Томас Гунциг - Что-то было в темноте, но никто не видел
К прилету желтого вертолета мы привели себя в образцовый вид, чтобы не ударить в грязь лицом, и по просьбе генерала состроили зверские рожи — великий писатель очень любил жестокость.
Наконец вертолетные винты остановились, и великий писатель ступил на твердую землю.
Выглядел он что надо. В форме заткнул бы за пояс любого из офицеров нашей части, включая самого генерала.
Он окинул нас взглядом. Вид у него был самый что ни на есть зверский, я такого и представить себе не мог, вот уж действительно великий писатель. Он отдал нам честь. Мы стояли вытянувшись по струнке и тоже отдали ему честь. Потом он пожал руку генералу. Я неплохо знал генерала и прекрасно видел, как он был растроган. Генерал что-то прошептал на ухо великому писателю, тот улыбнулся. Улыбка на этом суровом лице смотрелась чем-то инородным, как сороконожка в муравейнике. Великий писатель дал нам команду «вольно». В честь знакомства генерал позволил ему покомандовать нами.
Великого писателя ждало еще немало приятных сюрпризов.
На наши холмы спустились сумерки, холодные, как трупы, там, внизу. Да и запах у сумерек был тот еще.
Нам всем стало не по себе. Это ведь мы стреляли с холма в этих шутов гороховых, в этих баб, в этих сопляков, они у нас разлетались в разные стороны, как кегли, а еще мы устраивали на них облавы в этой их жалкой деревушке, мы вышибали их дрянные мозги…
Не то чтобы нам было за это стыдно. Напротив, мы гордились тем, что изрешетили все домишки в этих деревеньках. Плохо только, что от их вони никуда не деться. Мы боялись, что сам здешний воздух превратит нас в хлюпиков. Из-за этой вони мы и не любили холодные ночи.
Генерал предложил великому писателю поужинать вместе с личным составом. Тот радостно согласился — ведь он специально приехал, чтобы разделить наши будни.
После ужина генерал встал — мы тут же затихли — и сказал, что великий писатель прочтет нам кое-что.
Писатель улыбнулся. Улыбка настолько не вязалась с его геройским видом, что, если бы он отдал нам честь левой рукой, это выглядело бы гораздо естественнее. Он достал из кармана бумажку и принялся читать.
Это было что-то, мы устроили ему овацию. А великий писатель в ответ расшаркался, мол, это все так, пустяки, и читать было совсем несложно, и вовсе он не заслуживает таких аплодисментов.
Генерал сиял. Он поблагодарил писателя от имени всего личного состава. Какая честь, что такой, как он, снизошел до нас, грешных. За нами ответный подарок.
Генерал с великим писателем вышли из палатки, а за ними потянулись и все остальные.
На улице темно как у негра в заднице, а еще холодно и вонь мерзкая. Всем вдруг стало не по себе. Кроме генерала и великого писателя, которые, казалось, ничего вокруг не замечали. Мы забрались на вершину холма — долина оттуда видна как на ладони, а внизу — как мидия в садке — жалкая деревушка, вся в пулевых отверстиях.
Генерал усадил великого писателя за пулемет, показал ему оптический прицел, показал, как повернуть ствол вправо-влево и вверх-вниз, показал гашетку, которой стреляют.
Генерал посоветовал великому писателю поймать в перекрестье прицела огни деревни. Великий писатель буквально прилип к окуляру и давай палить по огонькам.
БА-БАХ! БУМ!
Вот, наверное, удивились эти придурки там внизу, что мы их обстреливаем в такое время, тем более что великий писатель так быстро наловчился.
Когда великий писатель отстрелялся, генерал похвалил его за сноровку и пообещал завтра дать ему пострелять днем — днем ведь стрелять гораздо интереснее.
— Как в цветном телевизоре, честное слово, — сказал великий писатель.
Да уж, теперь мы точно знаем, что такое талант.
После отбоя я закрылся у себя в палатке, чтобы ни холод, ни вонь мне не мешали, взял карандаш с бумагой и принялся писать стихи.
Здесь, в краю идиотов, —Не мечтаем, не смеем.Лишь тихонько ржавеем,Ожидая чего-то.Здесь из птиц ни однойНе укрыться от пули:Пролетит — прокричит —И садится… в кастрюлю[1].
Я перечитал свое творение раз, два, и, чем дальше я читал, тем меньше оно мне нравилось.
Мне, конечно, далеко до великого писателя, да что там, я ему даже в подметки не гожусь. Таланта мне не дано — любой дурак написал бы лучше.
В конце концов я уснул, дав себе зарок, что буду дрыхнуть как сурок, без задних ног.
С восходом солнца проснулись окрестные холмы — птицы пели во всю глотку, а насекомые жужжали, что твоя сигнализация. Генерал подскочил, как от хорошего пинка, и тут же начал строить планы, чем бы нам заняться, раз уж выдался такой погожий денек.
Он выстроил нас перед великим писателем, еще румяным со сна.
Сегодня нам выпало провести операцию в лучших традициях спецназа — еще один подарок великому писателю. Тот прочел нам страничку-другую для поднятия боевого духа. Этот прием прекрасно сработал — вся дивизия преисполнилась желания надрать задницы придуркам из деревни, чтобы они надолго запомнили сегодняшний день.
Мы спускались с холма по трое. Мои напарники трепались без умолку.
А я пытался выдавить из себя хоть несколько стоящих фраз.
Зелёные холмины,Высокие платоСтраны из аспиринаИграют на банджо.Кораблю большому, новомуНе страшны волна и мель.Здесь есть комната-столовая.В ней мы кушаем макрель.Миникайф! Мое ты солнце!Не хватает тебя все ж.То ли тела, то ли голоса —Ничего не разберешь[2].
Чушь несусветная, а не стихи. Мне бы хоть капельку таланта. На ходу я осмотрел свою винтовку. В ней было что-то от дикой кошки. Я вырезал ножом на прикладе ее имя «Дикая кошка».
Операция в деревне придурков прошла в общем гладко. Погода была как на заказ: жарко, переменная облачность, без осадков.
Придурки почти и не сопротивлялись. Несколько одиночных выстрелов не в счет.
По совету сержанта в деревне придурков мы захватили одну девку и ее ублюдка.
Сержант считал, что пленные будут отличным подарком великому писателю.
На обратном пути нас преследовал запах пепла и крови. К вечеру от этого запаха у всех разыграется аппетит.
Когда мы вернулись, солнце светило уже не так ярко, будто нарочно создавало для нас особую обстановку. В его оранжево-желтом свете лагерь был похож на дискотеку.
Мы предъявили пленных генералу. Девку из деревни придурков и ее пацаненка. Великий писатель разглядывал их с любопытством. Он обошел вокруг них и сказал, что никогда еще не видел их так близко. Генерал просил его не стесняться и рассматривать сколько душе угодно, а то когда еще представится такой случай — скоро в деревне останется одна мелюзга, которой впору по шляпным коробкам прятаться. Да и мелюзгу мы вот-вот перебьем.
От такого пристального внимания пацан разревелся во всю силу своих легких, хотя до этого вел себя очень тихо.
Мать пыталась его успокоить, но все напрасно, пацан орал, как целое стадо коз на краю обрыва.
Кажется, этот визг действовал великому писателю на нервы. Он схватил пацана и давай его трясти как грушу. Мамаше конечно же не понравилось, что с ее чадом так обращаются, нервы ее не выдержали, и она бросилась с когтями на великого писателя. Тут уже не выдержали нервы у генерала — еще бы, в его присутствии бросаются на великого писателя: он схватил одной рукой отчаянно бьющуюся мамашу, другой рукой — ревущего пацана и увел их на другой конец лагеря.
Великий писатель, кажется, растерялся, его щеки покрылись пятнами румянца, будто ягодки земляники проглядывают сквозь заросли чертополоха.
Писателю стало стыдно, нам тоже было неловко. Мы отвели глаза, чтобы не усугублять. Так мы и стояли, когда вернулся генерал. Он долго извинялся перед писателем, говорил, что с этими придурками всегда так. Они психованные, как кошки в клетке, и злющие, как сторожевые псы.
Великий писатель сказал, что уже все в порядке и что теперь он понял, почему мы с ними воюем. Генерал сказал, что они у нас поплатятся, мы им через полчаса такого перца зададим, что мало не покажется, мы сейчас подготовим расстрельную команду. Он будет просто счастлив, если великий писатель возьмет на себя командование казнью.
Писатель улыбнулся. Он сказал, что согласен и что он тут оказался как нельзя более вовремя. Румянец покинул его щеки, в складках бледного лица залегли тени.
Генерал попросил его выбрать четырех человек для казни. Писатель выбрал меня. Я безумно обрадовался. Будто он угадал, что и во мне есть талант, пусть только крохотный росточек, но все же есть. Я почувствовал себя чуть ли не его родственником.
Генерал поставил рядышком придурочную девку и ее ублюдка. Уже никто не плакал. За эти полчаса их рожи будто постарели. Нас построили напротив них. Великий писатель стоял рядом с нами.
