Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

Из кабинета вышла пара мужчин «от станка» — низколобых, старательно одетых и озабоченных.

— Бенилюкс!.. — сказал один в сердцах. — Ну кто ж, блядь, знал, что это не один хер, а целых три?

— С книгой, с картой надо было проработать, — укорил другой.

— А хер с ним! Не подпишут, поменяю на Соловки. Там красотища, говорят. Так как? Пойдем, как говорится, с горя?

— Давай…

И незадачливая пара удалилась в перспективу бутылки.

Бовина и Александра пригласили с юмором:

— Пожалуйста, «на ковер»!

Т-образный стол для разнообразия был накрыт зеленым бильярдным сукном. Вдали и во главе — первый секретарь райкома Вырубов. Видный мужчина — о таких говорят. По флангам — клещи «большевиков», готовые сомкнуться. Бескровные, морщинистые лица, слуховые аппараты, трости и даже костыли. Пиджаки штатские, но с тяжелыми рядами боевых медалей и орденов…

— Присаживайтесь, товарищи.

Они сели.

Вырубов зачитал характеристику.

— Рекомендуется к поездке в Венгерскую Народную Республику, — закончил он. — Прошу вопросы к соискателю.

«Большевики» были не лыком шиты. От делать нечего на персональных пенсиях, они поднаторели в своей общественной специальности экзаменаторов по странам мира. Но и Александр — готовился к наихудшему.

Сначала был вопрос по истории Венгрии. Александр обрисовал — с девятого века и в общих чертах. Появление на дунайской равнине мадьяров беглого племени с Урала. Принятие христианства. Династия Арпадов — первых королей. Владычество Габсбургов. Восстания и войны за независимость (с Россией в том числе). Австро-Венгерский период. Буржуазно-демократическая революция. Затем сто с лишним дней «красной республики», закончившихся периодом авторитарного регентства адмирала Хорти. После чего фашистский режим Салаши, от которого страну освободила Советская Армия… «А именно, уточнил ветеран, — маршалы Толбухин Федор Иванович и Малиновский Родин Яковлевич… Верно. А затем?» — «Социализм», — ответил Александр. Старики переглянулись. Удовлетворенные — как показалось. Но уточнивший ветеран звякнул тяжестью орденов на перекошенном пиджаке и стукнул в пол обрезиненным костылем: «Венгерские события… Что можете по этому вопросу?» — «То было серьезное испытание», — сказал Александр. «Так… Почему?» — «Ну… Создалась угроза советско-венгерской дружбе. Но дружба, добавил он в ответ на кашель со стороны Бовина, — дружба победила…» — «Не дружба! — пристукнул костыль. — Победил министр обороны маршал Жуков! Георгий Константинович спас нам Венгрию. Последний подвиг во славу Родины. Он с Будапештом взятие Берлина в 45-м повторил. Не знаете? Арпадов знаем, а своих Гераклов нет!..» Ветеран сердито умолк, но вскоре вновь прорвался без повода, поскольку Александр давал характеристику политического устройства страны… «Дружба! — рявкнул он. — Как мы без Сталина остались, мадьяры сразу обнаглели. Начали невинно. С претензий за фруктовые деревья. А потом потребовали вывести войска! Австрией, понимаешь ли, себя возомнили!» На это первый секретарь райкома Вырубов заметил, что ну не будем настолько уж влезать… Костыль пристукнул: «А надо, товарищ Вырубов! Прививать им государственное мышление. А то заладили все, как один: „Дружба, дружба…“ А не мешало бы взглянуть и стратегически».

При этом слове вдоль зеленого стола судьбы прошел сочувственный перезвон медалей, и Александр почувствовал всю зыбкость своего проекта… Костыль спросил в упор:

— Зачем нам Венгрия?

Запинаясь, Александр стал произносить такие слова, как «соцсодружество», как «СЭВ», вдруг вспомнил об автобусах «Икарус», овощных консервах «Глобус» и яблоках «джонатан»…

— При чем тут яблоки — тем более «натан»? Мы не могли, не можем и не сможем отказаться от кровного и завоеванного. Вы человек, мы видим, пороху не нюхавший, а жаль. Есть два понятия у нас. Одно — Престиж. Другое же Плацдарм. А вы нам: фрукты-овощи!..

Орденоносцы закивали.

— Я возражаю! — глыбой поднялся Бовин. — Товарищ первый секретарь! Мы не в Генштаб пришли — в партийный дом! Давайте говорить по существу.

— Давайте. — Первый секретарь покосился на характеристику. — Товарищ Андерсон, а вас мы не задерживаем.

Дверью заткнув шум голосов, Александр оказался в коридоре. Лицом к очереди.

У него спросили что-то, он не понял.

— Оформляетесь куда? Если, конечно, не секрет.

— Венгрия.

— И такие страсти?! Что ж с нами будет? Нам же в ФРГ…

Александр заложил руки за спину и вдавился в стену ладонями. Взрослых людей тут лихорадило, как перед приемным экзаменом в университет; фальшивая бодрость, потирание рук, обтирание ладоней о брюки, боязливая оглядка, завистливая вскидчивость: неужели этот сдал? Абитуриенты, да и только. С той разницей, что вместо школьных учебников потные руки теребят брошюры массовых изданий «Политиздата» и массируют трубочки проштудированной «Правды»; то одна, то другой вдруг отскакивает и, самоуединяясь в сумрачности коридора, принимается листать-листать-листать проработанные с карандашом странички: такому из группы непременно говорит: «Перед смертью не надышишься!» — как бы в шутку, но наглядно при этом беспокойство за себя, за недоученное политическое знание, которое вот этот беззастенчивый доглядчик в сей момент, быть может, восполняет, в результате чего — кто знает? — именно он наверняка и сдаст… Тревога охватывает группу, и вот уже кто-то подает слегка смущенный голос: все-таки надо глянуть, а то фамилия, понимаете, выскочила — ну, этого самого, который у них там в Сан-Марино Генеральный секретарь… еще две женщины, расплющившись о стену, ожесточенно спорят вот на этом фоне, как в смысле ударения будет правильней: развитый или развитой? Эти не в Сан-Марино, но Александр уже знал, что даже в соцстрану политэкзамен не формальность. Бовин возник, как из бани:

— Считай, Хунгария в кармане!

— Подпишут?

— Первый мне пообещал. Чего-то он решил, что ты еврей. Но я разубедил. Поднявшись на высоты, которые и Геббельсу не снились. А ветеран тот, кстати, был не против лично тебя. Просто Будапешт у него незаживающая рана. В Сорок Пятом брал его большою кровью, но живым вернулся. А через одиннадцать лет там у него сын-танкист сгорел. В огне восстания. Вот так, мой дорогой. С тебя бидончик пива. Жар демагогии залить…

В заведении по соседству с райкомом оказалось «Двойное золотое».

— О, как их ненавижу! — простонал Бовин после первого стакана, выпитого залпом. — В 56-м вот эти же меня из университета вышибли в большую жизнь. С волчьим билетом!

— Что, за Венгрию?

— Я не рассказывал? Спроси при случае, в деталях расскажу… Нет, за Дудинцева Володю. Эх, дорогой: жизнь коротка, конфликт же с обществом извечен. Знаешь? Не хлебом, конечно же, единым, но вступай-ка ты в КПСС. А? Серьезно говорю. Быть беспартийным некрасиво. Не поднимает ввысь с колен. Незрело. Инфантильно.

— А что есть зрелость?

— Компромисс! Включение в систему. Еще Гегель говорил. Надеюсь, Гегель для тебя авторитет?

«Все сущее — разумно? — подумал Александр. — Ебал я Гегеля».

— Авторитет Кьеркегор.

— Тут я не Копенгаген. Не знаю… — Бовин выдул еще стакан. — Не ебал! А знаю, что эпоха франтирёров[101] еще до Гегеля прошла — с немецкими романтиками. Постфактум говорю тебе: лишь присоединившись, и только так, ты обретешь свободу. А там вперед и вверх — и ты недосягаем! И вся система работает на тебя. Один немалый человек, оч-чень, поверь, влиятельный, мне говорил недавно: кризис жанра у нас сейчас такой, что интеллектуальный молодой мужик наверх пойдет немедленно. Свечой! Ни бойся, не мутируешься, посмотри на меня: собой останешься… но как вокруг все упростится! И больше не придется стоять Кьеркегору перед тарантулами вроде этих… И цели подрывные, если есть у тебя на уме, осуществить единственно возможно изнутри. Вступай, вступай, Киркегард[102]! Партийный мой наказ. С утра летишь?

— С утра.

— Тогда усугублять не будем — нет? Или возьмем грамм триста к «Двойному золотому»?

В аэропорту «Домодедово» самолет сел вместе с солнцем — на закате.

В Москве весна была еще в начале.

На стоянке такси возникло чувство, что выпал из машины времени. Прямо из эпохи феодализма на асфальт в раздавленных окурках. Ехать было через весь город. У дома высадился, когда уже светились фонари, витрины и анемично трепетала вывеска напротив: «Диета». В исписанной кабине лифта поднялся на седьмой этаж. Дома никого. Нашаривая в сумке ключ, он отдернул руку, наколовшись. Иглы дикобраза. Сувенирчик…

В квартире было гулко.

Холодильник озарился пустотой — если не считать записки на верхней решетке: