Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика
Она опомнилась, когда он массировал ей шейные мышцы. Яков Михайлович находился за спиной у девушки, но видел ее глаза в зеркале напротив. Отлично заметил, как мутность уходит из зрачков, как осмысленность появляется во взоре. Внезапный гипноз действует недолго, но психиатру удалось успеть распустить руки и ощупать девушку с нижнего этажа до верхнего. Он явственно понимал, что хочет ею овладеть как никем и никогда. Еще он твердо знал, что добьется этого любыми средствами, пойдет на самые гнусные ухищрения, если понадобится.
— Что вы делаете? — возмутилась она, резко подавшись вперед, чтобы высвободить шею из-под потных пальцев врача.
— Ну вот… — Яков Михайлович продемонстрировал на своем лице оскорбленные чувства. — Вам нехорошо стало! — пояснил. — Вы столь перевозбудились музыкально, что чуть было не потеряли сознание. Давление скакнуло вверх, а потом вниз устремилось! Вот и приводи потом в чувство нервических девиц!
Она кожей чувствовала, что здесь что-то не так. Ощущение было такое, будто тело облапали, а соски грудей болели, словно ущипленные. Тем не менее она поблагодарила Якова Михайловича за помощь и не отказалась от еще одной чашки кофе.
— Вы его отпустите? — спросила Настя.
— Нет, — ответил он честно.
— Он здоров!
— Не имеет значения.
— Он ксилофон, а не шизофреник.
— Я не люблю музыку. У меня нет слуха. Представьте себе, совершенно отсутствует!
— Тогда мне придется жаловаться на вас!
Яков Михайлович премерзко улыбнулся:
— Жаловаться на психиатра?.. Вы слишком юны. Даже если вашу жалобу рассмотрят, на это уйдут месяцы, и все равно ни один специалист не скажет стопроцентно, что Иван Диогенович совершенно здоров. Ну, выпустят месяцев через восемь! И то потому, что социально неопасен.
— Вы же знаете, что он здоров! — Она теряла почву под ногами. — Тем более Иван — гений!
— А какая мне корысть? Родственники вы мне, что ли? И потом, психиатрия — не точная наука! Гений! Кто это определил?.. У нас и физики, и художники мировой величины болеют! Что ж теперь, не лечить их?
После его очевидного намека почва вернулась под ее красивые крепкие ноги, обутые в больничные тапки.
— Сколько? — уточнила по-деловому.
— Что «сколько»? — Яков Михайлович сделал вид, что не понял.
— Евро? Доллары? Что вы там хотите?
— А что вы всё на деньги меряете?
— А как прикажете? Бриллиантами с вами рассчитываться?
— Да не нужны мне ваши материальные блага! — сморщился психиатр.
Она удивилась:
— Что же?
— Давай-ка, милая, начистоту! — Он поменялся в лице. Глаз холодный, взгляд слегка презрительный. Даже мимика изменилась — губы сжаты, брови опустились к самым векам. — Тебе нужен Иван? А мне нужна ты! Вернее, тело твое в пользование! Душу оставь при себе!
Нельзя сказать, что ошеломил ее. Она была понятливая.
— Так все-таки вы воспользовались своими врачебными навыками и… — Она сунула руки под халат, ощупала грудь. — Так и есть, всю перетрогали!
Он хмыкнул:
— Должны быть и в моей профессии плюсы!
— Вы что же, любите немножечко… Как сказать садо-мазо на профессиональным языке?
Вопрос его не смутил:
— Обычно нет.
— Что же сейчас? — Настя прикоснулась к соскам и поморщилась. — Что пошло не так?
— Просто вы разозлили меня.
— Зачем же портить тело? Особенно красивое тело.
— Повторяю: разозлила!
— Я поняла.
— Пять раз, — предложил Яков Михайлович. — Мы встречаемся пять раз на моей территории в течение недели. И я отпускаю ваш ксилофон на все четыре стороны.
— Один.
Он вздернул брови:
— В вашем положении не торгуются! Пять раз! Или я из него дегенерата сделаю! Или балалайку!
— Один раз. Потом на балалайке сами играть будете!
Не придерживаемый пальцами тяжелый халат медленно расходился на ее груди, что заставило психиатра занервничать.
— Хорошо, — согласился он, взяв себя в руки. — И закройтесь! Не здесь же я буду с вами!
— Как щипать — и кабинет сгодился!
Он пропустил сарказм и нервно заходил по кабинету.
— Встречу проведем у меня! И, пожалуйста, не вздумайте потом… «Я этого не делаю! В это место нельзя! Я целомудренна!» И вся такая чушь! Делаем всё, что будет угодно моим фантазиям! Это ясно?
— Абсолютно.
Ее лицо не заливала краска стыда, слезы унижения не просились из глаз. Сидела на стульчике, как прилежная студентка, которой велели к завтрашнему дню реферат сдать. От этой ее постановки внутреннего состояния Яков Михайлович восстал всей своей сексуальной мощью, перестал владеть собой и подпрыгнул к Настеньке, схватив девушку за руку:
— Потрогай его! Прикоснись!
— Мы же договорились: не здесь! Товарищ доктор, неудобно за вас даже!
Она посмотрела на него жалостливо и участливо, отчего Яков Михайлович сложил свои полномочия разом.
— Вы правы! Что это я? — Вытащил из холодильника бутылку воды и выпил ледяную из горлышка. — Сегодня ночью… — продышался. — В двадцать три пятнадцать за вами заедет машина и отвезет ко мне на квартиру. Охрана больницы будет предупреждена, дверь из отделения открыта. Если не приедете, я ваш ксилофон с завтрашнего дня мучить начну. У меня много есть средств для этого.
— Приеду.
— Что-нибудь хотите особенное? Я имею в виду — из еды. Напитки?
— Я люблю баранину. Только не пересушите. Алкоголь — на ваше усмотрение. Можно и водку.
— Я буду называть вас Настенькой. Не против?
— А я вас — Берией?.. Шучу, шучу! Кстати, распорядитесь, чтобы принесли хотя бы бритву!..
— Зачем? — не понял зам. главного врача.
— Я привыкла следить за собой, особенно перед свиданием с мужчиной. Ну не горло же резать!
Он сглотнул и обещал непременно. Еще он вспомнил, что не кормил сегодня ворон.
На этом они расстались до указанного времени.
Настя вернулась в свою палату и обнаружила старуху с Альцгеймером сидящей на стульчике перед окном. В руках она держала рюмку с завядшим цветком и глядела на него бесцветными глазами.
— Наверное, вы моя соседка? — спросила старуха, лишь на мгновение оторвав взгляд от цветка.
— Я Настя.
— Вы слышали эту чудесную музыку сегодня?
Она кивнула.
— И не в мелодии вовсе дело, в звуке… Я не могу описать… В это время я спала, а когда музыка заиграла, я проснулась и стала искать мистера Джейсона. Лишь по завядшему бутону я догадалась, что мистера Джейсона давно не было здесь. Мне сказали, что у меня болезнь Альцгеймера. Это когда не узнаешь даже близких. Память покидает тебя. Если памяти нет, что человеку делать на этой земле!
— Накапливать новые воспоминания!
— Девочка моя, мне восемьдесят три года! Все мои новые воспоминания… — старуха Загладина слегка вздернула подбородок. — Я же помню, сколько мне лет! — удивленно. — И про мистера Джейсона помню! Все про него помню! Войну… Как мы встретились, как влюбились, как я осталась в Берлине на американской зоне, а потом… Мимолетная ссора с лейтенантом Джейсоном из-за его одеколона, и я ушла к своим, а потом… Джейсон отыскал меня через сорок с лишним лет… И врачи растроганы этой историей были и над памятью моей колдовали… Я вспомнила его на вечер один. Он не выпускал моей ладони из своей руки… Знаете, у него такая была сухая ладонь, как будто ее ни разу не поливали последние годы. Он мне рассказывал про свою рыжую жену, детей и внуков, а потом вот цветочек оставил на память!.. Мне говорили, что я почти все время сплю…
Мимо открытой двери прошел Яков Михайлович. Он задержал взгляд на Настеньке, а старухе подмигнул.
— Опасный человек! — предупредила старуха Загладина.
— Как, вы знаете? — Настенька взяла из ее трясущихся рук рюмку с цветком и поставила на тумбочку.
— Глаза… Всё человеческие глаза рассказывают… — старуха вдруг тяжело задышала и сделала шаг к кровати. — Пожалуй, я лягу. Если вам не трудно, дайте мне стакан воды!
Она напилась, уронив капли на несвежую ночную рубаху, а потом, отвернувшись к стене, засопела.
У Насти не было даже книги, чтобы скоротать время до ночи.
Она сидела с ногами на постели и видела Ивана вполне состоявшимся ксилофоном. Ей было приятно, что он выбрал именно такую форму воплощения чуда, зная, что она ксилофонистка. Значит, он желает полного их единения, значит, у них наконец-то все в порядке. От такого ясного вывода, от накопленных горестей за последнее время Настенька открыто заплакала, всхлипывая в голос. Душа ее, словно водный резервуар, открылась и стравила ненужный вредный ресурс.
А потом она увидела, как тело старухи зависло над кроватью. Совсем слегка, сантиметров на десять, приподнялось. Настенька даже заметила часть ее голой ноги — бледной и пугающей.
И она левитирует, подумала со странным, нехорошим чувством. Вскочила и подошла вплотную. Старуха крепко спала, а ее бока давили на матрас изрядно.
