Елена Катишонок - Свет в окне
– На зимнее я еще не заработала, – весело ответила та, но что-то было жалкое в этой бесшабашности, как в стульях с растянутыми парусиновыми сиденьями и в голом окне той комнатушки.
Пошли зачем-то пешком («тут рукой подать»), и по дороге обсуждали читку, стараясь вовлечь Карла, который отделывался неопределенно-одобрительным мычанием. И Таисия Николаевна, и Ксения с особенным жаром превозносили стихи, особенно про платок. Ксения восхищенно повторяла:
– Смело, исключительно смело.
– Сначала Ксению проводим, это по пути, – щебетала Таисия Николаевна.
– И на чай зайдете, ты же замерзла совсем, – подхватила та, – да и Карл… простите, не знаю отчества?
– Просто Карл, – торопливо сказал Карлушка, – только я чай пить не буду, мне…
– У тети Ксени не только чай найдется!
Машинистка смеялась очень задорно, но в этом смехе тоже была жалкость – или так казалось оттого, что она откровенно мерзла в легком пальтеце (тоже, по странному совпадению, цвета какао).
Ксения жила в деревянном доме с забором. Нужно было пройти в калитку, потом подняться на несколько ступенек («осторожно: вот эта проседает»), потом были еще двери…
– Я пойду все-таки, – решился Карл, но обе замахали руками и заговорили одновременно. Выяснилось, что обе замерзли «до чертиков» и, стало быть, согреться просто необходимо. «И вы же обещали меня проводить; правда, тетя Ксеня?» – кокетливо приговаривала Таисия Николаевна.
Ксения между тем успела освободиться от «салопа» и скрылась за дверью, а когда дверь снова открылась, Карлушка чуть не отшатнулся: вышла древняя старушечка, согнутая буквой «Г», словно кто-то начал складывать ее пополам, но остановился на полпути. Старушечка прошаркала к столу, поелозила тряпкой по клеенке, а потом повернулась к Таисии Николаевне:
– Исть будешь?
Карла, похоже, старушечка не заметила.
– Не, баба Ната, не будем. Нам тетя Ксеня чайку обещала, – ответила машинистка и почему-то подмигнула Карлушке.
– Так и скажи, что чаю.
Когда старушечка говорила, она поднимала маленькую седую голову, похожую на головку чеснока, и становилось видно серое щуплое лицо в морщинах. Она послушно двинулась к плите и забренчала чайником. Согнутая спина ее была намного ниже плиты, поэтому старушечка далеко вытянула руку, передвигая чайник. Рука оказалась неожиданно крупная и узловатая, словно ее приставили от кого-то другого.
Ксения вернулась бодрая, с блестящими глазами, и поставила на стол початую бутылку водки.
– И знаешь, – оживленно заговорила она, наполовину повернувшись к Таисии и доставая рюмки из буфета, – тот рассказик про осенний день этого… ну как его, никак не могу запомнить, брюки у него короткие… Да он так и называется, по-моему, «Осенний день» – помнишь? Мне показалось, оригинальный.
Таисия Николаевна закурила и, отгоняя дым от лица, сморщилась:
– Это где трактористы? Нет, тетя Ксеня, у меня эти певцы колхозного счастья вот тут сидят, – она провела ребром ладони по шее.
В этот момент старушечка протянула руку и ловко схватила бутылку с водкой.
– А мне, Таинька, еще знаешь что показалось инте…
Взгляд ее упал на пустой стол, и она резко повернулась к старушке:
– А ну поставь назад! Отдай, кому говорю!..
С неожиданной резвостью подскочила к похитительнице и так сильно дернула бутылку, что чуть не свалила старушечку с ног.
– И уходи, чтоб духу твоего здесь не было! Тебе давно на Ивановское кладбище пора.
С тихим шарканьем та вышла.
– Вот так и живем, – Ксения закончила спокойно, словно ровным счетом ничего не случилось. Ловко, почти любовно, налила водку в рюмки и быстро выпила свою – так быстро, что Карлушка понял: не первая.
– Мне вставать рано утром, вы уж извините, – он решительно поднялся.
Таисия Николаевна тоже неохотно встала, и он второй раз за вечер подал ей пальто.
Когда вышли, с неба густо сыпалась снежная пыль.
– Так и живет, – Таисия Николаевна кивнула на калитку, – матушка каждый день ее пиявит.
– Я думал, бабушка.
– Ну, тетя Ксеня сама уже бабушка, мы ведь с ее дочкой подруги. Оли, дочки ее, дома не было, а то бы я вас познакомила.
Какая удача, подумал Карл. Для одного вечера знакомств достаточно.
– А вам рассказ мой понравился? – неожиданно спросила Таисия Николаевна. – Только чур, честно!
Вот тут бы и ответить честно: нет, не понравился, и распрощаться навсегда с нею и со всей «молодой сменой». Не понравился мне ваш рассказ – не может мать писать о ребенке, ни разу не назвав его по имени, не обронив ласковое слово; да и чем он болеет, кстати? Однако попробуй скажи честно, если к тебе выжидательно повернуто красивое лицо со снежинками на ресницах; а в той сырой квартирке кто угодно заболеет, не то что ребенок.
– Хороший рассказ, – Карла подмывало добавить: «добротный», но удержался: – Хороший; правда.
– Я-то что, – машинистка польщенно улыбнулась, – вот у Ксении по-настоящему сильная проза.
– А почему она сегодня не выступила?
– Она в крупном жанре работает, – снисходительно пояснила Таисия Николаевна. – Такой роман отгрохала – закачаешься!
– Интересно, – ему действительно стало интересно, – а как называется?
– Так роман-то у нее украли!
Ответ был настолько неожиданный, что Карл остановился. Он представил, как вор проходит ночью в калитку, осторожно поднимается по ступенькам («осторожно: вот эта проседает») и, на цыпочках пройдя мимо полусложенной старушечки, лезет в буфет за рукописью. Или в сундук?.. Таисия Николаевна продолжала, теперь уже с патетическими нотками в голосе.
История звучала трагически и вместе с тем абсурдно. Ксения работала над романом несколько лет («какой творческий почерк, какой почерк!»), а закончив, послала его на рецензию в московское издательство («название не имеет значения, вы же понимаете»). Пока суд да дело, подошло время летних отпусков; потом наступила осень, однако издательство молчит, рецензии нет как нет. Ксения, человек деликатный, сама их беспокоить не решалась, как вдруг прошел слух, что вышел новый роман известного московского писателя. Ну роман и роман, мало ли романов пишут; однако тема та же, что у Ксении.
– Она, конечно, бегом в книжный – интересно же! Книга нарасхват, ну вы же понимаете. Открывает – и что же?
Выразительно помолчав, машинистка закончила:
– Ее роман!
– Так, значит, издали?
– Не «издали», – ядовито протянула Таисия Николаевна, – а издал. Под своим именем. Название другое, конечно; ума хватило. Стотысячным тиражом, между прочим.
Потрясенный Карл узнал, что знаменитый плагиатор поменял все имена и названия («чтобы нельзя было поймать за руку, понимаете?») и еще какие-то малосущественные детали; что Ксения ездила в Москву, в издательство, но там над ней якобы только посмеялись – доказательств-то нет!
– Подождите, подождите, – забормотал Карл, – а здесь? Черновики… ведь черновик у нее сохранился?
– В том-то и дело, что нет! Все сожгла, все бумажки. В плите. Был у нее один-единственный машинописный экземпляр; ну не глупость ли?
Действительно странно, подумал он. Копирки не нашлось, что ли?
– А Барсуков этот не мог вступиться?
– Кто, Сбурков? Да вы наивный человек – чтобы секретариат нашего союза писателей стал препираться с Москвой? К тому же эта чудачка никому не говорила о романе. Я знала, конечно, как человек пишущий, но она с меня слово взяла, чтобы никому ни-ни. Как-то, помню, Ксения на читке выступила с одной главой, так все в столбняк впали, и Сбурков ваш первый. Потому и не высказался.
– Не понимаю, – Карлушка совсем запутался, – почему же не высказался?
– Зависть, – коротко ответила Таисия Николаевна. – Самое сильное чувство у творческого человека. Сегодня Сбурков тоже, обратите внимание, ни слова не сказал о моем рассказе.
Это прозвучало так горько и снисходительно, словно ничего иного Таисия Николаевна не ждала.
– Вы все это испытаете на себе, когда дело дойдет до вашего сценария, это я вам говорю как человек пишущий; вот посмотрите.
Посмотреть не хотелось. Он наотрез отказался от очередной предложенной «чашки чаю» и, торопливо попрощавшись, быстро пошел к троллейбусной остановке.
Скорей бы уже Новый год.
9
В классе только и слышно: Новый год, Новый год! А что – Новый год? Дома повесят на стенку новенький календарь с Дедом Морозом в красном тулупе и с таким же носом, тут же этого Деда Мороза оборвут, а под ним целая пачка обыкновенной газетной бумаги, по одному листочку на каждый день. На обороте – крохотные выкройки: «Шьем сами». Или «День рождения Паганини». Вместо Паганини может быть Коперник. А то еще «Рассказы о природе» – о повадках кашалотов, например. Или «Советы огороднику». Ольке вспомнилась дача, пинг-понговый стол и невесомый мячик, летящий прямо на чью-то грядку.
Новый год через неделю, и хорошо, если мать с Сержантом отвалят в гости, как будто, если они его не встретят, то Новый год потопчется-потопчется на крылечке и не наступит. Нет уж, пусть лучше встречать идут, она найдет чем заняться. Новый год через неделю, что означает елки, потому что одной не обойдется. Дома у них елки не будет – и никогда не бывает, – зато уже сейчас на этажерке лежат пригласительные билеты: в министерство, где работает мать, в Дом офицеров (Сержант принес), а в Ленечкин садик безо всякого пригласительного надо тащиться послезавтра. «Ну можно, я хоть в детский сад не пойду?» – взмолилась она, да где там! «Как для тебя, так все, а как взамен, так не дождешься», – это мать. «Лишь бы в угол с книжкой заткнуться, больше ни о чем не думает», – партия валторны, то есть Сержанта, – точь-в-точь, как у них в оркестре. Ольке приходилось бывать там два раза, когда ключи забывала. Куда интересней поболтаться после школы, но надо было Ленечку забирать из садика, а с ним не очень поболтаешься.
