Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер
Сначала эта история меня даже слегка рассмешила. Негоже ведь мужчине предлагать свою помощь… Но помощи никто и не ждал: стрельнув глазами по сторонам, дама задрала юбку.
Боже мой! Что со мной произошло! Я увидел бежевые колготки, по которым поднимались вверх железнодорожные пути бегущих петель. И хотя ноги дамы выше от колена совсем не напоминали гриб лисичку, как у одной ингерманландской молодухи полвека назад, картина меня потрясла. На миг я даже ощутил в носу горьковато-сладкий запах сохнущих табачных листьев. Но еще более странным было то, что это воспоминание повлияло совсем не так, как можно было предположить! Почему? Знаете, что утверждают гомеопаты, говоря о болезнях? Они уверены, что "подобное лечится подобным"! Если вы думаете, что испытанное в юности страшное переживание, которое повлияло на весь ход моей жизни, вновь всколыхнулось, отразилось, то… то есть оно в самом деле так и сделало, но как бы это сказать? — со знаком плюс. Я почувствовал, как моя кровь забурлила, понеслась, погнала, устремилась в орган, куда она, наверное, и должна бежать, по мнению мужчин. И смею предположить, что этот прилив крови был, пожалуй, посильней, чем у юнцов, потому что мой организм все это буйство, это правильное, предусмотренное природой применение гормонов планировал уже более полувека.
Я не мог сделать ничего иного, как влететь в павильон. Там была она — одна, грустная, замерзшая, усталая, безутешная — и поддергивала свои чулки; а рядом с ней к стене был прислонен кусок фанеры. Красовавшаяся на нем надпись возвещала кроваво-красными буквами:
Женщины! Не позволим мужчинам притеснять себя! Каждая свободная и смелая женщина купит себе вибрафон!!!
— Милостивая сударыня, вы наверняка считаете меня безумцем, но я должен вам признаться… — выдавил я.
— Чего-о? — протянула дама. У нее был грубый грудной голос, с недовольными и в то же время какими-то очень сексапильными, хотя и неведомыми ей самой, обертонами.
— Я должен вам признаться, что хотел бы вступить с вами… в душевно-сексуальные отношения, — с одышкой проговорил я. — И как можно скорее. Не бойтесь, никаких иных желаний у меня нет. Не говоря уже о браке. Но, разумеется, я согласен и жениться на вас, если узаконивание страстей вас заинтересует. Словом — я на все готов!
— Чего-о?! Я никогда не выйду замуж! Вы что, сбрендили, сударь?!
— По всей видимости, — пробормотал я.
Это признание ни чуточки не испугало мою Дульцинею — скорее, лицо ее прояснилось.
— Я не всегда безумен, — счел нужным уточнить я. — Напротив, я очень и очень покладистый и спокойный марципановый скульптор средних лет. Но при виде вас, простите меня, меня настиг приступ особенного безумия…
— Марципановый скульптор? Это еще что такое?
— Это я мог бы вам объяснить. Как грустно, что вы не осмелитесь, то есть вам не подходит, согласно общепринятым нормам нашего конвенционального общества, пойти ко мне в квартиру, — в отчаянии сказал я. — Ну хотя бы только выпить со мной чашечку чая и обменяться мыслями об искусстве марципана. Уже одно это было бы для меня, попавшего в абсолютно непредвиденную физиологическую и анатомическую ситуацию, большим праздником. — Я вздохнул, и вздох мой вырвался из самого сердца. — Но и эту маленькую радость запрещают царящие в нашем обществе предрассудки. Конечно, вы не осмелитесь переступить общепризнанные правила поведения…
— Я? Не осмелюсь?! — рассердилась моя собеседница. — Да нет таких вещей, которые я не осмелюсь… — Она, похоже, была в самом деле разгневана.
— Должно ли это… означать, что вы вдруг-таки зайдете ко мне в гости? — оробело спросил я.
— Мгм… Это еще надо обдумать. Я… я должна посмотреть свой план на сегодня. — Она была в растерянности.
— Вся моя плоть, — прошептал я, — вздымается… к вам, милостивая.
— Никакая я не милостивая. Я бесстрашная Катарина. Да, так меня зовут мои друзья, — услыхал я. — А на это восстание плоти вы излишних надежд не возлагайте. Ваша плоть меня ни на грамм не интересует.
— Это, конечно, несколько огорчительно, но я должен с этим считаться… Однако отчего вы, бесстрашная Катарина, позвольте поинтересоваться, полагаете, что все женщины должны обзавестись вибрафонами? Есть ведь и такие, кто предпочитает скрипку или рояль.
— Что вы этим хотите сказать?
— Ничего особенного. И в самом деле замечательный музыкальный инструмент…
— Музыкальный инструмент?!
Я видел, что услышанное ее потрясло… В растерянности она уставилась на свой лозунг, с которым где-то маршировала, надо думать, воинственно отстаивая женские права. И наверное, этот лозунг смешил людей, чего она, разумеется, не понимала. А теперь, наверное, поймет…
Она на мгновение умолкла, а потом своим своеобразным, хрипловато-ломким голосом, который действовал на меня необъяснимо эротически, произнесла:
— По правде говоря, мне давно не делали таких предложений. — Она изучающе взглянула на меня. — Вы говорили… как это было-то… о душевно-сексуальных отношениях. А откуда мне знать, что… ты в самом деле хочешь наладить со мной построенные на началах равноправия… как это было… внеконвенциональные душевно-сексуальные отношения? — Эта изумительная Катарина была, действительно, Катарина бесстрашная — во всяком случае, она не выказала ни малейшей стыдливости. Она тем временем продолжила: — Это в самом деле единственные отношения между мужчиной и женщиной, которые и я, и мои соратники, борцы за права женщин, не отрицаем. Хотя мы скорее посоветовали бы каждой женщине купить…
— Вибратор, — я осмелел и закончил ее фразу. (Мне какой-то извращенец подсовывает в почтовый ящик сексжурналы, и иногда я в них заглядываю. Так что в какой-то мере вся эта бутафория мне известна.)
— Душевно-сексуальные отношения мы все-таки признаем, — продолжила Катарина, не без труда пытаясь восстановить прежнюю уверенность в себе, — хотя они могут таить потенциальную опасность притеснения. Есть же и такие женщины, которые одобряют только чисто сексуальные отношения. Для удовлетворения естественных потребностей организма. Так они, во всяком случае, утверждают. Видимо, такие у них потребности. — В ее голосе послышалось презрение. — Такие отношения мужчин и женщин, говорят они, вроде бы высоко ценились в послереволюционной России. Школа дипломата Коллонтай, если я не ошибаюсь.
После чего она гордо вскинула голову и возвестила:
— А лично я счастлива, так как мне удалось, — пронзительный взгляд ее синих, почти цвета электрик глаз — редкость у темноволосых женщин — на миг изучающе остановился на мне, — совершенно избежать интимных отношений с представителями мужского пола. Мужчины нисколько меня не волнуют. И я убеждена, что какой-нибудь придурковатый марципановый скульптор не заставит меня свернуть с избранного мною и свойственного мне от природы пути.
— И меня, сударыня или барышня Катарина… — начал было я.
— Хоть так, хоть этак. Для меня эта форма — сотрясение воздуха и ничуть не меняет ценности женщины!
— Конечно, конечно… Я только хотел подчеркнуть некоторое наше сходство — видите ли, и мне, сударыня-барышня Катарина, до сих пор практически удавалось избегать отношений с противоположным полом. До сих пор женщины не вызывали во мне ни малейшего волнения. Возможно, это объясняется тем, что в ранней юности меня жестоко… притесняли… — признался я. И потупился.
— Вас притесняли?! Женщины притесняли мужчин?! — Она была ошарашена.
— По крайней мере, мальчиков, могу вас уверить.
— Возможно ли такое?!
— Увы… В связи с этим я был абсолютно уверен, что больше никогда не буду общаться с женщинами. Свою практически не начавшуюся сексуальную жизнь я прервал навсегда на четырнадцатом году жизни. Я не гомосексуалист, хотя и не стыдился бы этого, но и женский пол, как я уже отметил, меня просто не волновал.
Взгляд Катарины выдал ее — моя смелость (или наглость) уравнять себя с ней в отношении противоположного пола, то есть допустить позицию безразличия, ей в глубине души не понравилась. Да и могло ли вообще быть такое, чтобы женщины не волновали мужчин?! Ведь при таком раскладе теряла смысл и борьба за права женщин.
И мне тут же пришлось добавить весьма существенную деталь: "не волновали до сегодняшнего дня", что вновь вносило разницу в наше положение.
— А, так значит, сегодня, когда ты увидел именно меня, с тобой и случилось такое… несчастье. — Казалось, она поражена. И в голосе этой удивительной женщины прозвучало — я не поверил собственным ушам — даже какое-то панибратское сочувствие. — Дело дрянь, странное дело, — подытожила она.
— Разделяю ваше мнение, действительно странное дело. — Так как пауза грозила затянуться, чего я никак не мог допустить, я тут же добавил: — Однако, госпожа Катарина, разве нам, несколько нетипичным, как выясняется, людям, не было бы интересно обменяться мыслями по этим вопросам?
