Павел Верещагин - И танки наши быстры

— Думаю, что говорят правильно.

— А у меня нет водки. Только коньяк.

— Это все равно.

Настя достала какую-то причудливую бутылку, каких Бурцеву никогда не приходилось прежде видеть, и две тонких рюмочки. Бурцев отрицательно помотал головой и указал на фужеры. Настя достала фужеры.

Бурцев разлил коньяк по фужерам. Они не стали чокаться, Бурцев опрокинул в рот коньяк, не почувствовав вкуса. Настя вслед за ним залпом выпила свой.

Почти сразу по внутренностям полилось тепло. Настя достала плитку шоколада. Они отломили по дольке и закусили коньяк.

— А где вы были? — спросил Бурцев. — Я заходил к вам несколько раз…

Настя пошевелилась и посмотрела на Бурцева каким-то странным взглядом.

— Я?

— Да.

Она запнулась. И тон ее почему-то стал торжественным.

— Я ходила встречаться с Игорем… — сказала она.

— С каким Игорем? Кто такой Игорь?

— Игорь? Это он. Мой бывший друг.

— Кто?! — Бурцев вытаращился на Настю с открытым ртом.

Настя тихо улыбнулась.

— Мой друг. Тот самый. Оказывается, он звонил мне сегодня целый день. И никак не мог дозвониться. Я не поднимала трубку, думала, это Коля, а это был он! Понимаете?

— Нет.

— Он не звонил мне полгода, с тех пор как мы расстались. А тут позвонил. И не просто позвонил, а настойчиво дозванивался. Потому что почувствовал: со мной что-то не в порядке, мне угрожает опасность. Понимаете?

Бурцев внимательно посмотрел Насте в лицо. Ее глаза блестели.

— И что?

— Он не дозвонился и вечером приехал сам. Когда все это… уже случилось. Мы два часа сидели в машине и разговаривали. Он даже хотел остаться ночевать, просто так, чтобы мне было не страшно одной, но потом мы решили, что этого не нужно делать.

Ничего себе. Бурцев боялся, как бы девушка с собой чего-нибудь не сделала, а она, оказывается…

Бурцев помолчал, не зная, что сказать.

— И что? Что он вам сказал?

Настя на минуту задумалась, и ее лицо как будто потеплело и осветилось изнутри светом тихой радости.

— Ничего особенного. Мы просто сидели. И говорили. — Она улыбнулась, видимо, вспоминая разговор. — Он сказал, что часто меня вспоминает. Что помнит все дни, когда нам было хорошо вместе, все до единого. И что прошлое никогда не проходит бесследно. Прошлое нельзя стереть из памяти, оно навсегда остается с нами…

— А-а…

Бурцев отвел глаза и принялся крутить на стойке перед собой пустой фужер из-под коньяка.

Настя зачарованно молчала.

— И что теперь? — спросил Бурцев.

— Ничего особенного. Мы будем просто дружить, общаться, разговаривать по телефону, гулять, пить кофе… Он даже сказал, что мне хорошо было бы познакомиться с его женой. — Настя заглянула в глаза Бурцеву. — Но я не думаю, что это хорошая идея.

«А он не прост, этот Игорь, — подумал Бурцев. — Очень не прост! Опять, что ли, с женой нелады?»

— Но главное в том, как он почувствовал, что мне плохо! — со значением сказала Настя. — Сердцем почувствовал. Понимаете? Он ни разу не позвонил за эти полгода, а тут не только позвонил, но и приехал. Значит, я для него еще что-то значу!

Бурцев пожал плечами. Настя вопросительно посмотрела ему в лицо и забеспокоилась.

— Вы не верите?

— Во что?

— Что я ему небезразлична?

— Почему же, — отвел глаза Бурцев. — Верю.

Она некоторое время изучала его лицо. Потом вздохнула.

— Ведь в любви брать — не главное. Главное — давать!

— В каком смысле?

— Женщина говорит: «Я его люблю. Он мой!» Это означает, что она готова дарить счастье мужчине и хочет получать от него счастье взамен. Понимаете? Дарить — это дарить! А получать — это для себя, это эгоизм! Вот так и со мной. Я люблю Игоря. И значит, хочу давать ему счастье или что-то другое, то, что ему нужно. А то, что он не мой, — имеет отношение только к моему эгоизму!

Бурцев внимательно посмотрел на девушку.

— Это он вам так сказал?

Настя улыбнулась.

— Нет, это я сама поняла.

Бурцев пожал плечами и взглянул на часы.

— Знаете что, — сказал он. — Мне кажется, вам нужно хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее. Завтра на свежую голову вы во всем как следует разберетесь. — Он взялся за бутылку. — Давайте выпьем еще понемногу и будем спать!

Он на треть наполнил фужеры, закупорил бутылку и отставил ее в сторону. Они выпили. Посидели некоторое время молча. И Бурцев поднялся, чтобы уходить.

— Да, кстати! А я что-то не заметила у вас в квартире пингвина, — сказала напоследок Настя.

— Я вернул его прежнему владельцу, — ответил Бурцев.

— Да? — невнимательно отозвалась девушка, и Бурцев понял, что она, погруженная в свои мысли, уже успела забыть про свой вопрос и не слышала его ответа.

В дверях они еще на минуту остановились.

— Какой ужасный день, — повторила Настя. — Мне просто не верится…

— Да.

— Бедный, бедный Коля! — сказала девушка.

— И Валентина, — добавил Бурцев.

— И Валентина.

Дома Бурцев долго бродил по опустевшим комнатам… Включил телевизор… Пощелкал программами, но ничего хорошего так и не нашел. Хотел было еще выпить. Но почему-то не стал.

Он подошел к окну и остановился, опершись локтем о переплет. За окном потихоньку начал идти мокрый снег.

Бурцев нашел трубку телефона и набрал номер Айвазовского.

— Прачечная слушает, — ответил в телефоне подчеркнуто строгий голос.

— Почему прачечная? — удивился Бурцев.

— А ты куда хотел попасть? В министерство культуры?

— А-а, — Бурцев смутно припомнил какой-то старый анекдот.

С трубкой возле уха он вернулся к окну.

— Вы где? Все еще в бильярдной? — спросил он.

— Нет. Уже дома. От отдыха тоже нужно иногда отдыхать. Проверяю географию у дочки.

— Ясно.

Бурцев поглядел в окно. На ветку ближайшего дерева прилетала ворона, которая притащила в клюве пластмассовую коробку из-под маргарина, размером чуть ли не с нее саму. Ворона устроилась поудобнее, с трудом сохраняя равновесие. И где только она ее стащила? И что теперь с ней будет делать на ветке?

— Ну, а пингвин твой как? — спросил Айвазовский.

— Все в порядке.

— Продал, что ли?

— Обратно вернул. Полярнику.

— И он взял?

— Взял, — коротко ответил Бурцев и не стал вдаваться в подробности.

— Ну и правильно! — одобрил Айвазовский.

Ворона за окном, повертев головой с круглой коробкой в клюве и о чем-то подумав, стала пристраивать ее под когти одной из лап, стоящих на ветке. Это было непросто, но в конце концов ворона справилась. Еще раз оглядевшись вокруг, она принялась выковыривать из коробки остатки маргарина.

— Знаешь, Миша, а у нас на лестнице сегодня женщину убили. Совсем молодую…

— Да? А за что?

— А кто его знает… Просто так. Псих какой-то. Больной человек.

— Ограбление?

— В том то и дело, что нет. По ошибке… В общем, не поймешь…

— Это бывает… — согласился Айвазовский.

— Задушил ее ремнем от брюк.

— Ремнем? — переспросил Айвазовский. — Ну, это еще ничего. А то я сейчас кино смотрел, так там бабу из огнемета… Заживо сожгли…

— То в кино… А то совсем рядом… В соседней квартире…

Друзья помолчали.

— А я, представляешь, был в той квартире всего за час до этого. С хозяйкой разговаривал. Чай пил. А потом женщину… В той же самой комнате…

Айвазовский, похоже, хотел ответить какой-то шуткой, но не стал. Все-таки друг — он на то и друг, чтобы понимать твое состояние.

— Да-а… Бывает, — посочувствовал он.

— И знаешь, что самое страшное? — спросил Бурцев.

— Ну?

— Вот я смотрел на нее… Вроде бы лежит она на полу… Вроде бы такая же… И одета так же… А человека-то уже нет. Понимаешь?

— Нет.

— Как бы это сказать… Ну, вот ты смотришь на нее — и вроде бы все то же самое… руки, ноги, лицо… А ты чувствуешь, что это уже не человек. А всего лишь его тело.

Друг опять помолчал, стараясь понять, что имеет в виду Бурцев.

— И что? — спросил он через некоторое время.

— Не знаю… Но как-то начинаешь понимать, что есть в нас что-то… Душа, что ли… И когда она уходит из тела — тогда все!

Бурцев подумал, что друг, скорее всего, не поймет простоту и глубину этой мысли.

— А для того, чтобы душа ушла, достаточно одного несчастного психа и обычного ремешка от брюк… — добавил он.

Айвазовский для приличия помолчал. Потом согласился:

— Ну, это само собой. А ты из-за этого такой грустный? Бурцев некоторое время не отвечал, следя за вороной.

Маргарина в коробке оказалось совсем немного. Ворона очень быстро все съела и теперь раздумывала о том, стоило ли тащить на дерево такую тяжесть ради нескольких жалких калорий.

— Да я все думаю сегодня… — сказал наконец он. — Что мы как-то… Не так как-то живем…