Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

— Итак, Вьюрок, что это мы сегодня в таком унынии? Понимая, что это мой шанс, я произнес:

— Дядя Филип, я хотел спросить. Как, по-вашему, человек может стать более настоящим, истинным англичанином?

— Более настоящим англичанином? — Он остановился и посмотрел на меня. Потом с задумчивым видом подошел поближе, придвинул стул и сел напротив. — А почему ты хочешь стать более настоящим англичанином, чем ты есть, Вьюрок?

— Просто я думал… ну, просто мне показалось, что я должен бы.

— Кто тебе сказал, что ты не истинный англичанин?

— Никто, правда, — ответил я и через секунду добавил: — Но мне кажется, что, может быть, мои родители так считают.

— А что ты сам об этом думаешь, Вьюрок? Тебе тоже кажется, что следует стать в большей степени англичанином, чем ты есть?

— Я не знаю, сэр.

— Да, наверное, не знаешь. Ну, что тебе сказать? Разумеется, здесь ты растешь в несколько ином окружении: китайцы, французы, немцы, американцы… Неудивительно, что ты становишься немного «полукровкой». — Он издал короткий смешок и продолжил: — Но в этом нет ничего дурного. Знаешь, что я думаю, Вьюрок? Я полагаю, было бы неплохо, если бы все мальчики с детства впитывали бы в себя всего понемногу. Тогда мы относились бы друг к другу намного лучше. Во всяком случае, было бы меньше войн. О да. Может быть, когда-нибудь все эти конфликты закончатся, и вовсе не благодаря государственным мужам, церквам или организациям, подобным моей. А благодаря тому, что изменятся сами люди. Они станут такими, как ты, Вьюрок. Более смешанными. Так почему бы тебе не быть «полукровкой»? Это вещь здоровая.

— Но если я стану таким, все может… — Я замолчал.

— Все может — что, Вьюрок?

— Ну, как это жалюзи. — Я указал на окно. — Если разорвется шнурок, все может рассыпаться.

Дядя Филип посмотрел туда, куда я указывал, потом встал, подошел к окну и осторожно прикоснулся к жалюзи.

— Все может рассыпаться. Вероятно, ты прав. Думаю, от этого просто так не отмахнешься. Людям нужно чувствовать свою принадлежность к чему-либо. К нации, к расе. Иначе кто знает, что может случиться. Вся наша цивилизация… возможно, она действительно рухнет. И все рассыплется, как ты выразился. — Он вздохнул, словно я только что одолел его в споре. — Значит, ты хочешь стать более настоящим, истинным англичанином. Ну-ну, Вьюрок. И что же нам с этим делать?

— Я хотел спросить, если можно, сэр, если вы не рассердитесь… Я хотел спросить, могу ли я иногда подражать вам?

— Подражать мне?

— Да, сэр. Иногда. Чтобы учиться вести себя так, как подобает настоящему англичанину.

— Это очень лестно для меня, старина. Но не думаешь ли ты, что эта великая честь прежде всего принадлежит твоему отцу? Представлять собой, я бы сказал, истинно английские доблести?

Я отвернулся, и дядя Филип мгновенно понял, что сказал не то. Он вернулся и снова сел напротив меня.

— Послушай, — тихо попросил он, — я скажу тебе, что мы сделаем. Если у тебя будут возникать какие бы то ни было сомнения — любые, если ты будешь сомневаться в том, как поступить, просто приходи ко мне, и мы обо всем поговорим. Мы будем говорить до тех пор, пока тебе все не станет абсолютно ясно. Ну как? Теперь тебе лучше?

— Да, сэр. Думаю, лучше. — Я выдавил улыбку. — Спасибо, сэр.

— Слушай, Вьюрок, ты — сущее маленькое наказание. Тебе это, разумеется, известно. Но в ряду подобных «наказаний» ты — весьма симпатичная особь. Я уверен, твои мама и папа очень, очень гордятся тобой.

— Вы действительно так думаете, сэр?

— Да. Я действительно так думаю. Ну, полегчало?

После этого он снова вскочил и стал расхаживать по комнате. Вернувшись к легкомысленному настроению, он принялся рассказывать какую-то невероятную историю о даме, работающей в соседнем офисе, и вскоре я уже хохотал до колик.

Как же я любил дядю Филипа! И разве были у меня хоть какие-то основания сомневаться в том, что он так же искренне любит меня? Совершенно очевидно, что в тот момент он желал мне только добра и так же, как я, даже приблизительно не мог представить, какой оборот примут события.

Глава 6

Тогда же, в то самое лето, в поведении Акиры появилось нечто, что начало серьезно раздражать меня. В частности его бесконечные панегирики в честь достижений Японии. Это всегда было ему свойственно, но тем летом приобрело оттенок одержимости. Мой друг постоянно прерывался в ходе игры, чтобы прочесть мне очередную лекцию о японском здании, недавно сооруженном в деловом квартале города, или о предстоящем визите очередного японского военного корабля в шанхайский порт. Он заставлял меня выслушивать бесчисленные пустяковые подробности и через каждые несколько минут провозглашал, что Япония стала «великой, очень великой страной, такой же, как Англия». Больше всего меня раздражало, когда он затевал спор на тему, кто больше не плаксы — англичане или японцы. Если я начинал защищать англичан, мой друг немедленно требовал проверить это, что на практике означало схватить меня мертвой хваткой и держать до тех пор, пока я либо капитулирую, либо начну плакать.

В тот период я относил одержимость Акиры доблестями своей нации на счет того, что ему предстояло осенью начать учиться в Японии. Родители отсылали его к родственникам в Нагасаки, и, хотя он собирался приезжать в Шанхай на каникулы, мы понимали, что будем теперь видеться гораздо реже. Это приводило нас обоих в уныние. Но со временем Акира, похоже, уверовал в превосходство японского образа жизни во всех ее аспектах и со все большим нетерпением ожидал встречи с новой школой. Я, со своей стороны, так устал от его постоянной похвальбы всем японским, что к концу лета почти хотел поскорее от него избавиться. Во всяком случае, когда пришел день расставания и я, стоя возле его дома, махал рукой вслед машине, увозившей его в порт, мне казалось, что я не испытываю ни малейшего сожаления.

Однако очень скоро я начал скучать по нему. Не то чтобы у меня не было других друзей. Были, например, два брата-англичанина, жившие неподалеку. С ними я регулярно играл и после отъезда Акиры стал встречаться еще чаще. Мы прекрасно ладили, особенно если играли только втроем. Но иногда к нам присоединялись их товарищи по городской средней школе, и тогда они начинали вести себя иначе: порой я становился объектом их насмешек. Я, разумеется, не обижался, поскольку видел, что все они мальчики, в сущности, добрые и не хотят меня обидеть. Несмотря на свой малый возраст, я успел заметить, что, если в группе из пяти-шести учеников из одной школы появлялся аутсайдер, он почти всегда становился мишенью безобидных шуток. Словом, я не думал плохо о своих английских приятелях, но в то же время их поведение удерживало меня от того, чтобы сойтись с ними так же близко, как с Акирой, и с каждым месяцем мне все больше недоставало его.

Впрочем, в целом осень после отъезда Акиры была не такой уж и грустной. Скорее, я вспоминаю ее теперь как время, когда мне зачастую целыми днями было совершенно нечего делать, и поэтому в памяти не осталось ничего примечательного. Тем не менее кое-какие события происходили и тогда, причем со временем они стали представляться мне гораздо более значительными.

Взять хотя бы случай, связанный с нашей поездкой на бега вместе с дядей Филипом. Могу сказать почти наверняка, что это случилось после одного из маминых утренних собраний. Как я, возможно, упоминал, несмотря на то что мама всячески поощряла мое присутствие в гостиной, где приглашенные собирались по приезде, в столовую, собственно, меня не допускали. Помню, однажды я спросил, нельзя ли мне посидеть на собрании, и, к моему удивлению, вопрос этот заставил маму надолго задуматься. Потом она ответила: — Прости, Вьюрок. Ни леди Эндрюс, ни миссис Кэллоу не одобряют детского общества. Очень жаль. Ты мог бы научиться там кое-чему важному.

Отцу, разумеется, вход возбранен не был, но, вероятно, существовала негласная договоренность, что он будет воздерживаться от присутствия на собраниях. Мне трудно теперь сказать, по чьей инициативе — если кто-то вообще проявил инициативу — установился подобный порядок, но, безусловно, по субботам, когда ожидалось очередное собрание, атмосфера во время завтрака была у нас неуютной. Мама в разговорах с отцом старалась избегать упоминаний о встрече, но в течение всего завтрака смотрела на него разве что не с отвращением. Отец же демонстрировал натужную веселость, и так продолжалось до тех пор, пока не начинали съезжаться мамины гости. Дядя Филип всегда являлся одним из первых, и они с отцом несколько минут болтали, громко смеясь, в гостиной. Когда гостей собиралось побольше, мама уводила дядю Филипа в уголок, где они с серьезным видом обсуждали предстоящее собрание. Обычно именно в этот момент папа удалялся — чаще всего к себе в кабинет.