Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя
Катя всегда так делала с клиентами. Старалась сосредоточиться на чем-то одном — потолке, стене, спинке кровати, оконной раме. Упереться в одну деталь окружающего мира, чтобы не чувствовать рук на бедрах, груди и спине и чужих пальцев в волосах. Со временем она даже научилась абстрагироваться от инородного тела внутри себя. Только мысль о презервативе, который не дай бог порвется, не отпускала, а то бы и к члену можно было привыкнуть.
Этому Катя научилась в школе, в кабинете зубного врача, классе в седьмом. Она утыкалась глазами в лампу зубоврачебного станка, ныряла в этот молочный свет и растворялась в нем, отсекая лязг инструментов, жужжание бормашины, заглушая боль в десне или зубном канале.
В такие моменты Катино сознание существовало отдельно от тела. Сначала оно складывало фрагменты потолков, рам и стен в лица подружек, врагов и случайных приятелей, потом обычно мысль упархивала. В хорошем настроении — домой, к маме, со скрюченными, узловатыми руками в буграх и наростах, которые появились из-за того, что уже больше двадцати лет она плетет из лозы корзины в городе Коврове, к сестре, девятикласснице Нинке и ее прожженному на рукаве пуховику, который она донашивала за Катей, к отсутствию у Нинки зимней обуви и к тому, как этим летом Катя все-таки приедет к матери, как минимум на неделю. С духами, тортом и сувенирами.
В плохом — на съемную квартиру в Лялином переулке, две комнаты которой отведены под прием клиентов, а в двух других проживало семь девчонок. В Катиной комнате имелась древняя тумбочка с полой ножкой. А в ножке — все Катино богатство: восемьсот долларов, свернутые в трубочку и обмотанные фольгой (от пожара). И страшней всего было, если мысль долетала до того момента, как кто-то из девок откручивал эту ножку, запускал в отверстие мизинец и извлекал наружу Катино сокровище. Это было страшнее групповух, ментовских или бандитских субботников и неистовых дагестанцев. Пожалуй, по степени ужаса с этим мог сравниться только порванный презерватив.
Обычно долетать до такого вселенского ужаса Катя мысли не давала или замещала подружкин мизинец собственным. Извлекала скрутку, в которой к тому моменту уже лежало, к примеру, тысячи полторы, собирала нехитрый скарб в спортивную сумку, спускалась на первый этаж, садилась на корточки и извлекала из расщелины под лестницей полиэтиленовый сверток с загранпаспортом…
С паспортом помог один сердобольный профессор, зацепивший Катю в канун получения годовой премии или помощи от студента, или взятки за диплом. В общем, не важно. Главное, что профессор открыл в Катиной жизни, — это страна Египет, в которой проживают в изобилии богатые арабы, а белокожих девушек проживает мало. Особенно девушек, умеющих делать горловой минет. Арабы щедры и похотливы. По рассказам профессора, они только и делают, что ищут, кого бы из европейских девушек трахнуть (а для них любая страхолюдина — секс-бомба) и немедленно одарить деньгами. Еще в Египет не нужна виза, только загранпаспорт, который профессор ей и выправил — за полгода бесплатных минетов (на большее старик не был способен). Еще у профессора на полке стояли золотые часы, которые Катя аккурат после получения загранпаспорта намеревалась украсть, да так и не украла. То ли из благодарности, то ли из жалости. В общем, не взяла.
…Достав загранпаспорт, Катька ехала в турагентство на «Белорусской» (сколько раз она проезжала мимо него в такси с клиентами), на фасаде которого висел плакат — «Дешевые туры в Египет. Лучшие гостиницы». В турагентстве немедленно покупались билеты на ближайший день долларов за пятьсот, потом Шереметьево… Далее в Катином сознании наступал black-out, потому что на самолетах она в жизни не летала и что будет между открытой дверью такси и посадкой в Египте, представить не могла.
Зато Катя точно знала, что будет потом. Море «малахитового цвета», как говорил профессор, пальмы, белые «алебастровые» или что-то в этом роде гостиницы, арабы в красивых машинах на набережной, маленький ресторанчик с кофе, «сваренным на углях» (как это, Катя понять так и не смогла), и новая жизнь. И начнет ее Катька (в этот момент клиент обычно подходил к финальной сирене матча) с бокала «искристого просекко» (так было описано это неизвестное вино в брошюре «элитного» супермаркета, попавшейся ей на глаза в гостинице, куда ее как-то раз привезли провинциальные бизнесмены). Вино будет пениться, шипеть в бокале и…
…в этот момент обычно происходило натужное сопение или утробный вскрик или стон, и картинка будущего мягко сворачивалась в ком, как старая газета, забирая с собой молочный туман и являя Кате окружающее пространство во всем его бытовом уродстве. Тут же она начинала ощущать на себе чужие руки, прикосновение чужого тела, чужие капли пота и хлорвиниловый запах презерватива…
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — заорал в распахнувшуюся дверь Кустов — ЧП!
— Чё ты орешь, мудило? — Федоров оторвался от Катиной шеи, явив миру красное, вспотевшее лицо. — Ты чё, дебил?
— Горим, товарищ лейтенант! — Кустов перевел испуганный взгляд с Федорова на Катю. — С архива началось, а там так прихватило, проводка наверное… третий этаж уже того…
В этот момент комната наполнилась топотом, милицейскими криками, шумом падающих предметов. В воздухе резко обозначилась гаревая вонь и химический запах тлеющей изоляционной ленты.
— Уходим, товарищ лейтенант! — Кустов резво уклонился от падающего куска потолочного покрытия.
— Ой… — Федоров глянул перед собой, поспешно натянул спущенные до колен брюки, схватил со стола китель и опрометью бросился к выходу.
Катя застыла в той позе, в которой ее оставил служивый Ромео, и принялась вертеть головой, принюхиваясь, как собака.
— Кейс, кейс там остался, придурок!!! — послышалось из коридора, потом раздался звук торопливых шагов, но в этот момент балка перекрытия рухнула, извергнув сноп искр, за ней посыпались провода, куски ветоши и вырвавшееся на свободу пламя. Вход в комнату занавесился шторой огня.
Приближающийся жар вернул Катю в реальность, она встала, одернула юбку, схватила кейс и, размахнувшись несколько раз, как это делают профессионалы боулинга, метнула его в окно. Подбежала ближе, углом кейса отбила торчащие из рамы осколки, взобралась на подоконник, посмотрела вниз. Прикрыла глаза, перекрестилась, как учила бабка, и прыгнула, не совсем удачно приземлившись на клумбу.
Оказавшись на земле, Катька резко, насколько позволяла боль в ноге, рванула дворами прочь от конторы. Добежав до угла продуктового, она оглянулась, сфотографировала взглядом клубы черного дыма над зданием, снующих вокруг ментов, отъезжающие машины, сплюнула под ноги, ухмыльнулась и процедила, практически не разжимая зубов:
— Так вам, суки, и надо. Боженька все видит.
ПОГОРЕЛЬЦЫ
Вова. Час дня
Выхожу из душа, нарочито медленно вытираюсь полотенцем, чищу зубы. Беру с полки один одеколон, нюхаю, ставлю на место. Потом другой, третий. В общем, веду себя как провинциальная девушка, впервые попавшая в отдел косметики в дьюти-фри. Стараюсь задержаться здесь под любым предлогом.
По дороге в гардеробную стреляю из пульта в музыкальный центр, откуда Roisin Murphy, словами «strictly rolling VIP», из «Dear Miami», напоминает мне, что я — ничтожество, проживающее пусть и в центре, но Москвы. Открываю шкаф, извлекаю с самой верхней полки пыльный холщовый чехол для одежды. Достаю из него косметичку и вещи. Аккуратно клею усы цвета вылинявшей мыши, подбираю наиболее уебищные очки без диоптрий. Потом влезаю в шкуру оперуполномоченного ФСБ: костюм цвета грифеля, стоптанные ботинки, короткие носки, белая рубашка в катышках, замусоленный галстук. Золотые часы с символикой ФСБ. Тело не понимает, куда его засунули, и пытается отторгнуть инородные предметы. Кажется, я немедленно покрываюсь сыпью.
Выхожу на кухню. Даю телу таблетку ксанакса. Смотрю в окно.
On the burning sun, and try not to cry.
Да-да. День сегодня потрясающий. Невероятный день. Сначала эта полоумная семейка Давыдовых, муж жрет кислоту, жена доедает остатки собственного снобизма, потом чертова стройка с пылью, кирпичами под ногами, жутким грохотом кранов, гастарбайтерами, которые вспомнили о кейсе только после того, как один оказался подвешенным над недостроенной шахтой лифта, а второй на время вырублен ударом ржавой трубы. Спасибо прорабу с жутким запахом изо рта, что безошибочно вычислил этих жуликов, да и то потому, что у него с утра то ли унитаз, то ли раковина пропала.
И главное, никто из фигурантов не виноват. Оно само так вышло. Они как бы и ни при чем. Это же такой город, где если лежит миллион долларов в кейсе, это автоматически означает — они твои, чувак! Будто мама в детстве не говорила, что брать чужое нельзя.
Спускаюсь на первый этаж, уверенно разрубая рукой воздух, этак по-путински, прохожу мимо консьержа, который меня, конечно, не узнает. Дед консьерж, сам, видимо, из бывших, встает из-за стола, делает грозное лицо, но оценив костюм, очки и чеканную походку, понимающе кивает и улыбается…
