Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар
Два месяца Люда пила какие-то таблетки и ездила на уколы в медицинский центр. Это было необходимо, чтобы подготовить ее организм к беременности. «Чего готовить?» — удивлялась Люда. С Лидкой вон она ни к чему не готовилась, даже не думала об этом, просто забеременела, а потом родила — и все.
Когда врачи сказали, что она готова, Люда легла в клинику на два дня, и ей сделали так называемую подсадку эмбриона.
Процедура оказалась практически безболезненной, хотя и немного противной. Конечно, а что ты хотела, милая? Двадцать тысяч долларов за шоколад в мармеладе?
Врач сказал, что это удивительно, но все получилось с первого раза. Эмбрион прижился и стал развиваться. Люде сделали УЗИ. Джонсоны сидели тут же и во все глаза глядели на монитор, по которому шли волны и точки, а больше ничего не было видно. На Джонсонов эти волны в мониторе произвели неожиданное впечатление. Они обнялись, и Джейн расплакалась. Она стала целовать Люду, прижиматься к ней мокрой щекой и все твердила: «Сэнк’ю, оу, сэнк’ю…»
Забеременев, Люда как-то вдруг очень похорошела. Она никогда не была красавицей, но теперь, глядя на себя в зеркало, радовалась, какие у нее румяные щеки, и блестящие волосы, и как ладно сидит полосатое платье, купленное на деньги Джонсонов в магазине для будущих мам на Кутузовском проспекте.
Врач сказал, что беременность украшает женщину. Но с Лидкой такого не было, Лидка Люду не очень украсила. Наоборот, Люда осунулась, и ноги у нее отекали. Сейчас все было совсем иначе.
Может, дело в ее новой — спокойной и сытой — жизни без ночных дежурств, пьяных криков дальнобойщиков, вечного подсчета копеек и мучительных раздумий, где подешевле починить стоптанные до дыр туфли.
Теперь не надо было убиваться на трех работах, с ней носились как с писаной торбой, и все Людины обязанности сводились к тому, чтобы высыпаться, хорошо и правильно кушать, не нервничать и соблюдать рекомендованный доктором из клиники режим дня. Она вставала в девять — небывалая роскошь, дома они с матерью всегда поднимались в пять, в Москве Люда спала урывками, по три-четыре часа, и все эти полтора года ей постоянно хотелось притулиться где-нибудь в уголке и отоспаться, но получалось это крайне редко.
Проснувшись, она принимала душ, завтракала (в хорошую погоду — на балконе, в дождь — на своей неописуемо прекрасной кухне). Яйцо всмятку, овсянка, фрукты, сок… Не жизнь, а курорт из рекламы.
Потом Люда шла «дышать воздухом» — обычно она прогуливалась вокруг храма Христа Спасителя, потом немного по набережной или доходила до Александровского сада и сидела там на скамеечке. Потом — обед и дневной сон. Потом — чтение. Снова прогулка, вечерний сериал (что-нибудь смешное, доктор велел избегать отрицательных эмоций).
Каждый вечер Люда звонила домой. Междугородные звонки тоже оплачивали Джонсоны. У мамы телефона не было, конечно. Но телефон был в сельсовете. К шести вечера мама приходила туда и ждала звонка дочки. Они говорили обо всем на свете — про огород, про погоду, про Людино самочувствие, но больше всего — про Лидку. Конечно, Люда скучала и хотела, чтобы все поскорее закончилось.
При всей ее хорошей жизни ей было немного одиноко, если честно. Она видела только Джонсонов и доктора, а больше никого. Мама приехать не могла, с девчонками, с которыми Люда познакомилась за полтора года жизни в столице, общаться как-то не очень получалось. У них были свои интересы, к тому же почти не было свободного времени. Ездить к ним в гости Люде не хотелось, а приглашать к себе — боязно. Однажды к ней заехала Наташка с заправки, и ничего хорошего из этого не вышло. Наташка жаловалась на жизнь, выпила привезенную бутылку «Арбатского» красного, разревелась и в довершение всего чуть не разбила зеркало в коридоре.
Сегодня Люда, как обычно, отправилась гулять к храму. С собой она захватила книжку. Люда во время беременности стала много читать — врач это очень одобрял, только велел выбирать легкое и приятное. Книжка была неудачная. Несмотря на веселенькое название, история оказалась грустная. На пятнадцатой странице Люда окончательно разочаровалась, пожалела, что не захватила на прогулку какой-нибудь журнал, захлопнула книжку и тоскливо уставилась в пространство.
Почему-то стало себя жалко. Скорее бы уже домой! Люда смотрела на прохожих. Мимо, тяжело ступая, прошла тетка, похожая на Арину, Людину подружку с Выхинского рынка. Батюшки! Да ведь это Арина и есть!
Через минуту они уже обнимались. Люда потащила Арину в кафе неподалеку — очень уютное, они ходили туда с мамой, когда та приезжала.
Люда всего назаказывала и, пока Арина ела, вдохновенно врала.
С чего ее потянуло на вранье, она и сама не понимала. Просто захотелось помечтать вслух, наверное. На вопрос Арины, как дела, Люда немедленно принялась рассказывать, что дела у нее идут прекрасно, замечательно и великолепно. На этом правда закончилась и пошло вранье. Потому что Арина спросила про беременность, и Люда поняла, что не может и не хочет рассказывать всю эту сложную историю про то, как она нанялась работать инкубатором для богатых американцев.
Люда рассказывала, что замужем, что муж — бизнесмен, носит ее на руках, холит и лелеет, покупает все, что она ни пожелает, они живут тут недалеко: видишь балкон, ну вон тот, с цветами, — это наша квартира. А сейчас муж совсем от любви с ума сошел, когда узнал, что Люда ждет ребенка. Малыш должен появиться в августе, мальчик, Люде делали УЗИ, и про пол сказали совершенно точно. Муж уже и имя ему придумал — Андрейка. Правда, Люда хочет малыша назвать Виталиком, так же, как мужа. Виталий Витальевич — красиво ведь, да?
Какой Виталик? Откуда он взялся? У Люды сроду ни одного знакомого Виталика не было. Ну, если не считать рыжего Витальки Петрухина из детского сада, который все время засовывал ей за шиворот жуков на прогулке, а потом смеялся, что Люда громко рыдает. Он был гад, этот Виталька. Любил щипать тех, кто послабее. И не как-нибудь в шутку щипал, а сильно, до синяков. А тут вдруг — на тебе: Виталий Витальевич. Откуда что берется…
Люда и дальше врала бы про свою жизнь, придумывая все новые и новые подробности, но Арина посмотрела на часы и заторопилась.
Они попрощались, Арина обещала звонить, когда будет время, и убежала. А Люда побрела домой. Войдя в квартиру, она, не разуваясь, чего прежде никогда себе не позволяла, прошла прямиком к кровати, упала поверх покрывала и зарыдала в голос. Она вдруг поняла, что ничего этого — ни мужа Витальки, который носит ее на руках, ни собственной хорошей жизни — у нее нет. Все, что у нее есть в жизни хорошего, принадлежит Джонсонам: и полосатое платье из магазина для будущих мам, и апельсиновый сок в холодильнике, и балкон с геранью и плетеными креслами, и ребенок, которого она носит, — тоже. Очень скоро Джонсоны заберут у нее все. И герань, и холодильник с соком. И малыша, которого она про себя называла вовсе не Виталькой, а Лысиком.
— Дура! — обругала себя Люда. — Зачем тебе этот их американский Лысик? У тебя Лидка, и мама, и Джонсоны тебе дадут денег.
Но почему-то все равно было грустно. Ребенок у нее внутри рос, он уже начал толкаться, Люда представляла, какой он маленький и какие у него тонкие пальчики… Она почти не помнила маленькую Лидку, а этого ребенка у нее вообще сразу отберут. Ну что за жизнь!
Прорыдав два часа и оплакав всех и вся — и Лидку, и Лысика, и маму, и себя, — Люда все же вытерла слезы рукавом, умылась и решила впредь держать себя в руках и относиться к Лысику не как к Лысику, а как к работе. Ты им — ребенка, они тебе — деньги. Вот и все. И никаких сантиментов. Мечтать могут себе позволить богатые и благополучные. И нюни распускать тоже. А Люда — не может. У нее мама, которая мечтает, что дочка выбьется в люди, и дочка, которая Люду знает только по фотографиям. Не нужен ей никакой американский Лысик. Ей надо, напротив, успокоиться, не волноваться и смотреть веселый сериал. Потому что, если она станет волноваться и расстраиваться, доктор говорит, что беременность может пойти с осложнениями. И работа будет сделана плохо. И Люда не получит своих денег.
Она выпила валерьянки, которую ей на всякий случай выдали в клинике, и включила телевизор.
* * *В дверь снова позвонили.
— Сань! — заорала я. — Ты не слышишь? В дверь звонят! Открой, я не могу!
— Мам, я тоже не могу, — придушенно отозвалась Сашка. — Ты меня в комнате забаррикадировала, пока не уберешь коробки, мне не выйти…
Мамочки мои! А ведь и правда! Перед дверью в комнату высились баррикады из коробок с нашим скарбом. Из верхней торчала ручка от пылесоса.
— Санька, я сейчас дверь отопру и тебя освобожу. Это, наверное, Натка приехала!
Как Индиана Джонс по джунглям, я стала пробираться к входной двери через прихожую, заваленную книжными связками, мешками с одеждой, коробками с хламом и разрозненными предметами обихода, которые никуда не уместились. Отпихнув ногой последнюю коробку, преграждавшую мне путь (за что немедленно получила по голове свалившимся сверху зонтом), я добралась до двери.
