Джон Брэйн - Жизнь наверху
— Точность — вежливость королей, — сказал я. И поглядел на его спутницу. Красивые ноги. Белая кожаная куртка. На голове синий платочек. Лет двадцать шесть, двадцать восемь от силы. Высокая крепкая грудь — это заметно даже под кожаной курткой. Приятный запах духов. Что это — ландыш? Статная, почти одного роста со мной, но держится прямо, не стыдится своего роста. «Ее позвоночник горделиво нес весь блеск ее красы». Мне невольно пришли на ум эти слова, они были как нельзя более кстати. Я не забыл их — просто они ждали своего часа. Но вспомнив слова, я тотчас вспомнил и все остальное: это была та самая молодая женщина, которая привлекла мое внимание в прошлое воскресенье в церкви святого Альфреда. Теперь, когда я уже мог как следует разглядеть ее, мне стало ясно, что не обратить на нее внимания было невозможно. Впервые за много лет я снова видел перед собой интеллектуально вполне зрелую женщину.
— Это Джо Лэмптон, — сказал Браун. — Джо, это Нора Хаксли.
— Здравствуйте, — произнес я и протянул ей руку.
— Миссис Хаксли — из редакции «Леддерсфорд ньюс», — поспешно добавил Браун, как бы прося прощения за свою оплошность. Она улыбнулась.
— Мистер Браун сказал мне, что вы прямо с вокзала, только что вернулись из Лондона.
Я задержал ее руку в своей на несколько секунд дольше, чем полагалось. Мне хотелось быть к ней как можно ближе. Улыбка не меняла ее лица — она была неотделима от него. Теперь я пропал, подумалось мне. Я отпустил ее руку. Я пропал, потому что мне захотелось тут же, сразу, не сходя с места и на любых условиях отдать себя в ее распоряжение; мне захотелось приобщиться к ее спокойной уверенности в себе. А ведь еще тогда, в воскресенье, когда я впервые увидел ее, уже тогда я знал, что это невозможно. Миссис Хаксли. Молодая замужняя женщина, по-видимому бездетная; замужем, по-видимому, недавно. Конечно, это невозможно, ничего хорошего из этого выйти не может.
— Мой тесть держит меня в ежовых рукавицах, — сказал я.
— Когда-нибудь он будет мне благодарен за это, — сказал Браун. И повернулся к миссис Хаксли. — Теперь мы вынуждены вас покинуть, миссис Хаксли. Муниципальные дела.
Он мотнул головой в сторону грязного фасада клуба.
— Здесь делается больше дел, чем в ратуше, и вам это, разумеется, известно. Только не ссылайтесь на меня!
— Еще раз спасибо, — сказала она. — Я пришлю вам гранки. До свидания, мистер Браун. До свидания, мистер Лэмптон.
Поднявшись по ступенькам, мы остановились и поглядели ей вслед.
— Очаровательная женщина, — сказал Браун. — И какая у нее походка, обрати внимание. — Он толкнул вращающуюся дверь. — Зубы слишком крупные, впрочем.
— Мне она показалась очень хорошенькой.
— Весьма решительная особа. Они печатают серию интервью: один день из жизни такого-то — ну, ты знаешь, как они это делают. — Он помог мне снять пальто, что было совершенно необычным знаком внимания с его стороны. — Она пыталась меня поймать целую неделю. Меня эти штуки не интересуют, на черта они мне? Но в конце концов мне надоело отделываться от нее.
«Я пришлю вам гранки», — сказала она Брауну. Она собирается давать репортаж о моем тесте. Она будет думать о нем, будет припоминать его внешность, припоминать, что он говорил, что делал. Я упомянут не буду. Но это не значит, что она не вспомнит и меня. И я увижу ее имя в газете. Это уже будет какая-то зацепка.
— Такая гласность не повредит, — сказал я. — Вы показывали ей завод?
— Ралф показывал.
— Ралф?
— Ралф Хезерсет.
— Я не знал, что он у нас в штате.
— Он хочет вести с нами дела. Вернее, его отец этого хочет.
— Не понимаю, почему он должен был показывать ей наш завод.
— У него оказалось свободное время. Все сталелитейные заводы одинаковы, ты же знаешь. Да и никакая сила не могла бы его удержать. — Он хмыкнул. — Но пусть поостережется. Вдовушки — опасный народ.
— Вдовушки? — переспросил я.
— Ее муж умер год назад. Несчастный случай — утонул во время купанья. Ты не помнишь?
Я стоял в холле и чувствовал себя, как узник, только что выпущенный на волю из тюрьмы: внезапно все эти зеленовато-бурые обои, и бесчисленное количество каких-то объявлений на стенах, и хвойный запах дезинфицирующих средств утратили всякую власть надо мной. Я просто стоял на довольно грязном полу посреди вестибюля уорлийского Клуба консерваторов и не видел в этом ничего особенного.
— Это занятие для мужчины, а не для ребенка, — сказал я. — В дальнейшем я сам буду показывать завод молодым вдовам.
— Учту на будущее, — сказал он.
— Я, разумеется, покажу ей только, как варится сталь. — Я говорил небрежно-игривым тоном, каким у мужчин принято говорить о молоденьких вдовушках. Боясь выдать себя и продолжая перебрасываться замечаниями о миссис Хаксли в этом тоне, я поднимался с ним по лестнице в бар.
Мы заняли столик в углу. Я погрузился в удобное кресло. Хотя бар был отделан в тех же зеленовато-бурых, угнетающих тусклых тонах, что и вестибюль, но кресла здесь стояли новые и очень удобные. Я глотнул виски и почувствовал, как по телу разлилось тепло, снимая тягостное напряжение нервов.
— Вот чего мне не хватало, — сказал я.
— Выпей еще. — Браун, не оборачиваясь, поднял руку.
Из противоположного угла комнаты к нам устремился официант. Браун принадлежал к тому разряду посетителей, чьи движения официанты ловят на лету. Как Ралфа Хезерсета, подумалось мне, и я ощутил укол зависти.
— Я бы выпил пинту пива, — сказал я.
— Все, что хочешь, голубчик. — Браун сделал заказ. — Уж кто-кто, а ты сегодня это заслужил. Поверь, я очень ценю, что ты приехал прямо сюда.
— Мне-то в общем все равно, — сказал я. — Могу увидеться с ним хоть сейчас.
— Ты волен изменить свое решение, — сказал он. — Я думал об этом. И не вполне уверен…
— В чем вы не уверены?
Он вздохнул. Его шумные вздохи обычно всегда бывали нарочитыми, но на сей раз это был невольный вздох, вполне искренний.
— Сьюзен это будет не по нутру, да и Маргарет тоже.
— Но нельзя же с этим считаться.
— Да, нельзя. Мужчина должен поступать так, как находит правильным. Но ты действительно хочешь этого, ты твердо решил? Еще не поздно передумать.
В баре, кроме нас, было всего четверо мужчин — все примерно такого же возраста, как Браун. Я знал их, вернее, знал, чем они занимаются: лес, мука, текстиль, страхование. Лес и Мука стояли у стойки бара и обсуждали стоимость рабочей силы, Текстиль — за столиком в другом конце комнаты — жаловался на счета, которые он получает из гаража, а Страхование учтиво слушал его, дожидаясь, когда наступит его очередь жаловаться. Из соседней комнаты доносился стук бильярдных шаров, неразборчивые восклицания. Будут еще тысячи вечеров, подобных этому, тысячи таких же вечеров, с такими же людьми. С преуспевающими жалобщиками средних лет, с солидными, благонамеренными горожанами. Я буду сидеть здесь или в конференц-зале, и слушать их, и стараться не задеть их чем-нибудь ненароком, и, сам того не замечая, стану понемногу совершенно таким же, как они. Буду ждать своей очереди пожаловаться, своей очереди заболеть закупоркой вен, своей очереди умереть. И Гарри будет все больше и больше отдаляться от меня, и Барбара, даже Барбара перестанет меня любить. Мир, в котором она живет, своими насмешками и презрением отучит ее любить меня, и она выйдет замуж за какого-нибудь хлыща вроде Хезерсета, и не будет больше сочинять историй о Теплых Великанах, и не будет видеть замков в Беличьем ущелье. А Сьюзен станет такой, как ее мамаша. Все было предначертано заранее. Я получил то, чего добивался, и теперь выплачивал первый взнос.
— Я не передумал, — сказал я. — Если не передумали вы.
— Нет, нет. Два-три члена клуба проявили некоторую… э… тупость, но они не из тех, кто решает.
— Интересно, кто же именно? — спросил я.
— Поищи среди тех, кто пьет имбирное пиво и апельсиновый сок, и ты не ошибешься.
Значит, имелись в виду диссиденты, но в таком месте, как Уорли, это оставляло слишком большой простор для догадок.
— Ну, эти меня мало беспокоят, — сказал я.
— И правильно. Только всегда держи руки чистыми, вот и все.
— Иначе и быть не может, — сказал я.
— У тебя прекрасное положение, Джо. Только будь осторожен.
Это начисто исключало Джин. Это начисто исключало всякую возможность посещения каких-либо вечеринок в Лондоне одному, без жены. Я не знал, сказать ли Сьюзен о той вечеринке, на которой я побывал. Да, будет, пожалуй, благоразумнее рассказать самому, опередить других, опустив, конечно, некоторые подробности. Уорли, в конце концов, отнюдь не отрезан от мира, и в том числе от Лондона. Мне вспомнился Джефф.
Не так уж я был пьян, чтоб не понять: он ревновал ко мне. И перенес свое внимание на Джуди только потому, что Джуди — это его поля ягода, но по-настоящему ему была нужна Джин. И мать Джеффа живет в Уорли, и Джефф наведывается в Уорли время от времени, и уж во всяком случае может воспользоваться услугами телефона. Теперь тревожиться из-за этого было поздно, но это был урок на будущее. Отныне я принадлежал к зеленовато-бурой стране, где смотри в оба, не оступись и чтобы комар носу не подточил — осторожность никогда не повредит. Я всегда должен был помнить, кто я такой, и не мог позволить себе ни малейшего легкомыслия.
