Анна Бялко - Сказки женского леса
– И главное, Лен, ты понимаешь, я же не девочка, замужем давно, всякое видела, но чтоб такого... Я даже представить себе не могла, что так бывает. Просто всю душу переворачивает... Не зря про них разное говорят.
Лена, конечно, была ошарашена этим рассказом, но, справедливости ради, гораздо в меньшей степени, чем должна была по представлениям Галины Семеновны. Во время рассказа она добралась-таки до косметички с янтарем, высыпала его на кровать и медленно перебирала, раскладывая камушки в кучки сообразно величине и прозрачности.
– И что теперь будет, я прямо не знаю, – Галина закончила свой рассказ и вопросительно поглядела на Лену.
Та закончила свою возню с янтарем, стряхнула с ладони прилипший песок, не торопясь поднялась с кровати.
– А что будет? Да ничего, Галка, не будет. Уедешь домой, повспоминаешь потом немного – такое приятно вспомнить, и будешь жить дальше. Ты ж не будешь от мужа из-за русалки уходить?
Галина Семеновна только головой покачала.
– Ну вот. Ясно, не будешь. От мужа даже из-за мужика уходить не стоит. Значит, и рассказывать ему незачем. Да все равно он бы тебе не поверил. Кстати, – тут Лена ей подмигнула, – между прочим, может быть, даже интересно было бы рассказать, – она подмигнула другим глазом, – в минутку посоответственней, а? Ну – дело твое.
– Да Лен, – Галина подначку пропустила мимо ушей, настолько ей не хотелось сейчас думать о муже, – Рассказывать – не рассказывать... Я ж не об этом. Я о себе, – и замялась, не в силах подобрать слов.
– А чего о себе? – Не поняла ее Лена. – Ты свой кайф получила? Ну и радуйся, живи дальше.
– Так стыдно же.
– Да брось выдумывать – стыдно. Ты думай меньше. Ты вот, я гляжу, все ходишь, думаешь, думаешь... А много думать вредно. Если мы, бабоньки, обо всем, что с нами случается, много думать будем, – Лена махнула рукой и рассказала Галине Семеновне жутенькую и незатейливую историю о том, как ехала как-то с детьми и свекром в купейном вагоне в отпуск на Украину.
– У нас, понимаешь, две полки было, внизу. Дети маленькие, что, думаю, на билеты тратиться, ляжем валетами, детей в ноги, там и ехать-то одну ночь. Стали ложиться, пока то-се, они у меня на одной полке так и заснули. Будить, перекладывать – жалко, ну, думаю, ничего, как-нибудь. Приткнулась к ним третьей – нет, тесно. А свекор – он такой старикашка ледащий был, годам уж к семидесяти, лежит в углу, отвернулся к стенке да спит себе. Я поглядела – он места совсем мало занимает, ну, думаю, прилягу тут с краешку, и ничего. И прилегла. А в поезде, сама знаешь, да еще летом – что там на мне было, халатик один. Так смотрю, старикашка-то мой, какое там ничего... А шуметь тоже особо не будешь – и дети рядом, и соседи спят. Так и лежу, смех и грех. Утром встали – он сидит, я сижу. «Чтой-то вы, батя, – говорю, – раскочегарились как?» «Так то ж, – отвечает, – дело наживное...». Так и доехали, и ничего. А ты говоришь – русалки стыдно. Наплюй!
Конечно, прежняя Галина Семеновна даже при сохранении внешнего спокойствия не смогла бы в душе не ужаснуться незамысловатому рассказу, и даже не столько рассказу, сколько столь беззаботному к нему отношению с Лениной стороны, но теперь... Теперь она внутренне только пожала плечами, а внешне – махнула рукой и согласилась, что на все нужно уметь наплевать, иначе и правда не проживешь. С этим новообретенным консенсусом они и заснули.
Утро выдалось солнечным и легким. Галина проснулась в замечательном настроении, тело словно бы не ощущало на себе груза лет, средний возраст куда-то растворился, хотелось бежать, подпрыгивая при каждом шаге, как девчонка, и петь веселые песни. Глаза сияли, кожа светилась, а волосы сами собой, без всякого стороннего вмешательства, укладывались в изящную прическу. Во время дневной прогулки по городку Галина, не теряя новой легкости жизни, как-то невзначай, словно само собой, забежала на минутку перед обедом в парфюмерный магазинчик и так же легко, невзначай, купила там парочку замечательных французских кремов – для глаз и для шеи. И еще палочку блеска для губ – для комплекта.
Но после обеда, когда все вернулись в пансионат, время потянулось от четырех к пяти, а солнечные лучи померкли, легкое настроение как-то незаметно покинуло Галину Семеновну. Неясная тоска заворошилась где-то внутри, под ложечкой засосало, книжка, которую она читала, лежа в постели, показалась неинтересной, и что-то будто магнитом потянуло ее выйти из дому. Лены, как назло, не было – она редко отдыхала в номере после обеда, поговорить было не с кем... Галина помучилась еще минутку, а потом подхватилась, накинула платье, схватила в руку сумку с покупками и побежала знакомой дорогой к дальней косе. И вот он уже сарайчик, скрипучие мостки, и серый, мягкий, загадочный плеск воды в котором, если вглядеться получше, различаются все более явно муаровые движения серебряного хвоста.
Следующие несколько дней промелькнули единой сплошной полосой, в эйфории и радости. Галине Семеновне они все казались наполненными солнцем и счастьем, хотя, конечно, погода тут была ни при чем. Дни проходили, как один, по ставшей уже привычной схеме: утро, поход в магазин, обед и, где-то ближе к пяти часам, прогулка к заветной косе – до темного вечера. Галина похудела, помолодела, из ее глаз не исчезал какой-то загадочный и глубокий свет, отчего на нее оглядывались на улице встречные мужчины. Но она не замечала этого, ей было ни до чего. Идиллию слегка омрачили внезапное исчезновение наличных денег и необходимость телеграфировать мужу с просьбой о переводе. Быстрей и надежнее было бы, конечно, позвонить, но отчего-то Галине не захотелось слышать знакомый голос даже по телефону. Да потом, телеграмма казалась ей как-то внушительнее. Еще через день пришел перевод, и, получая его в маленьком здании почты, Галина, расписываясь на бланке, вдруг осознала, что до конца путевки этих дней остается всего четыре.
Вечером, в заветное время Галина, запыхавшись, подбегала к сараю на косе. В пакете у нее лежал дивной красоты косметический набор-палетка, тени, румяна, помада, цветов двадцати, и все в одной плоской, черной, изящной коробочке. Денег это великолепие стоило уйму – не пропал даром мужнин перевод. Попав со светлого еще дня в полутьму сарая Галина невольно замедлила шаг, осторожно переступая через снасти, вся в ожидании, предвкушении встречи, как вдруг... Среди плеска волн ей послышались голоса. Не голоса даже – смех, шелест – водяные русалочьи переливы. Радость мгновенно упала в ней, но, продолжая по инерции свой путь, она добралась, наконец, до края мостков и резко остановилась.
Русалок было двое. Марла и еще одна, тоненькая, прозрачная, с длинными, до середины спины русыми волосами. Может быть, это она приплывала в самый первый день, а может быть, нет – Галина не могла сказать наверняка, да, честно говоря, и не хотела. Ей было безумно обидно – она ждала, неслась, летела, набор этот дурацкий волокла – не ради же, в конце концов, болтовни в веселой компании. Она молча опустилась на мостки.
Русалки, казалось, совершенно не замечали ее настроения. В самом ли деле это было так, или они только не показывали виду – Бог весть. Марла радостно поздоровалась с ней, произнесла что-то, указывая рукой на подругу – Галина не разобрала слов. Русалки весело захихикали, рассыпая колокольчатый смех, потом новенькая, спрыгнув на секунду в воду – у Галины в эту секунду радостно успело екнуть сердце: неужели уйдет, – но русалка тут же вынырнула, протянула тонкую руку, высыпала на мостки горсть янтаря. Галина в каком-то каменном оцепенении протянула ей пакет с набором...
Та живо схватила его, булькнула что-то восторженное. Марла мигом присоединилась к ней, тонкие руки, сталкиваясь, переплетаясь, развернули пакет, открыли коробочку. Радостные переливы их голосов зазвучали снова, становясь все громче и неразборчивей. Галина поднялась и ушла.
Она шла по знакомой тропинке между сосен, не видя дороги, путаясь в ногах, словах, мыслях. В глазах кипели злые слезы, и Галина, резко закидывая голову назад, заставляла их вкатываться обратно. Мир казался непоправимо, непостижимо рухнувшим, обида мешалась с отчаянием и разбивалась о неизвестно откуда взявшуюся сплошную стену. «Как она могла? Зачем? Другого времени нет? Я же через три дня уезжаю, что ж у меня последнее отнимать!»
Потом, уже в номере, в теплой и темной ямке постели Галина, уже поостыв, по неотъемлемой привычке русской женщины стала искать и находить какие-то оправдания Марле, осуждать, как водится, себя же за резкость и глупость, заново строить и наводить сожженные было мосты.
«Она не хотела ничего плохого, ну подумаешь, подружку привела. Хотела похвастаться, русалки, они ж как дети. И не знала она, что я вот-вот уеду, я и сама забыла, где тут... А я чего взъелась, как дура? Может, не убеги я так быстро...» Но тут же мысли о том, чего она, убежавши, лишилась, и что было, как ни крути, отнято у нее вторжением незваной подруги, снова захлестывали начинающий было успокаиваться мирок, и все начиналось сначала.
