Виктор Пшеничный - Архангельские рассказы
Много времени понадобилось прожить в городе, много событий произошло на этих улицах, пока не стал он родным и близким, куда сегодня рвусь с нетерпением с солнечных пляжей Египта и Турции, и не замечаю уже излишней горизонтальности и однообразия прибрежного пейзажа, а скипидарный запах опилок и смолистых брёвен сделался приятней и лучше пряного запаха заморских цветов.
Выхожу, далеко не доезжая до конечной остановки, и пешком пересекаю посёлок и промплощадку лесозавода и по ледовой переправе перехожу через Маймаксу на большущий остров Бревенник. На острове солидный посёлок — деревня, застроенный деревянными частными домиками и двухэтажными заводскими домами. Сажусь на старенький островной автобус и еду до конечной остановки у Корабельного рукава. От остановки до уреза воды около километра пешком, и вот я на льду. Корабельный рукав в несколько раз шире Маймаксы и со стороны выглядит мощнее, солиднее Маймаксы, хотя на самом деле он мелок и все большие морские суда проходят именно по Маймаксе.
Начинает светать. На льду уже сидит пара рыбаков, видимо, из числа местных жителей, да по тропинке через рукав к противоположному берегу на запад идут рыбаки. Я располагаюсь метрах в сорока от берега, рядом со старыми замёрзшими лунками, которые кто-то просверлил здесь вчера. Пока сверлил новые лунки, окончательно рассвело. Располагаюсь на ящике, спиной к ветру, опускаю удочки в воду и сижу, наслаждаясь тишиной, зимним белым пространством большой реки, отдыхая от трамвайно-дорожного напряжения, от привычной, но надоевшей городской суеты.
Вниз по течению в семи километрах расположился посёлок Конвейер. Там находится колония, где отбывают свои сроки люди, преступившие закон. Колония размещается в стенах Новодвинской крепости, построенной ещё в петровские времена и знаменитой тем, что в те далёкие годы удачно защитила Архангельск от вылазки шведских военных кораблей со стороны Белого моря.
Ещё ниже по течению — порт Экономия, остров Мудьюгский, Сухое Море, Зимний берег Белого моря. В то время как я мысленно облетал дельту реки и Двинскую губу, кивки на удочках задёргались — начинался клёв. Клевал ёрш, активно, жадно и, если проспишь поклёвку, заглатывал мормышку намертво, заставляя изрядно повозиться, чтобы извлечь крючок, не попортив снасть и не наколов руки об острые спинные плавники. Через полчаса дневная норма была выполнена — штук тридцать крупных, отборных ершей ещё шевелились в снегу около лунок. Активный лов ерша постепенно прекратился. Пью горячий чай, ем бутерброды, сознание расслаблено, бессвязные мысли самостоятельным хороводом неспешно, вяло скользят в голове, никаких тревог, неразрешимых задач, никаких проблем — почти сон с открытыми глазами. Вдруг гибкий кивок подняло снизу вверх, невидимая сила выталкивала леску из воды. «Сижок», — подумал я и упруго вытягиваю из-подо льда пока невидимую рыбку и осторожно поднимаю её из лунки. Действительно, сижок, мелко-мелко бьёт хвостом по льду, серебристо переливается чешуёй и кажется мне красавцем после пучеглазых, колючих, облепленных липкой слизью ершей. Сиг клюёт очень осторожно, отзываясь на подёргивание и хитроумную игру мормышки, и каждая пойманная рыбка — как великая премия за все тяготы дальней дороги, за хлопоты и сборы, за недосыпание, за иронические вопросы случайных прохожих.
В два часа начинаю собираться. Кладу ещё живую рыбу в пакет, очищаю ото льда и складываю в походное положение бур, сматываю удочки, ставлю в ящик термос и натоптанной в снегу тропой выхожу к автобусной остановке. Пешая переправа через Маймаксу уже освещена цепочкой огней от электрических фонарей, подвешенных к деревянным столбам, вмороженным в лёд вдоль переправы и поперёк протоки. Через канал, пробитый во льду протоки ледоколом, проброшены деревянные дощатые щиты, которые опираются на зыбкое ледяное крошево и плавающие куски льда. Когда надо пропустить по каналу корабль, специальные работники переправы эти щиты сдвигают на коренной лёд. Переправа не для слабонервных, но жители островов с детства привыкли к такому способу переправляться через реку и воспринимают её как нечто обыденное.
Трамваем, без приключений, добираюсь до Соломбалы и пересаживаюсь на городской номер. Темнота уже опустилась на город, высветились рекламные буквы, зажглись фонари. В вагоне довольно много пассажиров, но, усаживаясь на свободное место, боковым зрением, непонятно почему, отмечаю пожилого высокого мужчину в коротком чёрном демисезонном пальто, который стоит у входа на площадку и смотрит в окно. Трамвай дребезжа везёт меня по мосту через Кузнечиху и поворачивает в центральную часть города. Через несколько остановок я начинаю готовиться к выходу. Вдруг чувствую, кто-то трогает меня за плечо. Оглядываюсь, так и есть, мужчина в чёрном пальто, смущённо улыбаясь, спрашивает: «Меня не помнишь?». Далёкие, смутные, едва различимые воспоминания, вернее, предчувствия воспоминаний шевельнулись во мне, но отвечаю: «Что-то не припомню». «Ну-ка, вспомни, первенство города по боксу, мы с тобой встречались в финале». Он просительно смотрит мне в глаза, словно сейчас решается какое-то очень важное для него дело. «Ну конечно вспомнил!» — дежурно, с фальшивым оживлением отвечаю я, судорожно перебирая в памяти полузабытые и неясные образы и ощущения. «Как живётся, как дела?» — опять дежурно спрашиваю я, чтобы заполнить неловкость и скрыть лёгкую растерянность. «Здорово ты тогда меня отделал, за явным преимуществом, я после этого и бокс бросил», — не отвечая на мои вопросы, вспоминает собеседник, при этом он выглядит совершенно довольным и даже радостным, словно вспомнил нечто для себя очень приятное и счастливое. «Извини, мне выходить надо, успехов тебе», — сказал я и суетливо подал собеседнику руку, выбрался из вагона, судорожно продолжая анализировать и вспоминать только что пережитую встречу.
Мой собеседник выглядел моложаво, подтянуто, но неестественная бледность лица и какая-то обречённость в его фигуру мимике, жестах, в потёртой одежде выдавали его болезненную неустроенность, а возможно, трагические обстоятельства его жизни. Воспоминания обступили меня: мне шестнадцать лет, я заканчиваю школу, делаю успехи в боксе. Интенсивные ежедневные тренировки в зале, утренние пробежки, занятия с гантелями дома, хорошие физические данные позволяли мне стабильно побеждать на ринге и уверенно чувствовать себя в неспокойной мальчишеской среде. Пытаюсь вспомнить недавнего собеседника тогда, на ринге, и не могу. Все бывшие соперники для меня абстрактны, расплывчаты и все на одно лицо. Я ещё могу вспомнить место встречи, характер боя, силу ударов, технику и рисунок боя соперника, а вот лицо соперника, цвет волос, его физиономия для меня остаются загадкой.
После этой встречи я несколько дней вспоминал, анализировал и уже с расстояния многих лет и вооружённый опытом жизни обосновал для себя, домыслил, может быть, нафантазировал и развил обстоятельства и драматургию этой короткой и неожиданной встречи. Во-первых, задним числом я ругал и ругал себя за инертность и толстокожесть, неумение сразу откликнуться на предложенный бескорыстный контакт, на привет из юности, на упущенную возможность ответить теплом и доброжелательностью человеку, который явно в этом нуждался. Если он так счастлив встретить человека, который когда-то безжалостно избил его, учитывая и его юношескую впечатлительность, так как же сурово обошлась с ним жизнь, если эти не самые светлые воспоминание для него радость?! Как вообще он узнал через сорок с лишним лет во мне, одетом в замызганный, бесформенный рыбацкий плащ до пят, выгоревшую облезлую меховую шапку, с обветренным морозными ветрами, подержанным, морщинистым лицом, которое я сам иногда не узнаю в зеркале, того стройного, юного мальчишку который встретился тогда волею судеб с ним на ринге? Теперь-то я точно знаю, что я был хорошим боксёром, но до отличного так и не дорос, и мешала мне в этом росте излишняя впечатлительность, ненужная возбудимость, психологическая неустойчивость. Отлично готовый физически, с отработанной техникой, я выходил на ринг взвинченный, не видя лица противника, не анализируя спокойно его поведение, двигался и действовал автоматически, как заводной робот. Неудивительно, что я не узнал и не вспомнил своего невольного попутчика.
Постепенно эта случайная встреча стала забываться, я некоторое время ещё проигрывал и проигрывал в голове все обстоятельства и детали этого события и, наконец, успокоившись, отдался вольному и всё убыстряющемуся течению времени, которое, как известно, от всего лечит.
Три метели
Если взлететь над дельтой Северной Двины и Двинским заливом в декабрьское субботнее раннее утро, когда зимняя темень и не думает ещё сменяться бледным рассветом, то увидишь внизу бесконечные цепочки огней электрических фар, обозначивших гигантские колонны из сотен и сотен автомобилей и снегоходов, которые неспешно, но настойчиво двигаются и двигаются от приречных городов и посёлков в сторону Белого моря.
