Ричард Бротиган - Экспресс Токио - Монтана

Я купил две лампочки, предвкушая, как на следующий же день вкручу их в патроны, а вечером в первый раз зажгу свет.

Ну что ж, день настал, вечер будет, одиннадцать утра, и часы спешат к ночи, когда в Монтане наступит темнота, а в моем амбаре — Таймс-Сквер.

Такие у меня в жизни радости.

Я ждал, как ребенок, своей электрической сласти.

Часть вторая

Я ждал весь день, сейчас в Монтане ночь, как ей и полагается… пришло время таймс-скверить мой амбар Великим Белым Путем[5] из 200-ваттных лампочек, целых двух.

Я успел рассказать жене об этих лампочках и о том, с каким волнением жду, когда амбар засияет, словно Бродвей, так что она вытащила нарцисс из купленного в городе букета, поставила его в бутылку с высоким горлышком, и мы сквозь снег направились к амбару. Ощущая в своей руке волшебную силу, я тронул выключатель, и амбар взорвался светом, окунулся в изобилие, словно Таймс-Сквер.

— Как красиво, — сказала жена.

Я был так горд этим светом, что не смог придумать ничего в ответ. Мы начали подниматься по лестнице. Жена шла впереди с нарциссом в руке.

Мы добрались до первой площадки, и я посмотрел на сияющую лампочку. Мне хотелось гладить ее, словно кошку, и она непременно заурчала бы, можете мне поверить.

Мы двинулись по второму пролету, но как только добрались до площадки, свет погас. Сердце упало, словно камень в промозглый колодец.

— О нет! — проговорил я, недоверчиво глядя на так нежданно и так навечно погасшую лампочку.

Жена смотрела жалостливо. Она явно сопереживала мне, поскольку знала, как важны для меня эти лампочки.

Я открыл дверь в писательский кабинет, зажег свет, и жена поставила нарцисс на стол.

Я все еще был в шоке.

Она что-то сказала — сейчас уже не помню что, — смягчая мои страдания из-за этой сгоревшей лампочки. Как будто в полночь вдруг погасла половина Таймс-Сквера — ее вычеркнули, повергнув людей в шок и изумление.

Как только жена произнесла утешительные слова — очень мило с ее стороны, жаль только, я забыл какие, — амбар вспыхнул снова, как будто случился маленький взрыв.

Высунув голову во внутреннее окно кабинета, я взглянул на стену амбара, где только что полыхнула эта вспышка, и увидел темную лестницу.

— О нет!

Я открыл дверь: Таймс-Сквера не существовало. Вторая 200-ваттная лампочка сгорела тоже.

— Бедный, — сказала моя жена.

Я нашел 25-ваттную лампочку, отправленную на пенсию в мою комнату, и вкрутил ее над площадкой, прямо за дверью.

Мы стали спускаться.

В самом низу горела тусклая лампочка, и ее света хватило, чтобы на этом пути не опасаться за свою жизнь.

Внизу я достал обе сгоревшие лампочки.

— Знаешь, что я с ними сделаю? — сказал я жене, и в моем голосе звучал гнев.

— Нет, — осторожно ответила она. Моя жена — японка, иногда ее смущают мои театральные заявления. Другая культура. Японцы реагируют немного иначе. — Что ты с ними сделаешь? — спросила она.

Отнесу в магазин и поменяю на другие.

— Думаешь, примут?

— Да, — сказал я, повышая голос. — Эти лампочки не работают! ЛАМПОЧКИ ОБЯЗАНЫ СЛУЖИТЬ ДОЛЬШЕ ДЕСЯТИ СЕКУНД!

Вряд ли она поверила, что я действительно это сделаю. Мысль, что магазин примет обратно сгоревшие лампочки, была ей совершенно чужда. Не думаю, что в Японии это распространенная практика, но сейчас Япония меня не интересовала. Я был обманут и требовал сатисфакции.

Тем же вечером мы опять поехали в город смотреть баскетбол, так что я сложил в бумажный пакет сами лампочки, чек на эти лампочки и взял пакет с собой.

После игры мы остановились у магазина.

До последней минуты жена не верила, что я решил обменять сгоревшие лампочки. Придумав уважительную причину, она осталась в машине, а я, зажав в руке пакет со сгоревшими лампочками, рванулся к дверям.

Магазин казался огромным и заброшенным, был уже одиннадцатый час, и над Монтаной начинался снежный ураган. В такое время и в такую погоду людей не интересуют покупки, и я подумал, что, в конце концов, мне это даже на руку.

За прилавком у кассы стояла средних лет женщина. На лице у нее застыла сонная гримаса позднего февральского вечера: покупателей нет и не предвидится.

И тут появляюсь я с бумажным пакетом в руке. Я держал его так, чтобы побыстрее вытянуть продавщицу из того, что ей там снилось, в реальность, представлявшую собой магазин и незнакомца с загадочным пакетом в руках, который волшебным образом явился перед нею прямо из зимнего урагана.

— Вам чего? — автоматически проговорила женщина, кажется, надеясь, что я не псих, в пакете у меня не бомба и я не явился в эту зимнюю ночь грабить ее магазин.

— Лампочки, — объявил я, залезая в пакет и доставая обе лампочки. — Перегорели через десять секунд после того, как я их включил, — сказал я. И выложил их на прилавок.

Продавщица уставилась на лампочки. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь являлся из снежного урагана и выкладывал перед ней на прилавок две сгоревшие лампочки.

Я первый.

— Я вкрутил их в амбаре, — сказал я. — Там двести двадцать вольт, у меня стоят предохранители, но лампочки сгорели. Через десять секунд. Я считаю, они должны служить дольше. И хочу их вернуть, — добавил я, хотя на самом деле уже вернул эти лампочки, поскольку они лежали на прилавке между мной и кассиршей. Теперь посмотрим, что будет дальше.

Жена ждала меня в машине, возможно, раскаиваясь в своем решении выйти за меня замуж или, по крайней мере, рассматривая наш брак под другим углом.

— Это резонно, — сказала женщина.

Еще одна жизненная победа упала прямо мне в руки!

— Хотите взглянуть на чек? — спросил я, решив, что это придаст делу оттенок профессионализма.

— Нет, — ответила продавщица. — Не нужно. Я вас помню.

Это уже интересно, ведь я ее не помнил. Почему она меня запомнила? А впрочем, ладно, очередной фрагмент моей жизни из тех, что лучше предать забвению.

— Вы хотите назад деньги или новые лампочки? — спросила женщина.

— Две новые лампочки, — ответил я. — Но не двухсотваттки. Я им не доверяю. Сто пятьдесят ватт, пожалуйста. Они надежнее.

Я извлек урок из экспериментальных электролампочек. Никогда прежде я не имел дела с 200-ваттными лампочками и не намеревался иметь его впредь. Лучше держаться традиционного способа освещения.

Таймс-Сквер был хорошей задумкой, но раз из этого ничего не вышло, какой смысл продолжать? Я отступаю на позиции электрической мощности бродвейского шоу в моем амбаре.

Это меня удовлетворит.

Скачка со 100 до 300 ватт будет довольно и для меня, и для моего амбара.

Продавщица дала мне две 150-ваттные лампочки, и нам пришлось пересчитать стоимость, ведь 200-ваттные лампочки были дороже. В результате я получил несколько центов сдачи.

Я вышел из магазина и сел в машину — в ореоле победы, сжимая в руке пакет с двумя новыми лампочками.

— Что случилось? — спросила моя японская жена.

Я протянул ей пакет.

— Электрические суси, — сказал я

Только что я вкрутил в амбаре две 150-ваттные лампочки и опять жду ночи, чтобы посмотреть, как мой амбар засияет, словно бродвейское шоу.

…надеюсь.

Часть третья

Бродвейское шоу моего амбара гвоздь сезона! — открылось, едва я повернул выключатель. Две 150-ваттные лампочки подобны Джону Бэрримору и Саре Бернар в главных ролях чечеточной версии «Гамлета» с оригинальной музыкой Моцарта в авторском исполнении.

Что за представление!

Сегодня амбар — мой.

Ветер под землей

Я много лет восхищался одним японским романистом, и по моей просьбе нам устроили встречу. Мы ужинаем в токийском ресторане. Неожиданно романист надевает мотоциклетные очки, предварительно достав их из мешка.

Вот так: мы сидим за столиком друг напротив друга, и у него на носу мотоциклетные очки. Люди оглядываются. Я делаю вид, что это вполне нормально — в ресторане в мотоциклетных очках, — но ненавязчиво и направленно посылаю романисту мысль: «Да снимите вы эти ебаные очки, пожалуйста».

Я не говорю ни слова о его мотоциклетных очках. Мое лицо не выдает моих мыслей. Я слишком его уважаю. Но не хочу, чтобы он сидел за столом в мотоциклетных очках. Эту мысль я шлю ему постоянно. Проходит минуты три, и писатель неожиданно — так же неожиданно, как надел, — снимает мотоциклетные очки; они возвращаются в мешок… хорошо.

Он говорит о большом землетрясении, что случилось в Токио несколько дней назад. Говорит о своем сыне, не совсем нормальном умственно, и о том, как он пытался объяснить ребенку, что такое землетрясение и почему его не нужно бояться, но так ничего и не придумал.

— Он понимает, что такое ветер? — спрашиваю я.