Василий Тонких - Совсем чужие
Тот же певучий приятный голосок спросил у него:
— А почему вы не хотите отдавать ребенка?
Григорий кольнул ее прищуренными острыми глазами и переступил с ноги на ногу, опасаясь подвоха народного заседателя. А его, собственно, и не было. Раиса Степановна бездетна. Ни ее муж, ни она сама не скучали без детей, не понимали родительской озабоченности, самопожертвования их, когда дети болели, отцовской и материнской хлопотливости перед отправкой ребят в школу. Она, конечно, любила своего племянника Славу, сына сестры. Не забывала преподносить ему в праздники и в день рождения подарки, брала к себе домой, когда сестра уезжала в отпуск. И за это время он успевал ей надоесть. Все родственники знали, что она любила Славу. Да мало кто из них догадывался, что любовь-то эта была ласково-обходительная, вызванная долгом и приличием. Без этой любви Раиса Степановна вполне могла жить и не худеть. И непонятно ей было, почему мужчина вцепился в чужого ребенка, вступил за него в битву.
Григорий на этот раз не спешил с ответом. Он боялся: вдруг опять сядет в галошу.
— Вы привязались к нему? — как учитель ученику подсказала Раиса Степановна.
Григорий кивнул головой. А из груди у него вырывался отчаянный крик: «Судьи! Я любил Марину, полюбил и ее ребенка. Передав Николаю Игорька, вы признаете несправедливыми все мои поступки. А разве я из мести, по злому умыслу или какой корысти простил Марине ее ошибку, женился на ней, воспитывал дите?..»
Ход его рассуждений нарушила Анна Павловна:
— Садитесь, ответчик Королев.
Глядя на его медленно удаляющуюся спину, на жалко опустившиеся плечи, Раиса Степановна поняла, что Григория роднила с ребенком не простая привязанность, а какие-то более глубокие чувства. «Но все равно ребенка нельзя оставлять в селе, — ушла она от волновавшей ее мысли. — Два отца опять могут встретиться на узкой дорожке. У каждого из них есть родственники. Вот и встанет снова стена на стену. И все будет пагубно отражаться на ребенке…»
— Свидетель Тихонов Борис Леонтьевич, — позвала председательствующая.
Высокий и широкоплечий мужчина с улыбчивым лицом и черными смоляными кудрями подошел к судейскому столу. Это муж тети Маши.
— Что вы нам скажете, свидетель Тихонов? — обратилась к нему Анна Павловна.
— Все расскажу, — взмахнув рукой, браво начал свидетель. — Перво-наперво о Григории, моем соседе. К своему мальчишке он относится, как хороший непьющий отец. Купил недавно ему пальтишко, — и загнул длинный с синим ногтем палец, видно зашиб его, — костюмчик, — второй палец поджался к ладони, — ботиночки и по мелочи, что полагается. Ребенка утром приводит ко мне, то есть к моей жене, она у меня дома сидит по случаю целой оравы детей, а вечером забирает.
— У вас вроде своего детского сада? — уточнил Сергей Тимофеевич.
— Вот-вот, — согласился Борис Леонтьевич.
— Гостеприимная у вас семья, — заметила Анна Павловна.
— Да как вам сказать, — мечтательно подняв вверх глаза, произнес Борис Леонтьевич. — Жена моя по натуре простая, да и ребят очень уважает. У нас-то одни девчонки. Вот и приветила мальчика.
В семье у Бориса Леонтьевича действительно родились одни девочки. Из-за этого ему в совхозе приклеили прозвище — Дамский закройщик. В глаза его так не называли, потому что Борис Леонтьевич сильно обижался, не считая себя виновником и относя постигшую их семью «неудачу» за счет недостатков жены. Но прозвище все равно ходило за ним по пятам.
Сергей Тимофеевич постоянно хмурился, недовольно шевелил седенькими усами. «Ребенок воспитывается у третьих лиц. Отец-то его — Григорий — порядочный человек, а жизнь свою пока не организовал…»
— Нормальная у вас в семье обстановка? — спросила Бориса Леонтьевича председательствующая. — Дружно с женой живете?
— Всякое бывает. Иной раз поскандалишь, а в другой раз поленишься, — охотно выдавал свидетель свои семейные секреты. — Жена-то случая не пропустит, особенно когда я подвыпью…
Заслушав остальных свидетелей и представителя органа опеки и попечительства, суд удалился в совещательную комнату.
Судьи будто заснули: из совещательной комнаты — ни звука. Намертво захлопнулась дверь. Григорию стало казаться, что она никогда и не открывалась. Он несколько раз выходил курить. На улице, около входа, стоял Спиридон Филиппович, тоже, видно, ожидал результата судебного заседания. Григорий в знак приветствия кивнул ему головой, но тот отвернулся, сознательно не заметил.
Игорек подавал сигналы: ему надоело ждать. А судьба его между тем решалась.
Но вот появились и судьи. Встали за столом важные и непроницаемые. Анна Павловна взяла в руки решение, стала читать ровно, без акцентирования.
«…Рассмотрев иск Скворцова Николая Спиридоновича к Королеву Григорию Павловичу, народный суд нашел…»
Защемило сердце у Григория. Суд с поразительной точностью установил отношения сторон, условия жизни ребенка. Григорий значился в решении простым ответчиком, а не настоящим отцом, которого хотят обокрасть. Он смешивался с Николаем, безлико растворялся в скупых строках. Даже и привязанность к Игорьку терялась в заумных словах судебной бумаги. В конце решения его больно кольнули в самое сердце. У двери до слуха долетела обрывочная фраза судьи:
— Если семейное положение изменится, вы можете…
При выходе из здания суда Спиридон Филиппович нетерпеливо спросил сына:
— Ну как решили?
В зал судебного заседания Спиридон Филиппович не входил: стыдился людей. После разъяснений милиционера Курлыкина он понял, что власть не на их стороне. Боясь еще раз опростоволоситься, он остался ожидать решения суда на улице, укрылся в тени.
В ответ на его вопрос сын безнадежно махнул рукой.
— А алименты с тебя не присудили Гришке? — приостанавливая сына, беспокойно схватил он его за рукав пиджака.
— Отец, оставь меня, пожалуйста, — высвободив руку, с неприязнью бросил на ходу ему сын.
— Недаром я опасался, — заикаясь от огорчения, обронил Спиридон Филиппович и, старчески горбясь, пошел к дороге.
Уже скрылся вдали на своем велосипеде Николай, уже далеко на знойной дороге маячил Спиридон Филиппович, а Григорий неподвижно стоял около машины, невидящими глазами уставился в пустоту.
— Ну поедем, папа! — звал его из кабины Игорек.
«Зачем же в детдом? Как же я его буду отрывать от себя? Дите-то заплачет… Он же без меня с ума сойдет, на полу головой будет биться, когда я ему скажу об этом… Ведь он уже все понимает…»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Гнедая лошадка с лоснящимся крупом, игриво помахивая головой, легко везла двухколесную таратайку. Седок, упершись широкой спиной в задок, протянув толстые в сапогах ноги, не обращал никакого внимания на гудки автомашины, ехавшей позади него.
— Ты что, оглох? — крикнул ему Григорий, приоткрыв на ходу дверцу. — Сверни с дороги!
Но мужчина ничего не ответил и даже не повернул головы.
— Индюк надутый — выругался Григорий и прихлопнул дверцу. — Видно, начальство какое-то.
Лошадка резво вынесла таратайку к мосту.
Григорий остановил машину, сошел на землю. Удаляющаяся широкая спина вызывала в нем раздражение. Неожиданно лицо Григория преобразилось: оно обмякло, подобрело. «А куда мне торопиться? Совсем незачем спешить. В обратный путь было бы куда приятнее ехать».
— Игорек! — бодро позвал он сына. — Вылазь из машины, давай искупаемся.
Мальчик медленно выбрался из кабины, молча пошел к берегу реки. Сняв ботинки и носки, он сел на траву, свесив голые ноги в воду.
— Ты что, сынок, загрустил? — подходя к нему, спросил Григорий. — Ведь я тебя не куда-нибудь насовсем отправляю, а учиться. Если тебе не понравится, я приеду и заберу тебя.
Игорек нагнулся, набрал голышей, стал бросать их в воду. Он понимал, что отец старается казаться веселым. Игорек давно заметил, что отец переменился. Просыпаясь ночью от его громкого кашля, он видел, как тот долго курил за столом, хмурился, облокотившись на руки, о чем-то долго размышлял. А с ним, Игорьком, отец всегда веселый, ласковый. Только Игорька не проведешь. Он сразу почуял недоброе. Отец сегодня купил ему конфет и пистолет. Да они ему не нужны. Ничего он не хочет.
— Ну, раздевайся, — погладил его Григорий по голове.
Игорек поднялся, не спеша разделся, с печальным лицом спустился к реке. Переминаясь на сыром песке, пустил в воду фонтанчик, затем скрестил руки на груди. За последние дни он сильно сдал. Сейчас у него рельефно выступали ребра. Носик заострился и стал похож на заточенный карандаш.
Григорий разделся, бултыхнулся в воду, обдав Игорька брызгами, поплыл на середину.
Игорек от брызг съежился, окунулся в воду около берега. Затем вылез, оделся, стал смотреть на отца. Тот, взмахивая сильными руками, поплыл вдоль реки. У Игорька от восторга захватило дух: отец всю речку переплывает, он и в море не утонет. Но его радость, как солнышко в пасмурный день, только появилась и тут же исчезла. Еще тоскливее стало на душе. Сейчас отец отвезет его к незнакомым чужим людям, а сам уедет. Переедет через этот мост, остановится и опять будет купаться. А его, Игорька, с ним уже не будет. И влажной пеленой затуманились у него глаза. Он отвернулся от отца и стал смотреть прямо перед собой на противоположный берег. На той стороне в воде стояли коровы, лениво махая хвостами.
