Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи
— Я следую вашему примеру, одобрил кожух, но переоденусь здесь. Хотел бы съездить домой, если бы знал, что моя жена там. Вы подозреваете куда поехали лебядь с умницей?
— Нет, я не пытался расследовать и ничего Вам не могу сообщить. Я только удивился тому, что жена ваша была взволнована и тому, что она приехала туда, где прежде не бывала.
Все начиналось сызнова.
Лицедей хотел осведомиться поподробнее — с каких пор эта связь лебяди с умницей. Но как быть с кожухом. Как в его присутствии. Больше не было сил бороться.
— Вероятно, некоторая случайность. Я рассчитываю настичь жену дома, куда она должна заглянуть перед завтраком. Потерпим с полчаса, когда все раскроется несомненно. Мы волнуясь преувеличиваем
— О, разумеется, подхватил разстрига. Мы преувеличиваем. Однако дело не так просто как нам кажется. Признаю непосредственное отношение к восприятиям и наивную веру в очевидность. Но есть факты, которые не поддаются учету, пока вопрос не исследован до отказа. То же и тут. Один факт, который осложняет все и заставляет противиться вашему объяснению лицедей. Варенье было готово, но умница выронила банку, передавая, и, что самое главное выронила нарочно. Почему я считаю немыслимым существованье чего не привез, нестерпимой жажду обманов. Поэтому наверно вам хотя бы и знал, что вы говорите правду, иначе задохнусь, если поверю, умру от скуки и отчаянья, если перестану сомневаться.
— Великолепно, восхитительно, то что вы говорите, загнусавил лицедей разстриге. Но если у вас есть что сообщить по поводу взрывчатого, то сообщайте сразу, чтобы мы все знали разом. Мы не для того, чтобы шутить без конца. Вы сами знаете, что это крайне важно. И чем поспешней мы с этим покончим, исчерпав так или иначе, тем лучше, так как нас ждут к завтраку.
Но разстрига благодушествовал. Союзники пребывали неразлучными, но теперь в его власти. Отпускать их не слишком торопился, почему, сев в предложенное кресло запел, молитвенно соединив руки. Мужайтесь, о друзья, уверен, все изменится при надлежащем старании и терпении. Охотно готов помочь Вам в трудностях, Вами испытываемых прежде. Но вы должны меня восстановить в правах наследованного друга. Кожух возмутился, лицедей протестовал, на откровенные речи разстриги они ответили не менее прямым дополнением, не косвенным. Вы были моим другом разстрига и им останетесь. Но вы привезли мне весть, которой не должны были доставлять. Если бы вы отчетливо сознавали себя моим другом. Я вижу, чтобы вы в общем поступали обдумав, скорее пожалуй несколько опрометчиво. И вы превосходно учитываете, что Ваш выпад непрямодушен. Если это и не удар в спину, то в жопу во всяком случае.
Я должен подтвердить слова кожуха. Всецело присоединяюсь к кожуху, — поспешил лицедей. Возможно, что соль Вашего появления здесь не та, которая вертится у нас в голове. Но то, что Вы всетаки сюда принесли в брюках пистолет, это для нас несомненно. И когда Вам нас удалось обескровить, и после того, как нас удалось подстрелить, вы пристаете с чудным отношением. Спешите отвергнуть меня. Правда, принес вам не мир но меч. Но в Писании же сказано — имеющие очи да видят имеющие уши да слышат. Потому имеющие ноги да пляшут.
Поза разстриги не менялась. Все на молитве.
Лицедей уже не смеялся, кожух старался подавить гримасу отвращения.
Друзья мои, есть одна правда на земле, пел духовник, которую вы упускаете, которая дарована вам свыше, случаем в руководстве по бедной жизни. Приникните, прислушайтесь последний раз, перед тем как поступать, чтобы знать како поступить. Не пропустите, что колоколю вам, открывается вам смысл всего этого невероятного происшествия.
Вот она, правда, лебядь жена ваша, кожух, приехала на свидание с ученой женой вашей, лицедей, в машине швеи т. е. моей жены.
Разстрига разрыдался. Остальные молчали. Потом поднял голову, сказал. Вы видите воочию прав я был, говоря вам, что там, где двое собраны во имя мое, я посреди их. Расстегнулся, показал друзьям вялый хуй и вышел. За ним лицедей простился с кожухом. Лицедей посмотрел на разстригу, потом на голубой лист и конверт, которые в течение всего он вертел в руке, подбросил и с грустью следил как упали они на пол. Вышел, убедившись, что разстриги уже не было, вскочил в свою машину и помчался домой. Кожух, оставшись, подошел и поднял брошенное письмо, как слоны поднимают хлеб, уроненный ребенком.
12.23
и лицедей уже у себя. Прохлада и покой прихожей его особняка, отгороженного от улицы кипарисами, смягчила его. Впервые взбрело на ум заняться личными делами жены, проникнуть, без приглашения, в ее комнаты.
Тут все было невкусно и мышиное, так как умница только ночевала дома, то ничего не свидетельствовало, что это покои пресловутой ученой. В будуаре стоял скромный секретер, ящички которого лицедей решил перерыть в поисках обличительного.
Остатки ума подсказывали ему, что это глупо, бесполезно, и хуже всего, некрасиво. Но необъяснимое раздражение вынуждало его не слушаться писка благоразумия. Он решил он был в ярости и в опасном возрасте. И все.
На секретере желтело несколько фотографий. Его жена была тут снята с родителями, еще девочкой. На одной и с ним, на другой в подвенечном платье. Омерзительная мишура.
Но от этой карточки он оторвался не скоро. Рядом стоял он сам, одинокий, еще жених И чем все это кончилось. Но лицедей не достал снимка из рамы как сперва захотел, а только отвернулся, напружившись, а встал и подошел к одному из зеркалов.
Добросовестный муж. Забыл в оный миг о послесвадебном скандале, об историях с молодыми людьми, о тех сценах, о наклонностях к кожуху, о ревности к щеголю, все что игралось четверть часа назад. Лицедей знал, что он прав. Она виновата. Он ее накажет.
Но доказательства? Он вернулся, приступил к поискам в мебели жены. Однако созерцание карточек его несколько расхолодило. К секретеру он вернулся не с тем вдохновением, как сперва.
Конечно, они провели отлично годы с того дня, как их вот здесь фотографировали. Бесспорно быт его жены ему был ведом в мелочах, тем более никем не осуждаемых, что умница слишком значительна по себе, никого они не касаются и и он[12] не обращал никакого внимания. Разумеется, не было повода у него быть ей недовольным и на дне, по правде, гордился такой женой распространенный краснобай.
Но теперь все кончено. Если бы даже он и хотел ее извинить, не смог. Ее отношения с разстригой принимают облик делающий ее совершенно независимой от мужа во всех отношениях и ее дружба с лебядью, упавшая камнем между ним и кожухом, все переполнили, хотя до сих пор так называемая чаша терпения и была вообще пустой. Умница могла поступать как хотела, он терпел бы всякую ее свободу, но не ту, что лишила свободы его так как свою свободу он считал замочком их супружеского свода. Но если бы он и расстался со свободой, то не поступится своим достоинством, а поступки его жены, по мере того как он размышлял, оказывались все более позорными и преступными.
Он открыл один из ящиков неохотно и вяло. Заметил это, снова вскочил возмутившись.
Что с ним? Почему его действия так вялы и неуверенны. Откуда бессилие не то перед этой женщиной, не то перед нуждой в доказательствах, которые так легко найти. Стоит протянуть руку.
Он извлек коробку с письмами и открыл. То были его письма, которые он писал еще невесте, и сложенные в порядке, перетянутые резинкой и которые видимо умница берегла. Может быть которыми и дорожила.
Вот забавно. Лицедей достал одно и углубился. Не мешает узнать годы другим человеком: коим перестал быть, сейчас особенно. Красноречие отступления, желание нравиться в каждой строке, сдобренные игрой легкой, непринужденной. Письмо неплохо написано. Досадно, что сейчас он не может написать такого же ей, а если бы. Краснобай взволновался, затосковал. Дочтя страницу он отложил письмо откинулся поплыл по мыслям. Его гнев просох. Сидел человек опустившийся, обнищавший, имущество которого продали с торгов сознававший себя и сознававший, что нет выхода из этого разорения.
Боже, до чего он ослаб. Вложил письмо в конверт, повертел в пальцах, снова достал и принялся перечитывать. Это его приободрило. Разница между его нынешним положением и прошлым вернула бы ему решимость бороться, но когда снова сложил письмо, убедился что его тянет к этой кипе, желая продолжать, что больше ничего больше он не в состоянии. Он хотел опять взяться за письмо в третий раз, почувствовал отвращение, со слабостью бросил письма в ящичек и отошел. Что делать? Бессилен бороться с этой женщиной. До сих пор он считал ее только приправой к собственной жизни. Но теперь оказалось, что она умница так превыше его и недоступна. Недосягаемая, застрахованная от каких бы то ни было покушений с его стороны.
Вот ему доложили, что его хочет видеть швея. Просил ее принять, вышел в большую гостиную, устремился обрадованный, что его отвлекли от этих размышлений.
