Патрик Несс - Больше, чем это
Сет закатил глаза:
— У тебя всегда кругом сплошной Оуэн. Смысл жизни — возиться с Оуэном.
Мамино лицо окаменело.
— Да как ты смеешь?! Уж кому-кому, а тебе…
— «Кому-кому», значит? — взвился Сет.
— Мы просто хотим сказать, — вмешался отец, перекрикивая обоих, — что ты мог бы прийти с этим к нам. Мы всегда выслушаем.
Повисла еще одна долгая пауза, которую никто не потрудился заполнить — слишком откровенной фальшью прозвучали папины слова.
Сет снова уставился на тенниски.
— Сейчас-то с Оуэном что не так? — спросил он, нажимая на «сейчас» и невольно вкладывая в него всю свою злость.
Мама в ответ вскочила и вышла из кухни. До них донесся ее возмущенный топот по лестнице — поднялась наверх, к Оуэну, — а потом его восторги по поводу новой видеоигры, полученной среди рождественских подарков на прошлой неделе.
Сет в замешательстве посмотрел на отца:
— Почему она так злится? Ей-то что за беда?
Отец нахмурился, но явно не на Сета:
— Дело не в тебе. Пришли результаты томографии Оуэна.
— Той самой? По зрению?
Несколько недель назад у Оуэна начались какие-то странности с глазами. То, что находилось непосредственно перед ним — компьютерный экран с играми или кларнет, — он видел нормально, однако с перемещениями возникали проблемы: он либо сшибал все на своем пути, либо сам спотыкался и плюхался на землю. За последние десять дней он успел четыре раза расквасить нос.
— Неврологические последствия, — пояснил отец. — С тех пор…
Сет почти машинально отвел взгляд:
— Предполагалось, что с возрастом будет либо прогрессировать, либо пройдет.
— И оно прогрессирует. И будет продолжать, — кивнул отец.
— И что теперь?
— Операция. И когнитивная терапия. Почти ежедневно.
Сет посмотрел на отца:
— Я думал, нам это не по карману.
— Да. Страховка покрывает только часть. Придется по-крупному залезть в сбережения, даже если мама выйдет на работу. Будем экономить, Сет.
В голове началась бешеная круговерть. Брат, финансовые проблемы, а осенью подойдет время платить за институт, и именно в эти сбережения придется залезть, значит, если бы их не было…
— Так что твоя история с другом… Не самый удачный момент.
Со второго этажа донесся смех. Они обернулись, хотя что можно увидеть из кухни? Мама и Оуэн, как всегда, смеются над чем-то своим.
— А бывает удачный? — спросил Сет.
Отец похлопал его по плечу:
— Прости, сын, мне очень жаль. Правда.
Но когда Сет повернулся, отец уже снова смотрел мимо.
24
Когда Сет просыпается на следующее утро, снова идет дождь, но замечает он это не сразу, потому что в голове еще крутятся обрывки сна.
Он лежит на кушетке не двигаясь. В кроватях наверху он так до сих пор ни разу и не спал — его собственная в мансарде слишком мала, и он туда при всем желании (которого нет и в помине) не втиснется, а спать в родительской совсем уж странно. Поэтому он по-прежнему укладывался на пыльную кушетку под диким взглядом лошади над камином.
И ему снились сны.
Тяжесть в груди стала еще сильнее, не шевельнуться.
Тайна — вот что было самое замечательное у них с Гудмундом. Уединяясь, они скрывались в собственной отдельной вселенной с населением в два человека, замыкаясь друг на друге. Сами себе мир, сами себе пространство. И никто не имел права знать, ни родители, ни друзья, никто, не сейчас, не тогда.
Не потому что это плохо — плохого уж точно они ничего не делали, — а потому что это его. Единственная в целом свете вещь, целиком и полностью принадлежавшая ему.
Но все узнали, и родители тоже. Увидели две фотографии, сделанные Гудмундом, — до обидного невинные по сравнению с тем, что некоторые парни в школе посылают подружкам, но настолько личные, настолько не предназначенные для чужих глаз, что Сет даже сейчас кипит от злости и унижения.
Мама оказалась права. В школе начался кошмар. Мир изменился в одночасье, превратившись в руины, где жить было практически невозможно. Когда закончились рождественские каникулы и Сет вошел на школьный двор, то остался один против всех. Словно на другом берегу. За стеной. Школа пыталась извалять его в грязи, но не понимала, чем задеть по-настоящему. Слухи ходили бешеные, телефон жужжал не переставая, даже ночью, принимая издевательские эсэмэски. В социальные сети даже заглядывать не имело смысла — повсюду красовались злополучные снимки с соответствующими комментариями. Его тайную вселенную вывернули наизнанку и швырнули на потеху толпе.
Но смыться он не мог. Гудмунд в школу не ходил, родители еще решали, как с ним быть дальше. И его нужно будет поддержать, когда он вернется. А пока держаться в одиночку.
Гудмунд назвал его «не по годам серьезным». На самом деле, сколько Сет себя помнил, ему приходилось в одиночку тащить какую-то ношу — и, похоже, не всегда связанную с Оуэном. И всю дорогу где-то в глубине души зрело ощущение, будто должно быть что-то еще, ведь не может жизнь сводиться только к этой тяжести.
Иначе в чем смысл?
Вот что еще замечательного было в их с Гудмундом дружбе, которая в одну прекрасную ночь в конце предпоследнего, одиннадцатого класса неожиданно стала больше чем дружбой. Как будто на краткий миг груз исчезает, словно в невесомости, и тяжелую ношу удается сбросить с плеч…
Хватит, нужно прекращать эти мысли, нужно двигаться, нужно как-то здесь выживать, но Сет словно на дне колодца: солнце, жизнь, спасение где-то далеко-далеко, и даже если позвать на помощь — все равно никто не услышит.
Знакомое ощущение.
Он лежит, слушая шум дождя за окном. Лежит долго-долго.
Наконец неумолимые физиологические процессы снова поднимают его с кушетки. Он идет в туалет, потом встает у входной двери. Дождь льет, по грязи струятся мутные ручьи. На секунду Сет задумывается, почему ее всю не смоет, но потом замечает, что улица постепенно превращается в бассейн, вода скапливается над забитыми ливневыми стоками и весь мусор и муть просто кружатся в плавном танце.
Снаружи почти так же тепло, как вчера, поэтому, захватив брусок жидкости для посуды, Сет скидывает одежду и встает под дождь, как под душ, прямо там, на дорожке.
Намылившись и взбив шапку пены на обритой голове, он закрывает глаза и подставляет запрокинутое лицо под струи, чтобы дождь все смыл. Рука лениво тянется к причинному месту — что, если развлечься пока? Но груз на сердце слишком тяжелый, воспоминания слишком давят. Сет бросает затею и скрещивает руки на груди, дожидаясь, пока стечет мыло. Пена смешивается с коричневыми потоками, струящимися по дорожке.
«Это из-за меня? — думает он, еще крепче обхватывая себя руками. — Это я приманил дождь? Я сделал это гадкое место еще гаже?»
Он стоит под дождем, не двигаясь, пока не начинает дрожать.
Дождь, оказывается, не такой уж и теплый.
Льет весь день, улицу с одного конца капитально затопило, но около дома все более или менее успевает просачиваться в разлом посреди дороги. Остается надеяться, что лиса с лисятами не утонет.
Он сидит дома, разогревает на обед банку картофельного супа. Пока греется, выглядывает на задний двор, смотрит, как дождь поливает террасу и уже раскисающую горку бинтов. Небо — плотная серость, в которой невозможно различить отдельные тучи, просто стена дождя от горизонта до горизонта, куда бы эти горизонты ни простирались. Суп нагрелся, но, съев две ложки, Сет теряет аппетит и оставляет банку рядом с выключенной плиткой.
Телевизор, конечно, не работает. Компьютер тоже. Электронных игр нет. За неимением лучшего Сет достает из шкафа книгу. Это папина, Сет ее уже частично читал, украдкой утаскивая со стеллажа в Америке, когда папа не видел. Она и тогда была для него слишком взрослой, да и сейчас, наверное, тоже. Много энергичного секса, метафоры без конца и края и много философских размышлений о бессмертии. А еще сатир, который всюду совал нос без спроса и, если память не изменяет, на этом и погорел. Сет тогда спросил у папы про «сатиру» (ему казалось, что это слово, более знакомое, он в книге и видит). После долгих запутанных объяснений папа наконец догадался спросить: «Ты где такое высмотрел?» — и на этом чтению украдкой настал конец. Больше Сет эту книгу на стеллаже не находил и, чем все закончилось, так и не выяснил.
Он устраивается с пыльным томиком на кушетке под барабанную дробь и шелест дождя за окном. День тянется дальше. В какой-то момент голод дает о себе знать слишком настойчиво, и Сет разогревает банку сосисок, съедает половину, остальное ставит рядом с остывшим картофельным супом. Когда смеркается, зажигает подвесной фонарь, взятый из туристского магазина. Комната сразу же превращается в театр теней, однако страницы разглядеть можно.
