Мартина Хааг - Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)

На закате жизни на меня вдруг снизошло озарение — теперь я знаю, как нужно ставить „Двенадцатую ночь“. Как приключенческую драму! Так и только так. Приключенческая драма. Пусть это послужит вам пищей к размышлению, пока старик не встанет на ноги, что, надеюсь, произойдет довольно скоро. А до тех пор слушайтесь Лизелотту, я дал ей подробные указания.

Ваш покорный слуга,

Когда Лизелотта дочитывает письмо, в зале повисает тишина. Все замирают. Как будто бы дух Ингмара Бергмана парит меж нами. Я замечаю, что в самом конце он пририсовал к букве "Н" в своей подписи маленького чертенка с трезубцем. Лизелотта перехватывает мой взгляд и складывает письмо. Раздается шуршание. Чары разрушены. Все начинают тихонько переговариваться между собой, кто-то говорит: «Приключенческая драма!» Кто-то закрывает глаза и задумчиво кивает.

Потом мы читаем пьесу от начала до конца. Когда дело доходит до моих реплик, мой голос страшно дрожит, но никто не обращает на это внимания. На читку пьесы уходит больше трех часов.

После собрания я стою у входа в репетиционный зал и болтаю о том о сем с Рейне и Мари Ричардсон, у которой жуткие проблемы с совами в загородном доме. Они то и дело залетают в трубу, жалуется она мне, а я стою и думаю: это ж надо, я беседую с двумя лучшими актерами Швеции, которые обращаются со мной как с равной, как с настоящей актрисой Драматического театра. Постойте, да ведь так оно и есть! В тот самый момент, когда Мари начинает рассказывать, как одна сова сдохла в доме, а другая начала ее пожирать, ко мне подходит мужчина в спортивном костюме.

— Изабелла, очень приятно, меня зовут Бустрем, я постановщик трюков. Нам с вами предстоит работать вместе над сценами снов Себастьяна. Мы будем репетировать их вдвоем, поскольку в них участвуете вы одна, вернее, ты, Рейне, конечно, тоже участвуешь, но твое дело — спать и видеть сны, а с этим, думаю, ты и без меня справишься, ха-ха.

— Ха-ха, — подхватываю я. — Сны, ХА-ХА-ХА! (Ой, как-то слишком громко вышло!)

— Так что мы с вами встречаемся в четверг в десять часов утра, Изабелла.

Я совершенно не готова к тому, чтобы бегать по стенам. Мне еще нужно разобраться, как это делается. Первое занятие с Владеком удалось назначить только на воскресенье.

— Да-да, конечно, я помню про четверг, только, видите ли, мой физиотерапевт настоятельно рекомендовал мне воздержаться от нагрузок в ближайшее время.

— Да, и почему же?

— Понимаете, я потянула мускул вот здесь, в области поясницы, и мне бы не мешало дать ему отдохнуть. Мускулу. Как минимум четырнадцать дней.

Бустрем несколько странно на меня смотрит (может, показалось?).

— Ну что ж, Изабелла, в таком случае через неделю придется поработать вдвойне. Сцены у нас сложные, работы будет много, так что давайте постараемся как можно скорее взяться за дело.

— Конечно! Обязательно! Непременно! Как можно скорее! — тараторю я и несусь к лифту.

Лифт приходит, но я в него не захожу. Я сворачиваю в коридор, чтобы не попасться на глаза Бустрему. Затем возвращаюсь в репетиционный зал. Он пуст. Я изучаю потолок. Высокий. Но ведь у меня получится? Как-нибудь?.. Осматриваю стены. Интересно, по какой из них мне придется бегать? Смотрю по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто. Разбегаюсь и что есть духу мчусь через весь зал к стене. Одолев один-единственный шаг вверх по стене, съезжаю на пол. Приставляю ногу к стене и пытаюсь начать с места. Резко приподнимаю вторую ногу. Плюхаюсь на задницу. Ай! Встаю у стены. Смотрю на нее. Зажмуриваюсь. Пытаюсь представить себе идеальное сальто от стены. Как там это делается? Раз — два — три — четыре шага по стене, сальто — и приземляешься на пол на обе ноги. Но ведь как-то это делают? Вот только нужно разобраться с ногами.

Снова выхожу к лифту. Мне не хочется идти домой. Поднимаюсь по лестнице к третьему ряду балкона, открываю дверь в зрительный зал и потихоньку вхожу. На Большой сцене идет какая-то репетиция. Здесь, почти под самой крышей, чувствуется особый запах, чуть сладковатый с примесью пыли.

Все покидают сцену. Выходит Микке с новогодней вечеринки у Агнеты и встает прямо посреди сцены в свете рампы. Ах вот оно что, значит, они репетируют «Трехгрошовую оперу»! Она пойдет на Большой сцене одновременно с «Двенадцатой ночью». Только премьера на месяц раньше. Микке поет песенку Мэкки-Ножа. Я смотрю дальше, они начинают репетировать следующую сцену. Микке все время валяет дурака и перешучивается с другими актерами. Я сижу до самого конца. Думаю обо всех актерах, которые стояли на этой сцены за долгие годы существования театра. Какие это были звезды! Тура Тейе, Инга Тидблан, Харриет Боссе. И скоро их ряды пополнит Изабелла Эклёф. Которая подавала большие надежды, пока не разбилась об пол, завернутая в кусок материи. Тьфу. Харриет Боссе, а тебе приходилось врать, чтобы получить роль? «Да, Август, эта прическа тебе очень к лицу!»

— Ну вот, — говорит Анника, снимая с меня черную пелерину, какой пользуются парикмахеры, чтобы защитить одежду от волос. — Готово!

Я всячески пыталась уговорить их на парик вместо стрижки, но мне отказали, объяснив это тем, что у меня очень подвижная роль. (Правда, в первой сцене у моей героини как раз красивые длинные волосы. Мне выдадут светлый парик.) Анника подносит круглое зеркало к моему затылку, чтобы я могла оценить прическу со всех сторон.

— Ну как?

Теперь у меня темные волосы с проседью. Коротко стриженные и прореженные. К тому же корни смазаны какой-то дрянью, чтобы придать волосам растрепанный вид. Челка уложена прямо и лезет в глаза. Я похожа на седую Мону Салин. Только без подкрашенных бровей.

— Да… По-моему, ничего. Просто немного непривычно.

Из-под седых прядей торчат уши. Я в жизни не выглядела страшнее. Включая тот раз в девятом классе, когда сама себе сделала химию.

Я спускаюсь в метро. Смотрю на свое отражение в темном окне вагона. Из окна на меня таращится нечто, смахивающее на вареную шишку. И так мне предстоит ходить как минимум полгода. Я столько лет отращивала волосы, они у меня так медленно растут, теперь не видать мне длинных волос лет эдак до сорока двух. Эх. Пересаживаюсь на электричку в Седертелье. Достаю календарь. Самое позднее через одиннадцать дней моя больная связка должна прийти в норму и мне придется приступить к исполнению акробатических трюков. Смотрю в окно. Поезд мчится мимо машин и каналов. Мне становится трудно дышать. Я поднимаюсь с места, решив постоять. Берусь за поручень. Пытаюсь тренироваться — балансируя на одной ноге, стараюсь удержать равновесие в дергающемся из стороны в сторону вагоне, чтобы накачать мышцы ног. Поднимаю вторую ногу все выше и выше. Увеличиваю нагрузку, чтобы почувствовать мышцы живота. Задираю колено чуть ли не до пояса. Из последних сил держу равновесие. Замечаю двух девочек-подростков, которые смотрят на меня во все глаза. Опускаю ногу. Вряд ли моя кондиция сильно изменится, если, вместо того чтобы ехать как все нормальные люди, я буду изображать из себя поседевшего петуха. Выхожу в Седертелье. Дует ветер. Сорок минут кружу по всему городу, пока наконец не нахожу Северную гавань и нужный дом, номер три. Дом закрыт, в окнах темно, дверь заперта. Дергаю дверь. Обхожу здание со всех сторон. Вокруг ни души. Звоню Агнете.

— Ой, дарлинг, я немного занята, можно я тебе перезвоню, когда освобожусь?

— Нет, слушай, я только одну вещь спросить хотела, у меня сейчас встреча с этим твоим инструктором по акробатике, и вот я здесь, по адресу Хамнвеген, дом три, но тут какой-то склад и никого нет, я вообще туда попала?

— Белла, дорогая, я сейчас ем, я тебе перезвоню через полчаса, ладно?

— Ну неужели ты не можешь просто сказать, правильный это адрес или нет? Я уже всю задницу себе отморозила, мы с Владеком еще четверть часа назад должны были встретиться, у тебя случайно нет его мобильного? Может, это вообще не тот дом?

— Такая синяя дверь?

— Да. На домашний он не отвечает.

— А ты долго звонила? Ему нужно долго-долго звонить. В любом случае, если ты у синей двери, ты пришла по адресу. Он наверняка скоро появится. У меня нет его мобильного, я вообще не уверена, что он у него есть… слушай, милая, давай я тебе перезвоню буквально через несколько минут, я тут сижу и ужинаю с…

— Да нет, не надо, можешь не перезванивать, по крайней мере, теперь я знаю, что адрес верный.

Я убираю телефон в сумку и колочу в дверь. Тишина. Я нарезаю пару кругов вокруг склада, чтобы согреться и заодно поддержать форму. Тридцать семь минут спустя я сажусь в поезд и еду обратно в город.

Луа Фалькман оказывается веселым и дружелюбным, а вовсе не таким чопорным, каким кажется с экрана телевизора. Правда, при первом же взгляде на него у меня в голове начинает звучать: «Симфония, прекрасная и мощная…»[36] Я страшно боюсь случайно оговориться — вдруг вместо моей реплики у меня вырвется строчка из песни? Луа играет Мальволио, злобного дворецкого. Мы репетируем, Лизелотта объясняет нам, где стоять и как двигаться. Кроме нас с Луа, никого нет, чему я несказанно рада, поскольку это моя первая репетиция и я довольно сильно нервничаю.