Отель «Тишина» - Олафсдоттир Аудур Ава

Annotation

Йонас Эбенезер — совершенно обычный человек. Дожив до средних лет, он узнает, что его любимая дочь — от другого мужчины. Йонас опустошен и думает покончить с собой. Прихватив сумку с инструментами, он отправляется в истерзанную войной страну, где и хочет поставить точку.

Так начинается своеобразная одиссея — умирание человека и путь к восстановлению. Мы все на этой Земле одинокие скитальцы. Нас снедает печаль, и для каждого своя мера безысходности. Но вместо того, чтобы просверливать дыры для крюка или безжалостно уничтожать другого, можно предложить заботу и помощь. Нам важно вспомнить, что мы значим друг для друга и что мы одной плоти, у нас единая жизнь.

Аудур Ава Олафсдоттир сказала в интервью, что она пишет в темноту мира и каждая ее книга — это зажженный свет, который борется с этим мраком.

Аудур Ава Олафсдоттир

I. ТЕЛО

1. ТЕЛО

II. ШРАМ

Примечания

Аудур Ава Олафсдоттир

Отель «Тишина»

Посвящается всем неизвестным жертвам: медсестрам, учителям, барменам, поэтам, школьникам, библиотекарям и электрикам.

А также Й.

Образование шрамов — естественный процесс при заживлении ран, полученных в результате аварии, болезни или хирургического вмешательства, поскольку новая ткань, которая формируется на месте повреждения, по своим свойствам отличается от обычной кожи.

Пупок — центр нашего тела или сердцевина, когда имеется в виду средостение вселенной. Но это рубец, и только. Bland.is

Тело как открытое пространство — поле борьбы. Юлия Кристева

I. ТЕЛО

II. ШРАМ

31 мая

Я знаю, что голым выгляжу нелепо, но все-таки раздеваюсь; сначала снимаю брюки и носки, затем расстегиваю рубашку, открывая белоснежный лотос на розовой плоти, слева на груди, в половине длины ножа над сердечной мышцей, которая прокачивает около восьми тысяч литров крови в сутки, и лишь потом стягиваю трусы — в таком порядке. Времени на это уходит немного. И вот я уже стою перед женщиной на паркетном полу совсем нагой, каким меня и создал Бог, только спустя сорок девять лет и четырнадцать дней, но мысли в эту минуту совсем не о Боге. Между нами три паркетных доски, массивные штуковины из деревьев леса, что вокруг, который сейчас усеян минами; каждая из досок в тридцать сантиметров шириной; между ними щели. Пытаюсь ее нащупать, как слепой, касаюсь ее кожи, поверхности тела. Сквозь неплотно задвинутые занавески за ее спиной проглядывает луна. Женщина делает шаг в мою сторону, я ступаю на скрипящую доску, она протягивает руку, прикладывает свою ладонь к моей, линию жизни к линии жизни; я чувствую, как кровь яростно пульсирует в сонной артерии, под коленками и по рукам и перемещается от органа к органу. В одиннадцатом номере отеля «Тишина» вокруг кровати на стенах обои с листьями, и я думаю о том, что завтра отшлифую и полачу пол.

1. ТЕЛО

Кожа — самый большой орган тела. У взрослого человека ее площадь составляет около двух квадратных метров, а вес — примерно пять килограммов. Кожа многих других живых существ называется шкурой. В древних языках кожа и плоть обозначаются одним словом.

5 мая

Стол в тату-салоне заставлен стеклянными баночками с разноцветными чернилами, и мастер спрашивает, выбрал ли я себе рисунок или, может, думал о каком-то собственном образе или символе.

У него самого тело разукрашено вдоль и поперек. Я рассматриваю змею, которая ползет вверх по шее и обвивает черный череп, а на плече той руки, что орудует иглой, виднеются три ряда колючей проволоки.

— Многие приходят сюда, чтобы скрыть шрамы, — говорит татуировщик, обращаясь к моему отражению в зеркале.

Когда он оборачивается, я хорошо вижу торчащие из-под майки копыта вставшего на дыбы коня.

Парень тянется за стопкой пластиковых папок, выбирает одну из них, листает, чтобы найти для меня рисунок.

— Крылья обычно делают мужчины среднего возраста, — слышу я его голос и замечаю на предплечье той руки, которая держит папку, четыре меча, пронзающих пылающее сердце.

У меня на теле всего семь шрамов, четыре выше пупка, три — ниже. Птичье крыло, которое разместилось бы на плече, как рука друга в знак поддержки, закрыло бы два, даже три из них, стало бы моей оперившейся тенью, моей защитой. Уязвимая розовая плоть под маслянистым оперением.

Парень быстро пролистывает рисунки, показывая мне разные варианты, наконец его указательный палец останавливается на одном из них.

— Орлиные крылья особенно популярны.

Он мог бы добавить: какой же мужчина не мечтает быть хищной птицей, чтобы одному парить над миром, над озерами и болотами в поисках добычи?

Вместо этого он говорит:

— Вам явно нужно время.

И поясняет, что в кресле за занавеской у него другой клиент и сейчас он как раз заканчивает национальный развевающийся флаг с растушевкой.

Он понизил голос:

— Я предупредил его, что флагшток согнется, если он прибавит хотя бы пару кило, но он все равно настаивает.

Я собирался заглянуть к маме до того, как она ляжет спать, и поэтому хотел закончить все дела в салоне побыстрее.

— Я тут подумал, пусть будет дрель.

Даже если мой выбор и стал для парня неожиданностью, он не подал виду и начал искать нужную папку.

— Дрели у нас, наверное, вот здесь, среди электроприборов. Она точно не сложнее того четырехколесного велосипеда, который я делал на прошлой неделе.

— Нет-нет, это была шутка, — признался я.

По его серьезному виду очень трудно понять, обижен он или нет.

Я покопался в кармане, достал сложенный листок, разгладил и протянул ему. Повертев листок туда-сюда, он поднес его к свету. Мне явно удалось его озадачить, и он не мог скрыть сомнения.

— Это что, цветок?

— Лотос, — отвечаю я без тени смущения.

— И только один цвет?

— Да, только один цвет — белый. И никакой тени.

— И никакой надписи?

— Никакой надписи.

Он собрал папки, сказал, что сможет сделать цветок без трафарета, и включил машинку.

— И где вы хотите?

Он уже собрался обмакнуть иглу в белую жидкость.

Я расстегнул рубашку и указал на сердце.

— Сначала нужно сбрить волосы, — говорит он, выключая машинку. — Иначе цветок затеряется в дебрях.

Государством зову я, где медленное самоубийство всех называется «жизнь»

Самая короткая дорога в дом престарелых лежит через кладбище.

У меня всегда было предчувствие, что пятый месяц года станет последним месяцем моей жизни, и в дате последнего дня тоже будет пятерка, если не 5.5, то 15.5 или 25.5. Это будет мой день рождения. Утки тогда уже спарятся, прилетят кулики. Я перестану существовать под пение птиц в цветущем весеннем мире без ночей.

Будет ли мир тосковать по мне? Нет. Станет ли беднее без меня? Нет. Спасется ли мир без меня? Да. Стал ли мир лучше с моим приходом? Нет. Что я сделал, чтобы он стал лучше? Ничего.

Иду и размышляю, как бы одолжить у соседа охотничье ружье. Просто попросить, как просят, например, удлинитель? А на кого охотятся в начале мая? Ведь не стреляют же прилетевшего гонца весны или утку, сидящую на яйцах. Может, сказать, что собираюсь застрелить нахала, который не дает мне спать в моей квартире под крышей многоквартирного дома в центре города? Но Сван знает, что я не охотник. Наверное, лучше было бы все-таки пойти одному в горы, стоять там в ледяной реке в высоких сапогах, чувствовать холод, плотной стеной окружающий тело, и гальку на рыхлом дне у берега, а потом как река быстро уносит почву у меня из-под ног, дно становится глубже и исчезает, пока я смотрю в сверкающий водоворот; тогда не придется стрелять из ружья. С последней рыбалки я привез домой две форели, разделал на филе и пожарил с луком, растущим в горшке на балконе. После того как Сван уговорил меня пойти на «Крепкий орешек 4.0», он также знает, что я не выношу никакого насилия. И в кого же стрелять в мае, кроме самого себя? Или в другого homo sapiens? Сван наверняка сложит два и два. Однако он не из тех, кто задает вопросы или размышляет о проблемах человеческой психики, кто замечает полную луну и северное сияние. Он никогда не скажет: «Туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу?..» И не обратит внимание своей жены Авроры на розовое небо на утренней заре, упомянув ее тезку. Скорее Аврора укажет своему мужу на цвет неба. В их доме вообще четкое разделение обязанностей. Она вытаскивает по утрам из кровати сына-подростка. Он же выгуливает собаку — старую и больную бордер-колли четырнадцати лет. Нет, Сван не будет примешивать чувства, он просто даст мне ружье со словами, что это «Ремингтон 40ХВ», модель с ложей, но с изначальным стволом и затвором, даже если заподозрит, что я собираюсь застрелиться.