Галина Лифщиц - Хозяйка музея
При этом она так шумно шарила по его рабочей одежде, что Лене стало страшно за своего коллегу. Она в тот раз впервые услышала слово «давать» в контексте неплатонической любви и ужаснулась предположению о его значении. И еще ей очень хотелось остаться незамеченной. И вот она сидела в сене, и деваться ей было некуда.
– Давать, – звучал настойчивый девичий вопрос, – будешь?
Как будто компот в столовке предлагала.
Видно, студент дал как-то понять, что будет. Потому что девица задрала юбку, оголила бока, спустив до колен трусы, и повернулась к нему спиной, опершись обеими руками об огромное колесо сельскохозяйственной машины. Парень нервно возился со штанами.
– Ты впервой, что ль? Давай уж, – задушевно пропела его партнерша.
Ну, тот и дал.
– Ох, сладкий! Сладкий! – слышала Лена ужасно противные бабьи стоны, которые, впрочем, продолжались очень недолго. Минуту, если не меньше.
Потом та, что самозабвенно стонала в ответ на судорожные толчки неопытного москвича у ее белого зада, перевела дух и деловито натянула трусы, одернула юбку, повернулась лицом к возлюбленному и долго целовала того в губы.
– Зазноба ты моя! Вечером придешь?
– Приду, – ответил зазноба. – А куда?
И они, сговариваясь, пошли себе из сарая. А заболевающая гриппом Лена все не верила увиденному и обещала себе, что вот у нее все-все будет по-другому, красиво, нежно, осмысленно.
Кстати, сладкий зазноба через полгода женился. На той самой страстной поселянке. Сельскую комсомолку родители привезли из деревни прямо в деканат. С огромным раздувшимся животом. Виновника торжества вызвали непосредственно с лекции. Потом им, девчонкам, секретарша рассказывала в лицах про весь состоявшийся драматический театр. И как пузатая бокастая невеста всхлипывала и причитала, что любит навеки, и как будущий попавшийся папаша бессвязно лепетал, что он не знал, но готов… если надо…
Лена никому не сказала, что стояла при истоках светлого и плодотворного чувства. Кому это надо? Но ее, достаточно бесхитростную и наивную, потряс явный жесткий расчет, с которым действовала сельская активистка ради того, чтоб пристроиться в столице. Это было своего рода отважное дерзание. Ведь если бы студент наотрез отказался жениться, осталась бы она со своим пузом пожизненно картошку копать в полях Нечерноземья. Впрочем, нет, не осталась бы. Выбрала-то себе в жертву вполне подходящего. Это еще тогда, в сарае было ясно.
Так вот, размышляя о самых интимных сферах собственной супружеской жизни, начала Леночка ощущать некоторое сходство семейных эпизодов с той самой сценой у комбайна, невольной свидетельницей которой стала она, будучи еще совсем невинной барышней.
Вот укладывались они на семейное ложе. Славик поворачивался к ней, трогал ее грудь и лихо спрашивал:
– Общаться будем?
Дальше можно выбирать одно из двух: сбросить его руку и отвернуться или все же начать «общаться».
Ну, чем не вопрос «Давать?»?
Кто бы мог подумать, что такая доля достанется именно ей?
Довольно часто Леночка предпочитала отвергнуть «общение». Она надеялась, что тем самым дает что-то понять супругу. Ну, например, чтобы тот перед «общением» помылся и почистил зубы. И что перед «тем самым» хорошо бы сказать жене что-то ласковое. И уже в процессе постараться доставить ей удовольствие.
Славик никаких тонких намеков и нюансов не понимал.
И стало постепенно накапливаться в душе молодой жены раздражение. Она уже не могла спокойно смотреть на валяющиеся на полу мужнины носки. Носки – это была не мелочь, а нечто непостижимое в ее глазах.
Это был вечный застывший вопрос «Почему?».
Почему нельзя, раздеваясь, взять и отнести носки в корзинку для грязного белья? Ладно, допустим, лень идти.
А почему тогда нельзя их как-то аккуратненько и незаметно сложить в пакетик, а утром все-таки положить в корзину?
Почему носки должны были именно валяться на самом видном месте?
Потом, много лет спустя, Лена нашла ответ на этот вопрос, читая книгу о психологии полов. Оказалось, разбрасывание носков – это мужской атавизм. Это – якобы – поведение доминирующего самца, который таким образом метит свою территорию.
Нет, не принимало ее сердце подобных научных доводов! Они же не самцы и самки все-таки – они разумные люди. И существует понятие «аккуратность», существует понятие «порядок». Просто Славика плохо воспитали. А переучивать взрослого бесполезно.
Можно было, конечно, самой тихонечко подбирать эти носки и прятать в пакетик. Или не замечать. Но у нее не получалось. Почему она должна была подбирать чужие носки? У него что – рук нет? Лена и Славик работают на равных. Зарплаты – одинаковые. Мало того, в квартире он живет у нее. Но мириться с мелочами должна она? Это справедливо?
Ком раздражения катился себе и катился, обрастая ошметками деталей и мелочей.
Муж храпел во сне. Мешал спокойно спать. И вообще, некрасиво это. Пользовался ее полотенцами, хотя она не раз просила его этого не делать. Чавкал за столом. Мог облизать пальцы во время еды. И много чего еще мог главный мужчина ее жизни – того, что мочь не должен был ни в коем случае.
Лена, окончив университет, работала в музее. Сказать, что работу свою она любила – ничего не сказать. Она жила работой. Лена каждый день проводила, наслаждаясь красотой и гармонией. Подходя к картинам, ощущала мощнейший прилив сил – так действовала энергетика гения, вложившего душу в полотно. Она нюхала шедевры, гладила их руками, говорила им слова любви. Тут любовь ее была бесспорной, абсолютной.
Но неизбежно приходило время отправляться после работы домой. В мир скучного быта, в мир, где совсем не было места красоте. И все из-за ее мужа Славика, оказавшегося неспособным на тонкие чувства и изысканные манеры.
Решение зрело неуклонно, день ото дня. Мешало одно: Славик и Риточка души друг в друге не чаяли. Со стороны невозможно было наблюдать без умиления, как общаются, играют, гуляют папа и дочка.
Но дочка дочкой. А как самой Леночке во всем этом уродующем душу мире существовать?
Она теперь постоянно срывалась. Кричала. Старалась, конечно, вопить не в полную силу, чтоб родителей не волновать. Но иногда и до них кое-что долетало. Они жутко стеснялись этих ее непристойных выплесков. Им почему-то очень нравился зять. Они убежденно считали его хорошим человеком. Уверяли, что у него есть природный талант и внутренняя культура.
Ну, про внутреннюю культуру Лена им бы могла многое порассказать. Не хотела выглядеть бестактной в родительских глазах.
Однажды она спросила у мамы, как жилось ей с папой все долгие годы их супружеской жизни. На взгляд дочерей, все у родителей шло ровно-гладко-образцово.
– По-разному было, доченька, – ответила мама. – Жизнь долгая. Притерлись.
Лена не поверила этому материнскому «по-разному». Она же своими глазами видела, что все всегда шло любовно и, главное, красиво.
На работе ее коллектив был женский. Они собирались вместе на чаепития, некоторые дамы очень смешно рассказывали про своих мужей, комично хвастаясь их недостатками. Кто-то из спутников жизни любил выпить, кто-то погуливал, кто-то мало зарабатывал, а в доме вел себя как царь зверей. Леночке похвастаться было практически нечем: не пил ее муж, не изменял, не стремился главенствовать. Она молчала, улыбаясь чужим рассказам. Но недовольство ее росло.
Ей все хотелось, чтоб он что-то понял, глядя на то, как она брезгливо поднимает с пола его носки утром. Или чтоб догадался, почему она отказывается «общаться». Чтоб он изменился внезапно, что-то по наитию осознав. Не догадывалась она, что так не бывает. Ей бы просто поговорить с ним однажды по-дружески, без осуждений, без иронии. Или хоть сказать, что именно она хочет и как, не унижая, не отбивая навеки охоту прикасаться к ней.
Однажды, когда Риточке было уже лет пять, Лена сказала сестре:
– Знаешь, я, кажется, не выдержу, разойдусь с ним.
Маня потрясенно спросила:
– Да почему же? Неужели нельзя притереться?
– Да потому же, что он свинья, скотина и хам, – запальчиво выдала выстраданную характеристику мужу Лена.
Тогда еще не в ходу было емкое понятие «козел», включающее в себя сразу три составляющие.
– Да брось ты, – не поверила тогда Маня.
И зря не поверила.
Потому что Лена все-таки всерьез решила разводиться. Пока не поздно, объяснила она. Чтобы успеть встретить настоящую любовь.
Маня уже не комментировала, но смотрела крайне скептически.
Много позже прочтет Лена Притчи царя Соломона и споткнется о фразу: «Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками». Прочтет и поймет: это о ней. Слово в слово.
Долго держался Слава, долго уговаривал подумать, не спешить, пожалеть Риточку, родителей. Лена как оглохла. Знала только свое: «Мы друг другу не подходим. Нам надо расстаться».
