Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне
Велела добавить дров в печку и согреть воды. Когда вода согрелась, развела пойло скотине и поручила отнести пойло в хлев.
В хлеву подожгла лучину и зажав её в зубах сама налила пойло низкорослой комолой корове карельской породы и двум мериносам, овце и барану.
Потом приказала Микко, чтобы он положил сено в ясли корове и овечкам, да клал бы аккуратно, не трусил на пол, а если упадёт какой клочок, чтоб не оставлял на полу, а поднял и положил в ясли. Сама же насыпала ячменя курам. Когда всё исполнил, вручила горящую лучину и две впрок, с наказом сидеть и светить, пока скотина не напьется, а куры не насытятся, да с огнём быть аккуратнее, чтобы хлев не спалить. И забрав пустые ведра вернулась в дом, готовить скотине пойло на завтрашнее утро, а для Юлерми и Микко еду на весь следующий день.
Микко вернулся в дом и доложил Ирме.
— Всё. Лучинки сгорели.
— И я заканчиваю. Пойло на завтрашнее утро готово. Cущик варится. Быстро сегодня управилась. И не мудрено, четыре руки не две. Вот сущик доварится и пойду, дома дел тоже хватает.
Помешала уху, попробовала.
— Нет, не разварилась.
— Если только из — за ухи, то чего ждать. Сущика доварить и я смогу.
— Правда, умеешь? — Испытала Ирма.
— Варил. И не раз.
— Тогда хозяйничай сам, а я пошла, — согласилась было Ирма. — Нет, погоди… лучше я дождусь, посмотрю, как у тебя получится.
Когда Микко доложил о готовности кушанья, Ирма сняла пробу в две ложки, первую — на готовность, приподнимая губы ловила зубами то картофелину, то крупинку, проверяла хорошо ли разварились, вторую, долго причмокивая и перекатывая по рту — на вкус.
Одобрила.
— На соль угадал, молодец.
И ушла.
Микко подкинул дров в печку, принёс ещё охапку, на завтра и уложил их подсохнуть. Посидел у жаркой печки. Разморило, потянуло в сон. Но дождался, когда догорят дрова.
Юлерми всё ещё не было. Закрыл трубу, налил воды в рукомойник — исстари у карел непростительным делом, даже грехом считалось оставить рукомойник без воды на ночь, задул лампу и полез на лежанку спать.
Скоро уже, через несколько дней Новый Год. Этот праздник они всегда справляли семьёй. Разумеется, на сколько это возможно в коммунальной квартире. Квартира где они жили была небольшая, всего три съёмщика, жильцов по прописке восемь, а постоянно жили лишь шестеро. Миша с папой и мамой и Костя с родителями. А Федосеенко, дядя Юра и тётя Лариса приезжали два раза за два года, брали отпуск через год, потому что работали на Крайнем севере. В начале лета приедут, привезут всем, всей квартире, подарки. Кому что, а Мише всегда привозили одну большую, трёхкилограммовую и несколько маленьких банок сгущёнки. Из большой Миша сгущенку ложкой ел, в кипятке разводил или в чай добавлял, а маленькие дядя Юра научил его варить. Такая вкуснятина эта варёная сгущёнка!
Побыв в Ленинграде с неделю, точнее, пробегав эту неделю по магазинам, дядя Юра и тётя Лариса уезжали на юг, откуда возвращались уже в сентябре. И снова, неделю — две пожив в Ленинграде, уезжали на север, чтобы вернуться почти через два года. А однажды они приехали раньше обычного, к майским праздникам и привезли с собой огромную, чуть не во весь стол серебристую рыбину с тёмной макушкой и пятнистыми щеками, и очень вкусную. На весь праздник одной рыбины хватило.
Кухня у них, для такой квартиры была огромная, двенадцать квадратных метров. На праздник сдвигали семейные столы, преображали их большой скатертью в один общий, квартирный, и накрывали его в складчину.
А в последний свой новый год, перед уходом в армию, Костя пригласил на праздник Аллу, и, честно говоря, Мише это не очень — то понравилось. Костя весь вечер только на Алку смотрел, а она на него. И за столом недолго просидели, вскоре после того как по радио пробили куранты ушли гулять и Миша так и не дождался когда Костя вернётся, уснул.
Первого Мая и Седьмого Ноября Миша отмечал у Илюхи Ковалёва. Потому что Мишины папа и мама всегда в эти дни работали, дежурили весь день, до самого вечера. Утром все, Миша, Илюха, его родители и его дедушка, участник гражданской войны, шли на демонстрацию. Размахивали красными флажками, разноцветными шарами, кричали «Ура!» и «Да здравствует…».
Вернувшись с демонстрации к Ковалёвым, все садились за стол. Ещё раз поздравляли друг друга с праздником, провозглашали тосты за Родину, за здоровье товарища Сталина, благодаря его заботам жизнь улучшается, а доказательства вот они, на столе и в кошельках. Мужчины пили водку, женщины вино, а дети ситро и чокались своими стаканами с рюмками старших.
И было в праздники на столах много всего вкусного и превкусного, но это лучше опустить и забыть. А вспоминать, только душу себе травить.
И что бы не видеть в памяти праздничного застолья, Микко натянул полушубок на голову и постарался побыстрее уснуть.
Утро, едва забрезжил рассвет. На лесную лыжню выходит человек в маскхалате, со шмайссером на груди — боец советской разведгруппы. На мгновение притормозил у разбитой грозой сосны, неуловимым движением забрал оставленные Микко палочки и заскользил дальше. На ходу перебирает и запоминает: еловых — одна, осиновых — одна, берёзовых — шесть, ольховых — четыре…
Пересчитав всё и запомнив, разбросал. А через две — три сотни метров свернул с лыжни, углубился в лес.
Когда Микко проснулся, Юлерми в доме не было.
Развёл огонь в печи, поставил подогреваться пойло и взяв два ведра с коромыслом, вышёл из дому. Юлерми, под стать своему коню, невысокий, но жилистый и ладно сложенный, туго подпоясанный широким ремнём поверх ватника, уже запряг своего работягу — коника и укладывал в сани пилу, топор, верёвки и другое, необходимое лесорубу снаряжение.
— Доброе утро! — Поздоровался Микко.
— Доброе.
— В лес собираешься?
— Да, сговорились. — Видимо Юлерми решил, что этой информации более, чем достаточно и молча продолжил свои дела.
— Ворота открыть?
— Я сам.
Колодец не близко. И вёдра не легкие для сил мальчишки.
Пока с отдыхом и остановками, чтобы размять надавленные коромыслом плечи донёс их до дома, Юлерми уже выехал и закрывал за собой ворота.
— Поешь. Грязную посуду на стол возле печки поставь. А будешь уходить, дверь как вчера было подопри, чтоб собаки не забежали и видно было: дома никого нет.
— Куда мне уходить? — Не понял Микко.
— Не знаю… — На этот раз удивился Юлерми. — Я считал ты только отдохнуть, переночевать зашёл. Мне ведь с тобой нянчиться некогда, мне самому, как оказалось, нянька нужна… Что ж я ещё и тебя Ирме на шею посажу? Она старая, ей тяжело. И дома я почти не бываю.
— Зачем со мной нянчиться. Я сам всё умею делать: готовить, печку топить, за скотиной ухаживать. Надо, и постирать смогу. Всё что нужно по хозяйству делать, я умею.
— Вот как… — Но вывод Юлерми не огласил. Не готов был вывод или оглашение отложил — неведомо.
Не больно, не для принуждения, а для команды, шлепнул коня вожжой по крупу и молча уехал.
Микко вернулся в дом и задумался. Надо найти разрешение сложившейся ситуации: ему необходимо неделю, а то и две прожить в Киеромяки.
«Раз не настоял, значит сегодня можно остаться. В ночь тоже не погонит. Получается до завтра. — Рассудил Микко. — За это время надо что — то предпринять, что бы оставил. В крайнем случае, можно просто упереться: некуда идти, не в лесу же мне жить. Но это в крайнем случае, до этого лучше не доводить.
Чтобы оставил, ему от меня должна быть польза, а ещё лучше необходимость в моей помощи. Лес валить — не возьмёт. По дому, остаётся… Кстати… Ирма сказала: со мной быстрее управилась, четыре руки — не две. Пожалуй, на этом можно сыграть. Расположить её к себе ещё больше и как — то, меж делом, намекнуть, чтобы она попросила Юлерми за меня. С Юлерми… Самому к разговору о жилье не возвращаться, промолчит — останусь, будто так и должно. Заговорит — Ирма должна быть готова вступиться за меня. Пожалуй, такой вариант выгорит. Тогда за дело».
Но лишь нашёл выход и принял решение, тут же обида подкатила и зло фыркнул: «Да если б не разведзадание — нужен ты мне со своей Ирмой как… как сосулька в заднице. Я бы лучше к деду Эйнору пошёл, а не к тебе, зануде».
Дед Эйнор или как звали его русские Иван Иванович, а иногда и короче Иваныч, раньше жил в Ленинграде и Миша там часто его видел. После переезда в Хаапасаари делал при Советской власти колхозу за трудодни, а сейчас нуждающимся соседям за заранее оговорённую плату или, за посильное подношение если хозяин не мог оплатить работу полностью, рамы, грабли, столы, табуретки, тумбочки и прочую столярку. Летом под навесом, а зимой в доме постоянно слышались стук киянки, шорох фуганка, шелест длинных, завитых и вкусно пахнущих стружек. Иногда стружка получалась очень длинной и её можно было вытягивать в поезд, а из обрезков круглых, квадратных и всяких разных можно сделать что угодно: и паровоз, и танк, и самолет, и военный корабль и даже пароход дальнего плавания. А Микко мечтал стать капитаном дальнего плавания. Не просто капитаном, а именно капитаном дальнего плавания. Белые ботинки, белые брюки, белый китель, белая фуражка с золотым якорем на голове, бинокль на груди, рупор в руке — стоит на мостике, смотрит в бинокль на морскую даль и подаёт через рупор команды капитан дальнего плавания Михаил Метсяпуро. Фамилия не очень морская?[15] Но это только на первый взгляд. Разве море не реками наполняется, а те не из ручьев воду берут? Так что фамилия самая морская.
