Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
— А я вовсе не против нигерийской кухни, Харрисон, — ответил Ричард. Знал бы Харрисон, какой гадостью кормили его в детстве — вонючей копченой селедкой сплошь из одних костей, овсяной кашей с мерзкой и толстой, как непромокаемый плащ, пленкой сверху, пережаренным мясом в подливке, с застывшим жиром по краям.
— Хорошо, сэр. — Харрисон стал мрачнее тучи.
— Кстати, Харрисон, вы знаете какие-нибудь травы для мужчин? — нарочито небрежно поинтересовался Ричард.
— Сэр?
— Трава. — Ричард сделал неопределенный жест рукой.
— Овощи, сэр? Я готовить всяка салат из ваша страна очень вкусна, сэр. Для профессор Ланд я готовить всяка-всяка салат.
— Я имел в виду целебные травы.
— Целебные? Идите к доктор в Медицинска центр.
— Мне нужны африканские травы, Харрисон.
— Но, сэр, они плохие, от колдуна. Дьявольска штука.
— Понятно. — Ричард сдался. Можно было догадаться, что к Харрисону, с его страстью ко всему иностранному, и обращаться не стоило. Лучше спросить Джомо.
Дождавшись прихода садовника, Ричард смотрел в окно, как тот сажает, а затем поливает лилии. Поставив на землю лейку, Джомо принялся собирать продолговатые, бледно-желтые плоды зонтичного дерева, что нападали за ночь и лежали на газоне. Ричарда всюду преследовал сладковатый, приторный запах гниющих плодов; отныне этот запах всегда будет напоминать ему о Нсукке. Ричард подошел к Джомо — в руках у того была сумка из рафии, набитая плодами.
— С добрым утром, мистер Ричард, сэр! — поприветствовал его Джомо, как всегда, торжественно. — Если хотите, я отдам вашему слуге. Я не хотел забирать их себе. — Поставив сумку на землю, Джомо взял лейку.
— Не надо, Джомо. Мне они не нужны… Кстати, вы знаете какие-нибудь травы для мужчин? Для тех, у кого не получается… с женщиной?
— Знаю, сэр. — Джомо даже не оторвался от работы, словно с подобными вопросами к нему обращались каждый день.
— Знаете травы для мужчин?
— Да, сэр.
У Ричарда от радости замерло сердце.
— Вот бы взглянуть на них, Джомо.
— Мой брат был очень несчастливый: его первая жена не беременная и вторая жена не беременная. Дибиа[40] дал ему одну травку, и он жевал. Теперь обе его жены беременные.
— Отлично! Можете раздобыть для меня эту травку, Джомо?
Джомо оторвался от работы и взглянул на Ричарда, его мудрое морщинистое лицо светилось теплотой и состраданием.
— Белым она не помогает, сэр.
— Да нет же! Я хочу о ней написать.
— Вы приходите к дибиа и там, у него, станете жевать. А писать про это нельзя, нет, сэр. — Джомо покачал головой и продолжил поливать, что-то монотонно напевая.
— Понятно. — Ричард пошел к дому, стараясь не выдать разочарования.
У входа стоял Харрисон, делая вид, что протирает стеклянную дверь.
— Джомо что-то делать не так, сэр? — встрепенулся он.
— Я просто расспрашивал его кое о чем.
Слуга сник. С самого начала было ясно, что повар и садовник невзлюбили друг друга и каждый считает себя лучше другого. Однажды Ричард услышал, как Харрисон запретил Джомо поливать под окном кабинета, чтобы плеск воды не мешал хозяину работать. Харрисон стоял под самым окном и едва не кричал — чтобы хозяин уж наверняка услышал. Ричарда забавляло и стремление Харрисона выслужиться, и почтение к его писательству; у Харрисона вошло в привычку каждый день смахивать пыль с печатной машинки — хотя она и не пылилась, — а если в корзине для бумаг он находил страницы рукописи, то ни за что не хотел их выбрасывать. «Вам они больше не нужны, сэр? Точно не нужны?» — допытывался Харрисон, держа в руках смятые листы, а Ричард в ответ твердил, что точно не нужны. Интересно, как отреагировал бы Харрисон, если б узнал, что хозяин плохо представляет, о чем пишет, что он набросал очерк об археологе и вышвырнул, затем — историю любви англичанина и чернокожей женщины и тоже вышвырнул, а теперь приступил к рассказу о жизни захолустного нигерийского городка. Материал он черпал в основном на вечерах у Оденигбо и Оланны. Ричарда принимали как своего, не выделяли среди остальных, и, может быть, потому ему было уютно сидеть на диване в гостиной и слушать.
Оланна представила его Оденигбо со словами: «Это друг Кайнене, Ричард Черчилль, я тебе о нем рассказывала». Оденигбо дружески тряхнул ему руку: «Не для того я стал первым министром короля, чтобы руководить распадом Британской империи».
Ричард не сразу понял, а сообразив, засмеялся над неуклюжей пародией на сэра Уинстона Черчилля. Потом Оденигбо размахивал номером «Дейли таймс» и кричал: «Пришла пора деколонизировать систему образования! Не завтра, а прямо сейчас! Надо учить детей нашей истории», а Ричард думал: вот человек, который не стесняется своих чудачеств, и пусть он не красавец, а все внимание достается ему, хотя в комнате полно интересных мужчин. Следил Ричард и за Оланной, каждый взгляд на нее освежал ему душу, и почему-то ему неприятно было видеть руку Оденигбо на плече Оланны или представлять их в постели. Ричард обменивался с Оланной лишь общими фразами, но, когда он собрался в Порт-Харкорт навестить Кайнене, Оланна попросила: «Передай Кайнене привет».
— Хорошо, — пообещал Ричард; в первый раз Оланна при нем упомянула о сестре.
Встретив Ричарда на вокзале, Кайнене повезла его в своем «пежо-404» на окраину Порт-Харкорта, на берег океана, к уединенному трехэтажному дому с верандами, увитыми бледно-лиловой бугенвиллеей. Вдыхая соленый воздух, Ричард шел следом за Кайнене по просторным комнатам с разностильной, но со вкусом подобранной мебелью, пейзажами в приглушенных тонах, скульптура — мягких очертаний. Натертые полы пахли воском.
— Будь мы поближе к морю, вид был бы еще красивее. Зато я все обставила по-своему, не так, как папа, — надеюсь, не слишком вульгарно? — спросила Кайнене.
Ричард засмеялся — не только над ее шутливым намеком на Сьюзен (он передал ей слова Сьюзен о господине Озобиа), но и от радости, услышав «мы». «Мы» подразумевало их обоих; Кайнене впустила его в свою жизнь. Представляя его слугам — их было трое, все в одинаковой, нелепо сидевшей форме цвета хаки, — Кайнене пояснила с обычной кривой усмешкой: «Мистера Ричарда вы будете видеть очень часто».
— Добро пожаловать, сэр, — сказали они хором и почтительно вытянулись, а Кайнене, указав на каждого, назвала их имена: Икеджиде, Ннанна и Себастьян.
— Икеджиде самый умный, у него имеется одна извилина, — прибавила Кайнене.
Все трое улыбнулись, как будто каждый был другого мнения, но, разумеется, предпочел промолчать.
— А сейчас, Ричард, экскурсия по окрестностям. — Кайнене изобразила поклон, пародируя слуг, и повела его через заднюю дверь в апельсиновый сад.
— Привет тебе от Оланны, — сказал Ричард, взяв Кайнене за руку.
— Говоришь, ее любовник-бунтарь принял тебя в свой круг? Полагаю, мы должны быть благодарны. Раньше он пускал в дом только чернокожих преподов.
— Он так и сказал. Говорил, в Нсукке было полно приезжих из Агентства международного развития, из Корпуса Мира и Мичиганского университета, и ему хотелось приютить немногих лекторов-нигерийцев.
— Чтобы обсуждать их националистские бредни.
— Верно. Он большой оригинал.
— «Большой оригинал»! — передразнила Кайнене. Она остановилась, раздавила что-то мыском сандалии. — Нравятся они тебе, да? Оланна и Оденигбо?
Ричарду хотелось заглянуть ей в глаза и развеять ее подозрения, произнести именно то, чего она ждала в ответ.
— Нравятся, — кивнул он. Ладонь Кайнене лежала в его руке вяло, безвольно, и Ричард боялся, как бы она не убрала руку. — Они очень помогли мне обжиться в Нсукке, — добавил он, будто оправдываясь. — Я там уже как дома. И еще я благодарен им за Харрисона.
— Вот за Харрисона и впрямь спасибо. Как поживает Свекольная душа?
Ричард обнял Кайнене, радуясь, что она не злится.
— Хорошо. Он славный человек, такой забавный.
Они шли по саду, в густой тени апельсиновых деревьев, и Ричард вдруг ощутил собственную чужеродность. Кайнене рассказывала о ком-то из своих подчиненных, а он унесся далеко: гудение мошек над головой, буйная зелень пробудили воспоминания о родительском доме в Уэнтноре. Казалось бы, что общего между влажными тропиками, где у него обгорает кожа на руках, где греются на солнце пчелы, — и ветхим английским домом, где даже летом гуляют сквозняки? И все же Ричард видел перед собой стройные тополя и ивы позади дома, поля, где он подстерегал барсуков, бесконечные холмы, поросшие вереском и папоротником, стада овец. «Там горы голубеют…» Он вспомнил, как отец и мать сидели с ним в сырой спальне и отец читал вслух стихи.
Из той далекой стороныМне в сердце смертью веет:Там крыши острые видны,Там горы голубеют…
То незабвенные края.Счастливые чертоги,Где некогда бродил и я,Куда мне нет дороги.[41]
На словах «там горы голубеют» отец всегда понижал голос. После ухода родителей Ричард подолгу смотрел в окно на синевшие вдали холмы.
