Марк Барроуклифф - Говорящая собака
— Как в таком случае я смог узнать все о Чартерстауне?
— Потому что ты мой симптом.
— Как? — удивился он.
— Ты признак того, что я схожу с ума, заработался, впал в депрессию, а все остальное я просто вспомнил, потому что где-то когда-то слышал. Ты же, точнее, твой голос — не более чем галлюцинация.
— Ничего себе, — обиженно возразил пес. — А если я тебя так назову? Может быть, ты — только симптом моего безумия. Откуда ты знаешь, что перед тобой реально, а что лишь плод воображения?
Теперь выражение морды у него было точно у престарелой домохозяйки, которая спорит с молочником, не принимающим у нее бидончик лишь потому, что ему не нравится, как из этого бидончика пахнет.
— Я не собираюсь вести философские диспуты с собакой!
— Философия как раз и доказывает, что не следует полагаться на субъективную реальность, — говорил пес, — потому что любой может утверждать что угодно. Ваш ход?
Вид у него был такой, точно он только что принес мне палку и, виляя хвостом, ждал, когда же я ее брошу.
— Ладно, если вы, собаки, так чувствительны к эмоциям, тогда ты должен знать, как я себя чувствую сейчас, — сказал я, постаравшись принять непроницаемый вид и хмуро поглядывая в его сторону.
— Разбитый велосипед, диетическая кола, которая тебе не нравится, но все равно ее покупаешь, и сандвич с тунцом, хотя тебе на самом деле хочется БЛТ — Бекон, Лук и Томатный соус. Шины, скользящие по асфальту, и увядшие цветы, — сказал он.
Боже мой, завтра непременно к доктору! Доктор меня ждет.
— Я спросил, что я чувствую, а не чем пахну.
— Запах и есть чувство, а чувство — запах, — сказал пес с озадаченным видом. — Нельзя описать одно без другого.
— Разбитые велосипеды, — процедил я сквозь зубы, — это не запах.
— В твоем случае как раз запах, — уверенно сказал пес.
— Тебе бы лучше помолчать, — заметил я. Бросил я. Последний раз я был вблизи разбитого велосипеда, когда под ним лежал отец.
Мы подкатили к заведению Змееглаза. Оно располагалось в особенно непривлекательной части исключительно мерзкого прибрежного городка. Я уже был весь как на иголках, как всякий раз перед игрой.
— Слушай, — сказал я собаке. — Я должен буду сосредоточиться. Так что не отвлекай, и еще, если можно?
— Что? — с готовностью повилял он хвостом.
— Заткнись на время игры. Ни слова, понял?
— Вы пухнете и пахнете в присутствии Люси, — заявил Пучок. — А все оттого, что вы находите ее чертовски привлекательной. У нас, собак, это называется любовью.
На слове «любовь» он вытянул шею и заглянул мне в глаза из-за моего плеча, точно цыган со скрипкой в ресторане: «Музыку для вашей леди?»
Итак, любовь — это «пухнуть и пахнуть».
В окне вспыхнул свет, и показались силуэты игроков. Я зажал собачью пасть и зашипел:
— Больше ни слова!
— Как я могу? — обиженно пробубнил он из-под ладоней. — Между прочим, губу прикусил.
Я отпустил его только после того, как вырвал обещание молчать.
— Я нем как рыба, — заверил меня пес.
— Вот так и продолжай.
— Да чтоб мне лопнуть, сэр, если вы хоть слово услышите от меня на столь ответственном мероприятии. — Он облизнулся. Я принял это за заверение в чистоте помыслов.
Пес выпрыгнул из машины следом за мной, тут же зарулил в садик перед домом и задрал ногу на жестяную табличку: «По газонам ходить воспрещается!». Последовал звук, напоминавший жужжание дверного звонка, и раздался он прежде, чем я успел нажать на кнопку.
У входа меня встретила мамаша Змееглаза.
Это была симпатичная шотландка, умудрявшаяся сохранять обаяние, несмотря на многочисленные удары и затрещины судьбы: супруга-алкоголика, детей-неврастеников и на то, что в ее собственном доме с ней обращались хуже, чем с рабыней. К тому же она с трудом переводила дыхание благодаря непомерному числу выкуренных сигарет.
Миссис Ватт видела лишь светлую сторону вещей. Один из игроков, художник и декоратор по прозвищу Мистер Бережливость, никогда не плативший долги, пока перспектива познакомиться с горячим утюгом, приложенным к заднице, не становилась предельно близкой, как-то сказал про их ветхий дом, что у них, дескать, обои трещат по швам.
— Ни хрена, милый мой, — спокойно отвечала она, — обои здесь ни при чем, это просто стены в доме слишком прямые.
Она переехала из горной Шотландии к покрытому смогом и туманами южному побережью, как рассказала однажды, угощая меня сандвичем с рыбной пастой, потому что это было самое удобное место для дома.
— Да, дальше вы уехать не могли, если, конечно, не покидать Британских островов, — заметил я.
— Вот именно: нашли, называется, чертово удобное местечко! — нимало не смущаясь, заявила она.
Она относилась к нам как к школьникам, которые собираются у приятеля, и радовалась за Змееглаза, что у него так много «друзей». Потому что других друзей, кроме как за покерным столом, у него не было.
— Это хорошо, что к Вулли ходят приятели, — говорила она, — а то ему так одиноко.
— Это точно, — согласился я, устремив взор на Змееглаза, глаза которого, правда, больше походили на жабьи, если продолжать подыскивать сравнения в мире рептилий, или на глаза плюшевого мишки, если оставить земноводных в покое. На самом деле прозвище Змееглаз, или Змеиные глаза, значило совсем другое — два очка на выброшенном кубике, где две точки расположены по диагонали. Такими же были и глаза Змееглаза — один выше другого. Может, это и ничего, но, когда речь идет о чертах лица, необходима ювелирная точность. Подобное несчастье постигло и его брата. Правда, у того выше был другой глаз, отчего они с братом становились чем-то вроде зеркальных отражений друг друга. Мать фотографировала их, поставив рядом, и говорила потом, что что-то случилось при печати.
— В семье не без урода, — рассуждала она, рассматривая снимки, — но только у меня их сразу двое. Бог не обделил…
Мамаша Змееглаза провела меня внутрь через заднюю дверь:
— Привет, Дэйв, все пучком? Да ты сегодня с приятелем!
— У меня всегда все пучком, миссис Ватт, — отозвался я. Миссис Ватт щедро пересыпала свою речь ненормативной лексикой, поэтому не отвечать ей тем же было вроде как и невежливо. Пес слегка бледнел, когда слышал нехорошие слова, если может бледнеть тот, кто с ног до головы одет в черно-коричневую шкуру.
Миссис Ватт приласкала Пучка, приговаривая всякие свойственные женскому языку нежные и глупые словечки, среди которых прозвучали «малыш» и «красавец» наравне с «вонючка», «блохастик» и «кобелина».
— Ничего, что он со мной? Как думаете, парни не против? Он будет сидеть тихо, рядом… Рядом, я сказал! — последняя реплика была уже непосредственно обращена к Пучку, натянувшему поводок и устремившемуся на запах бутербродов, несшийся из кухни.
— В этой халупе уже никто ни хрена не имеет, ни против, ни за. И вообще скоро ничего иметь не будет, — сказала миссис Ватт. Она чесала псу шею, а он извивался от кончика носа до кончика хвоста. Это был апофеоз собачьего удовольствия.
Я направился к двери комнаты, в которой собирались игроки, и Пучок затрусил следом.
— Кхм, ничего, что я сегодня с собакой? — произнес я, когда пес вошел в комнату.
— Твоя семейная жизнь никого не касается, — обронил Змееглаз. — Может, ей чего надо? Воды или там чего? Но учти, больше я на нее отвлекаться не стану.
— Я не прочь, в самом деле, — заметил Пучок, — приложиться к этим грудам сандвичей, которые я заметил на столе в кухне. А еще я бы с удовольствием попробовал джем.
Никто его не слышал, а я переводчиком при нем служить не собирался, так что все его намеки оказались напрасными. Все равно я состроил ему ужасные глаза, напоминая о клятве. После чего я все же засовестился и промямлил:
— Нет, в самом деле, если это не затруднит, я давно не поил его, мы уже несколько часов в машине…
— Мамуля! — зычно прогудел Змееглаз. — Миску воды, пожалуйста!
Мамуля появилась спустя минуту с требуемой емкостью.
— Как насчет складчины? — спросила она. — Вы участвуете или жратва с собой?
Покерные посиделки давали ей пятерку фунтов на «сырье»: закуски и напитки.
— Конечно, — отозвался я, занимая место за столом. — Деньги — не проблема.
— Что я вижу — никак ты сегодня при деньгах, — заголосил Косматый Бернс. — Новая птаха и все такое. — Он кивнул на собаку.
— Вообще-то я не птаха, я собака, — огрызнулся пес.
Я никогда не пылал особой симпатией к Косматому. Это была одна из рож, которые встретишь только на карикатурах. Весь в золотых цепях, при тачке с персональным номером и с замашками кутилы. Такие типы любят устраивать оргии в гостиницах. Но я получил бы особое удовольствие, если бы мне пришлось в этот вечер раскуривать свои сигары его десятифунтовыми банкнотами. Это была одна из замашек Косматого — после особо крупного выигрыша превращать деньги в дым. К несчастью, мне самому приходилось дважды бывать свидетелем этого после поражения в игре. Если прибавить к этому факт, что он с патологической настойчивостью называл нас «мелюзгой» и постоянно упоминал о «большой игре», в которой он участвует по субботам в крутых клубах, то вы поймете, отчего я ощущал дискомфорт в присутствии этого человека.
