Алексей Поликовский - Рок на Павелецкой
— Записей у тебя не осталось?
— Чччерт, а как жалко, что записей не осталось! — сказал он, поржал и налил ещё водки.
— Хватит, О'Кей, я за рулем.
— А, ерунда, сейчас Светка сделает котлеты с картошкой, протрезвеешь. Я тебе дам антиполицай. У неё знаешь какие котлеты? Брызжут жиром. С панировочкой! Это котлеты мечты, Dreamkoteletten…
— Ты слышал про концерт, где Магишен поджег себе голову?
— Что значит слышал? — обиделся он. — Я там играл.
— Как ты? А я думал, Бас.
— Это в Алексине, в клубе молокозавода? Зимой? Я там играл. Там в фойе стояли бидоны с молоком, тазы с творогом, а в артистической было плюс пять, мы перед выступлением открыли краны с горячей водой и грели под ней руки. Ты хочешь спросить, как это было? Ты меня интервьюируешь?
— Да, для Rolling Stone. Как это было?
— А это я все заварил, ты понял? Я. Баса тогда и рядом не было, он ещё ходил в детский сад и учился брать аккорды. Нашли кого брать вместо меня, Баса этого! Я там взял да исполнил впервые в жизни соло на басу — это примерно то же самое, что адажио в исполнении медведя. Бу-бу-бу-бу! — радостно загудел, сидя на диване, одутловатый мужичок с седыми бакенбардами и носом-картошкой. Руками он держал невидимую гитару и гудел в упоении. — Бу! Бу! Из его груди, из-под теплого домашнего свитера, толчками вырывались низкие хриплые звуки, звуки бас-гитары, идущие через дышащий на ладан усилитель и трещащие динамики. — Вот так, ты понял!
— Ты классно играешь, О’Кей!
— Ага. Я Роджер Гловер!
— Роджер, расскажите, пожалуйста, публике, что было дальше!
— Сначала ко мне подстроился Мираж — мы с ним минут пять пилили совершенно дикие вещи в две гитары. Он взлетал, я выл, он парил, я гудел, он был чайкой, я был гирей на шее у чайки… Ты меня понял? Грохот стоял страшный, Роки просто с ума сошел со своим драмом, а в зале кресла ломали на дрова. Ну да, у них там, по моему, ещё было печное отопление… Там какие-то люди в ушанках и валенках танцевали твист. Роки Ролл озверел, я его никогда таким не видел, рожа красная, пот льет со лба, орет страшным голосом, выкрикивает каратистские лозунги: «Кияяя! Хаджеме! В лоб ногой!». Он расколашматил четыре палочки, больше у него не было, и он уже барабанил одной сломанной и в итоге, конечно, порвал барабан и пинал его ногой, доканывая. А Магишен из органа сделал испорченное электрическое фоно, звук хонки-тонки, и шпарил на нем дурные пьески, он их придумывал сходу, вальс для коров, танго для лошадей, все вприпрыжку, тра-ля-ля, тра-ля-ля, — спел выпивший басист. — Мираж его затыкал, он как всегда стоял посреди сцены спиной к залу — торчал там, как карандаш, и все нагнетал, нагнетал, нагнетал… Они всегда были в противофазе — если Мираж ударялся в патетику, Магишен впадал в пародию… В зале свист, вой, рев, визг, щепки летят, в окна лезут те, кому не достались билеты, какие-то люди тащат через зал дрова и бидоны с молоком… А тут вдруг смотрю, раз — и все! Все, ты понял? Вот тебе!
— Что всё?
— А Магишен горит!
— Вот так прямо и горит?
— Врать не буду, самого поджога я не видел, я стоял от него далеко, в другом конце сцены, и вдруг увидел, что у него пляшет венчик огненный вокруг головы. Красивый такой венчик с извивающимися язычками пламени. Чуть-чуть горелым запахло, что ли… А он как ни в чем не бывало шпарит на расстроенном фоно. Ты знаешь, мы все были в таком кайфе, что я не испугался и не удивился воспламенению Магишена, мне это показалось делом совершенно нормальным. Я даже обрадовался и подумал, помню: «Магишен горит, классно, кайф какой!». Восторг был. Я чувствовал, что мы улетаем в астрал, уносимся все четверо, во главе с пылающим органистом, а за нами когти рвет эта танцующая твист толпа в валенках и с бидонами…
— Ну, и? Дальше что?
— Но тут же из-за кулис как выскочит с воплем ужаса чувак в резиновых сапогах до пояса и в сияющей каске, кричит истошно: «Голова! Голова!» — и струей огнетушителя как даст Магишену прямо в морду!
— Струей огнетушителя?
— Ну да. Мощная такая струя, напряженная, шипящая, ослепительно-белая… и прямо Магишену в морду!
— Бас, это новое слово в истории! Новая версия! Мне рассказывали, что осветитель ведро воды ему на голову вылил!
— Какое ведро воды? Кто там был, я или ты? Нет, говорю тебе, он сначала огнетушителем зафигачил! Рванул черную ручку и прямо ему в морду — пенной струей! Я шипение слышал, страшное такое шипение… Вот когда Магишен горел, было не страшно, а когда его тушили — страшно. Но это был не осветитель, а пожарник. Магишен от удара упал, но тут же вскочил и рванулся вперед, к органу… Он был весь в пене, она висела ошметками на его балахоне, на волосах, на носу. Зрелище ужасное. Мираж ноль внимания, у парня было своеобразное чувство юмора, он в этот момент заиграл что-то трогательное, не помню точно что, похоронный марш Шопена, что ли… Роки выпрыгнул из-за барабанов — он к этому моменту был уже в полном восторге от всего происходящего — и мужика с огнетушителем ударом кулака сбил с ног. Буйвол был страшный. Ударил правой прямой в голову, каска с грохотом отлетела в зал, там её тут же нацепила девица в ушанке и в лифчике, с пацификом на лбу… В зале свист, крик, вопли: «Роки, бис, Роки, браво! Long Life Rock-n-Roll!» Толпа дружинников на сцену рванула и ну Роки за ноги вытаскивать из-за барабанов, но фиг его вытащишь, он кабан здоровый, мутузит их, ну, и началась потасовка. Все били всех! Но я играл до конца! С меня какие-то гады срывали гитару и орали, чтобы я немедленно прекращал, но я играл до конца, и тогда они вырубили электричество. Не только на сцене, а вообще повсюду. В зале, в фойе, в туалетах, в артистической, во всем городе. Серьезно, мы потом вывалились из ДК, вокруг ни огонька. И настало то, что мы называли в те времена «полный абзац» — тьма вавилонская…
— Классный концерт. Жаль, что я не был.
— Подожди, это не все ещё! Нравятся тебе мои мемуары? Последнее, что я запомнил в этой тьме — Роки Ролл, жестом Самсона вздымающий над головой большой барабан — он его оторвал от ударной установки — и с хрустом насаживающий на голову подползающему к нему хмырю. Хрясь вот так! — бывший басист вздел руки с откуда-то взявшимся огромным томом Гоголя и бросил их вниз, показывая мне, как было дело.
Сказать было нечего. Эффектная картина. Мы выпили. Мне надо было спросить его о главном — о расставании.
— Как ты сказал им, что уходишь?
О'Кей тут же откинулся на спинку кресла, и лицо его скрылось в полутьме. Вряд ли он сделал это умышленно, желая скрыть движение чувств или выражение глаз. Скрывать тут было нечего. В О'Кее не было ничего драматического или мелодраматического — он был потертый жизнью мужичок с серыми топорщащимися бакенбардами, бывший дипломат, теперь занятый сборкой компьютеров. Я знал от Магишена, что у него своя маленькая подвальная фирмочка. Он просто откинулся назад и некоторое время молчал.
— С Миражом я не хотел говорить. Я просто не мог. Мне было стыдно. Он бы меня облил презрением. Магишен в этом смысле был примерно тоже самое, что Мираж. Я позвонил Роки Роллу и сказал, что ухожу.
— А он?
— Сказал: «Дурак!». Потом понес ахинею.
— Какого рода?
— Что Пит Бест ушел из Beatles и потом всю жизнь жалел. И что я буду жалеть. Завтра мир изменится, коммунизм рухнет, — а ведь как в воду глядел, паршивец! — они станут лучшей группой современности, к ним приедет Ричи Блэкмор, который, как известно, учился у Миража, они устроят в его честь прием во Дворце съездов, будут жрать красную икру в яйцах, а меня с ними в этот светлый час не будет… я буду прозябать на должности посла в какой-нибудь задрипанной Австралии. И все такое прочее… ну да, и было ещё одно обстоятельство, о котором я тебе не рассказал, — добавил он.
— Это что?
— Я решил уйти после того, как со мной побеседовали в комитете комсомола. Давай?
Мы выпили за рок-н-ролл — последнюю перед котлетами.
— Заседание комитета комсомола, пригласили меня. Они сидели за столом, я перед ними стоял. Уже маразм, да? — хмыкнул он. — Все очень вежливо, они, конечно, знал, кто у меня отец. Первые десять минут секретарь по идеологии — парнишечка такой субтильный, с голоском тоненьким, — рассказывал о борьбе, которую ведут против нас империалистические страны, используя как оружие разные виды искусства, литературу, кино, балет, в том числе рок-музыку. Я должен это понимать, как будущий работник идеологического фронта. Потом показали мне список запрещенных рок-групп — был тогда такой список, составленный каким-то умником в отделе пропаганды ЦК ВЛКСМ, по какому принципу его составляли, абсолютно непонятно, туда входили Нина Хаген, Scorpions, Элтон Джон, Pink Floyd и мы. Намекнули, что грядут меры, и мне лучше расстаться с моими неблагонадежными друзьями. Секретарь комитета была тетка, она так и сказала — «неблагонадежными друзьями». Готов ли я? Хмыри все такие были, знаешь, комсомольского вида, в галстучках, и среди них она, сука такая, в синем платье, на правой груди комсомольский значок, с красным фейсом… Она старше всех была, аспирантка, что ли. Кобыла такая.
