доме появилась женщина, пришлось повесить зеркало.

Я осматриваюсь: действительно, на стене рядом с платяным шкафом появилось маленькое зеркало.

— Не слишком высоко? — спрашивает поэт заботливо.

Он подходит к проигрывателю, достает пластинку из конверта и ставит «Love me tender».

Скрипит игла.

— Если бы поэты знали, что я слушаю Элвиса вместе с девушкой?! Могу я пригласить мою музу на танец?

Я долго ждала у дверей в подвал, но никто не открывал. Уже собравшись уходить, увидела, как возвращается подруга с коляской, огибая наледи. Она бледная, и щеки холодные.

— Хотела посмотреть на людей. А еще ходила в мастерскую к художнику. Захотелось вдруг сказать ему, что я его понимаю. Пришлось идти пешком, потому что с коляской в автобус не пускают. Из-за того, что автобусы переполнены, а также потому, что за коляску можно зацепить чулки.

Я помогаю ей войти, она снимает с дочки комбинезон и шапку. Ставит ее бутылочку в кастрюлю, чтобы разогреть, и говорит, что сварит кофе. Беременность подруги уже становится заметной, под юбкой проглядывает животик. Мне приходит в голову, что платье-сарафан от Йона Джона ей сейчас как раз подойдет.

— Ты встретилась с художником?

— Да, он был очень любезен. Взял меня за руку мозолистой рукой. От ручки кисти, как он объяснил.

Я сказала, что у меня есть три его картины, и он попросил их описать. Сразу их опознал, упомянув, что там, где писал одну из них, до сих пор хранит в расселине банки, скипидар и тряпки. Что оставил на краске отметины от ручки кисточки, а если я очищу одну из картин скипидаром, то найду под ней совсем другую картину. О ней никто не знает, кроме него. И меня. Теперь еще и тебя, Гекла. Я держала Торгерд на руках, и он назвал ее красивым ребенком. Хотя она капризничала. Он спросил о рамах, потому что многие картины ими испорчены. Я описала рамы, и он остался доволен. Рассказала ему, что живу в подвале, где пять месяцев не видно солнца. Но свет в его картинах спасает положение и освещает гостиную. Он был рад это услышать. Я хотела сказать освещает мою жизнь, но боялась расчувствоваться. Когда он признался, что сложнее всего с белой краской, потому что цвет очень проницаемый, мне пришлось отвернуться, чтобы вытереть глаза. Он говорил такие красивые вещи, Гекла. Извинился, что нет кофе, и, чтобы загладить эту неловкость, поведал еще одну тайну: под белой краской зеленая. Теперь мы трое об этом знаем, он, я и ты. Уже собравшись прощаться, я призналась ему, что боюсь, что муж продаст картины, чтобы купить цемент для фундамента нашего нового дома. Он в ответ предложил, что купит их сам, и у мужа будут деньги на цемент.

Она сидит за кухонным столом с вертлявым ребенком на коленях и некоторое время молчит. Время от времени пристально посматривает на меня.

— Ты все еще не сказала поэту, что пишешь?

Могла бы также спросить: он знает о звере, который живет в тебе, и ждет, когда ты его выпустишь? Понимает поэт поэта?

— Он меня не спрашивал.

— А ты ходила с ним в «Мокко»?

— Один раз заикнулась об этом.

— И что он сказал?

— Что туда никто с девушками не ходит. К тому же он считал, что я не пью кофе.

— Мужчины рождаются поэтами. И уже к конфирмации осознают неизбежность своей роли быть гениями. Независимо от того, пишут они книги или нет. Женщины созревают и заводят детей, которые мешают им писать.

Она встает и сажает ребенка в кроватку, заводит музыкальную шкатулку.

Затем рассказывает сон, приснившийся ей ночью.

— Мне приснилась полная миска свежеиспеченного хвороста, и я не знаю, как толковать этот сон. Боюсь, что это дети. Моя жизнь кончилась, когда я снова забеременела. Я превратилась в женщину, которая живет в подвале напротив. Она перестала ходить в магазин.

Потом он вдруг ушел в море. Мой моряк.

Проливной дождь и штормовой ветер, посетителей в ресторане совсем мало. Он появляется в дверях зала с вещмешком в руке, смотрит на меня, и я сразу понимаю, что он пришел попрощаться. Говорит, что в последнюю минуту освободилось место на корабле, который идет в Роттердам, отправление сегодня вечером. С серьезным видом он протягивает мне ключи от комнаты, чтобы я забрала кота и машинку. От комнаты он отказался.

— Мне бы в любом случае отказали.

Не спрашиваю, планирует ли он возвращаться.

Он предлагает мне забрать любые книги и просит оказать ему услугу, переправив оставшиеся вещи автобусом его маме.

Крепко прижимает меня к себе и уходит, сославшись на то, что торопится.

Как только я вставляю ключ в замочную скважину, раздается мяуканье. Кот встает и потягивается. Наклоняюсь, чтобы его погладить. Один растолстел.

Книги стопками разложены на столе, а посреди комнаты на полу стоит открытая картонная коробка, на самом верху в ней я различаю упакованное оперение.

Мое внимание привлекает длинное платье без рукавов, разложенное на кровати. Я щупаю материал. На платье письмо, адресованное Гекле.

Открываю и читаю:

Примерь платье.

Я увидел в модном журнале фотографию Жаклин Кеннеди в таком платье и сделал выкройку. Ее платье было белым, твое — зеленое, как северное сияние. Уже слышу твой вопрос: куда я в нем пойду? Чтобы надеть красивое платье, тебе не нужен повод, Гекла. Ты «Мисс Северное сияние».

Напишу тебе, когда получу работу в театре.