Альберт Лиханов - Невинные тайны

Время и правда лечит. Приятель был прав. Единственное чего бессмысленно ждать от времени, так это приготовленных решений. По времени можно плыть, как по реке, но чтобы что-то произошло, надо рвануть вверх или хотя бы поперек течения.

Вот так-то!

Полулежа в мягком кресле, Павел поймал себя на мысли, что устал, что не хочет никакой борьбы даже с самим собой, никакого плавания против течения и что единственное, на что способен, так узнать про свой новый отряд, про непонятный этот народец и вовсе даже не для дела, не для работы узнать, для самого себя, попробовать хотя бы понять, что у этих ребят похожее есть на него.

Да, на него! Или, скорей, наоборот, чем он похож на них. Хоть вот он и взрослый человек, самостоятельная личность, и смерть видел, и кровь, вроде как закаленный, а больше все щемит, саднит чувство одиночества.

Как жить? Ведь кончится когда-то этот лагерь, кончится стремительная гонка, он сойдет на каком-то незнакомом ему разъезде, и уже не лететь ему дальше, а идти — одному идти и одному принимать решения.

Он встряхнулся, снял телефонную трубку, набрал номер справочной междугородных переговоров, спросил, когда дадут ему хотя бы один заказ из семи. Задержку объяснили загруженностью важными разговорами.

— У меня тоже важные разговоры! — возмутился Павел. — Это лагерь! Мне надо поговорить о детях!

Телефонистка рассмеялась.

— Ой, что вы, — сказала она, — тут знаете о чем говорят. О планах, чего-то там горит! О скоте, какой-то тут мор! Из порта звонят насчет грузов! А вы — дети! Детям-то куда торопиться, еще успеют, вырастут.

— Нет, вы серьезно? — улыбнулся, не удержавшись, Павел.

— Конечно! Если у вас что-нибудь случилось, так вы скажите, мигом сделаем. Случилось?

— Нет, — ответил Павел. — Пока не случилось.

— Ладно, — сказала дежурная, — постараемся.

И выключилась. Но все-таки ненадолго.

Сперва дали то, что подальше, северный город, откуда приехал Степа Ломоносов. У телефона была директриса, обрадовалась звонку, принялась расспрашивать про погоду, охать и акать, удивляясь, какой бывает на свете рай, потом запоздало испугалась:

— Случилось что?

— Да нет, — успокоил ее Павел. — Я вожатый отряда, где Степа, хочу узнать о нем поподробнее, бумаги, знаете, дело официальное, сухое, а тут ребята такие, вся смена.

— А он не должен баловать-то! — принялась защищать Степу директриса. — Парень тихий, нашенский, северный.

— Я не о том! Вы мне про него расскажите.

— Не о том? Так о чем? — Она явно не понимала, зачем звонит вожатый из такого райского местечка. — Парень тихий, хороший, лучший, можно сказать, у нас.

— А какая у него… ну, биография, что ли? — прямо спросил Павел.

— Да из дошкольного детдома к нам поступил, туда из дома ребенка, а до этого архангельский роддом, мать от него еще там отказалась, у нас, знаете, это нередко. Наверное, моряцкий сын.

— А отец? — не понял Павел.

— Я и говорю — моряцкий сын. Фамилию, имя и отчество придумали в роддоме.

— Понятно, — севшим голосом сказал Павел.

— Нет, вы скрываете! — заголосила тетка на том конце провода. — Что с ним случилось?

— Не волнуйтесь, — сказал Павел. — Я его понять хочу. Он тут говорит, что родом из Холмогор, а родители рыбаки, утонули во время шторма.

— Правильно! — сразу успокоилась директриса.

— Что правильно? — подскочил Павел.

— Они все врут!

— Все? — механически переспросил он.

— А потом, как подрастут, будут еще и скрывать, что из детского дома.

— Чего ж тут скрывать?

— Э-э! Легко спросить, трудно ответить.

— Может, у вас им плохо? — спросил Павел.

— Чего ж хорошего? — вопросом ответила женщина.

— У вас плохой детдом? — шутливо спросил Павел.

— Приезжайте, посмотрите, — ответила женщина, совершенно не смутившись. — Можем и на работу взять, раз вы такой сердобольный. К тому же — мужчина.

— Вы не обижайтесь! — улыбнулся трубке Павел.

— А я не обижаюсь, я вам вполне серьезно говорю. Он попрощался, опустил трубку. Да, тут было о чем подумать. Но подумать ему не дали. Телефонная станция будто устыдилась и теперь спешила помочь Павлу.

К телефону подошла воспитательница группы, где жил Джагир. Говорила она с восточным акцентом, оптимизм переливался в ней через край, и было похоже, что она искренне рада получить весточку про своего воспитанника.

— Он привэт передавал? Передавал! Я сэчас паду рэбятам скажу! Вот обрадуются! Ви эму тоже привэт пэрэдайте! Всиго детдома! Мы ждем! Пусть приготовит рассказы! Как жил! Как отдыхал!

Экспансивная воспитательница подтвердила, что родители Джагира действительно погибли в землетрясении. Этот не сочинял.

Разговаривая, Павел невольно рисовал в воображении своих собеседниц, наверное, эта восточная женщина — полная, даже утратившая всякие формы, из тех сердобольных и великодушных взрослых, которые, любя других, слабых, не придают решительно никакого значения всяческим мелочам вроде своей внешности Она, как наседка, трясется вокруг своих любимых чад, часто, пожалуй, невпопад и уж вовсе без всякой педагогической науки, только по одному сердечному благорасположению принимая решения, не всегда достаточно взвешенные и мудрые, но зато стопроцентно искренние и потому совершенно понятные детям.

Та, первая, северянка, тоже не вполне изящная особа, пожалуй, полновата, как и южная ее коллега, но если та рыхловата, эта, наверное, мясиста, энергична, резка, с детьми никогда не сюсюкает, оценивает их достоинства трезво, озабочена скорей недостоинствами, может и прикрикнуть, и приказать, и наказать даже, зато ребятня у нее, как у Христа за пазухой, как за каменной стеной; ее могут и недолюбливать, зато она любит каждого твердым, уверенным чувством, стараясь незаметно помочь слабому, а сильному прибавить уверенности, и трезвость ее передается детям, и качество это бесконечно важно для этих ребят в будущем, как, впрочем, и в настоящем, и вот такая северная безыллюзорность воспитания напоминает выработку иммунитета, нравственную прививку, которая спасет потом от многих болезней. И все же эта женщина — не холодна, не рассудочна, за внешней строгостью таится доброе сердце, и она, может, после звонка из лагеря проведет бессонную ночь в думах о Степе и его сотоварищах и всплакнет, — почему бы нет! — но утром будет снова собранной и резкой, чтобы выбить из местных властей краску для ремонта, стройматериалы, а с торговой базы — одежку для ребят, да не какую-нибудь, а покраше, покрепче, поприличнее.

Соединили с Сибирью. В школе-интернате для сирот, как значилось в записи Павла, подошла заведующая учебной частью.

— Егоренков? — переспросила она. — У нас такого нет!

— Как нет? — удивился Павел.

— Минуточку, — вдруг смутившись, попросила женщина. Прикрыв трубку, она с кем-то переговаривалась, потом проговорила: — Вы слушаете?

— Да!

— Как вы сказали? Егоренков? А зовут?

— Евгений. Евгений Ильич.

— Повторите, пожалуйста, кто звонит. — Голос словно оледенел.

— Вожатый звонит, — удивился непонятливости завуча Павел. — Вожатый отряда, где он теперь. Понимаете, у нас вся смена детдомовская, вот и хочется узнать о детях побольше. Уж очень они необычны, понимаете?

— Понимаю, — ответила женщина холодно, без всякого, похоже, понимания.

— Но вы сказали, у вас такого нет?

— Есть, оказывается, — отчужденно сказала женщина и добавила, чуточку подумав, — я не знала.

— Что он у вас, новенький?

— Да.

— С кем бы поговорить о нем? — спросил Павел.

— С директором.

— А с воспитателем?

— Или с воспитателем. Но их нет. Они в отпусках.

— Скажите тогда хоть вы что-нибудь.

— А как ваша фамилия?

Павел терпеливо продиктовал свои фамилию, имя, отчество. Похоже, на том конце провода все тщательно записали. Спросили про должность — в который раз. Вроде полегчало.

— Значит, вы просто так? — спросила женщина. — Педагогический интерес?

— Вроде того.

— По телефону я вам ничего не могу объяснить. Вы уж как-нибудь сами… Да, сами. Это, знаете ли, не наша компетенция.

Она даже не попрощалась. В трубке затиликали гудки отбоя.

Павел чертыхнулся. Совершенно дурацкий разговор. Он даже представить себе не сумел эту мымру — разговор вышел абсолютно бесформенный, будто на том конце провода — робот, к тому же чем-то перепуганный. Или просто обюрократившийся. Он усмехнулся, вообразив себе робота-бюрократа. Экое железное чудище — на лбу бусинки машинного масла, так сказать, трудовой пот, а лампочки-глаза еле горят тусклым светом: в батареях совершенно село жизненное напряжение.

Зазвонили снова. Речь пошла про Володю Бондаря. Сперва Павлу показалось, что произошла ошибка и говорит все та же электронная дама, до того похож голос, да и подозрительности ничуть не меньше. Что, да зачем, да почему? Разговаривала директриса. Сухие, бесцветные интонации. «Да как она только с ребятами-то говорит?» — подумал Павел и уже собрался положить трубку, незаметно для себя переходя на такой же сухой тон, как вдруг женщина спросила: