Михаил Барщевский - Из жизни Вадима Осипова
— На пенсии. Формально. Но подрабатывает прачкой-надомницей. Ходит по чужим семьям и стирает белье. Согласитесь, это лучше, чем „копаться в чужом белье“, — не удержался от шутки Вадим.
— Вы этого никогда не докажете! — бросила „продавщица“.
— Чего не докажут, что белье стирает по домам, что у нее сын погиб на войне, что два инфаркта было? — неожиданно окрысилась на адвокатессу судья.
— Что бил ее, — сникнув, проговорила „продавщица“.
— А если мне не понадобится никаких доказательств? А если я поверю по своему внутреннему убеждению ее показаниям? Что вы тогда скажете?! — все больше распалялась судья. И, повернувшись к Вадиму, не меняя тона, выпалила: — Выйдите в зал. Там подождите!
Вадим растерялся. Ему казалось, что он переманил судью на свою сторону. Где-то он ошибся. Иначе с чего вдруг судьиха выставила его за дверь?
Не прошло и минуты, как и секретарша выскочила из кабинета. Явно не по своей инициативе.
Мария Ивановна, тупо уставившись в точку где-то в районе герба РСФСР, висевшего над креслом судьи в зале заседаний, сидела, сложив огромные руки на коленях. Николай Иванович испепелял ее взглядом сквозь толстые линзы очков. „Похоже, у него минус десять“, — почему-то подумал Вадим.
Сел рядом с клиенткой, но та даже головы не повернула. „Как бы ее „кондратий“ не хватил“, — забеспокоился Вадим.
Прошло несколько минут, и из кабинета судьи вышла согнувшаяся, красная как рак „овощная продавщица“. Ни на кого не глядя, села за свой адвокатский столик.
Секретарша впорхнула в кабинет и тут же высунула голову обратно.
— Зайдите, товарищ молодой адвокат. — И опять прыснув смешком, юркнула обратно под защиту судьи.
Вадим улыбнулся: „Вот ей можно“.
— Я предлагаю вам заключить мировое соглашение, — не успел переступить порог кабинета Вадим, сказала судья, — Вся сумма, одиннадцать тысяч, делится пополам. Как совместно нажитое имущество. Якобы. — Она улыбнулась, понимая всю глупость сказанного. — Счет-то открыт в период брака. — Последнее утверждение больше походило на оправдание.
— Думаю, мы согласимся, — медленно произнося слова, ответил Вадим.
— Еще бы!
— Это предложение, от которого нельзя отказаться, если я правильно понимаю? — У Вадима был вид заговорщика.
— Почему, можно. Если вы считаете его несправедливым.
— Или незаконным?
— Несправедливым!
— Хорошо. В конце концов, за законность отвечаете вы. — Собеседники явно понимали друг друга.
Через тридцать минут мировое соглашение было готово, Мария Ивановна подписала его, как и первый документ, не читая и не интересуясь содержанием.
А с Николаем Ивановичем „продавщице“ пришлось повозиться. Сначала, минут пять, в глубине зала, где они уединились с адвокатессой, он размахивал руками, вскакивал, опять садился, снова вскакивал. Потом слушал адвоката, которая неистово размахивала руками, пучила глаза. А затем, понурив голову, подписал.
Процедура утверждения судом мирового соглашения не заняла и пяти минут.
Вадим вместе с Марией Ивановной вышел из здания суда. Она ничего не соображала. Кроме, пожалуй, того, что все закончилось. Но как?! Вадим третий раз пытался что-то растолковать клиентке, но это было, как говорят юристы, „покушение на негодный объект“, — она ничего не понимала. Тогда Вадим вынул из портфеля листок бумаги, присел на корточки перед скамейкой и коротко, простыми словами написал суть того, о чем достигли соглашения в суде. В конце приписал: „Зайдите ко мне через две недели“. Сунул записку в карман пальто Марии Ивановны и распрощался.
Прошло два месяца. Мария Ивановна не появлялась. „Хоть бы позвонила, сказала „спасибо!“. Поди, плохо, вместо тысячи, и то спорной, получила пять с половиной?“ — снисходительно-беззлобно думал Вадим.
Как-то, выйдя в приемную консультации проводить очередного „своего клиента“, Осипов увидел Марию Ивановну. Перед ней сидело человек пять, но Вадим пригласил именно ее. Хорошо одетые дамы и мужчины, а они-то составляли „персональную клиентскую базу“ Вадима к тому времени, были неприятно удивлены, что предпочтение оказывалось явно простой женщине.
Мария Ивановна рассказала, что вечером в день суда у нее случился третий инфаркт. Слава богу, не обширный. Вот неделю как из больницы. Деньги получила. Пришла поблагодарить. С этими словами она вынула из сумки что-то завернутое в носовой платок, развернула его и протянула Вадиму содержимое.
— Что это?
— Четыре тысячи пятьсот рублей, добрчеловек, — ответила Мария Ивановна.
— Да вы что! Зачем?! Я не ради денег ваше дело взял.
— Это я поняла сразу. Потому тебе, сынок, и поверила. Но мне чужие деньги ни к чему. На похороны и тысячи хватит. Мне и тратить-то не на что. А у тебя небось женка молодая. Купишь ей чего побольше. Здесь много…
— Да не возьму я!
— Возьми, добрчеловек. Не обижай меня. Ты ведь первый за всю жизнь мою, кто пожалел старую. Помог без расчету. Не обижай. Хоть ты не обижай. Тебе нельзя. Ты ж мне теперь самый близкий человек на свете…
Вадим вспомнил, что отказываться от „микста“ очень плохая профессиональная примета.
Возможности доставать дефицитные вещи у Вадима уже были большие. Поэтому идею жены осуществили без проблем.
Спустя три дня два молодых человека втащили в однокомнатную квартирку опешившей Марии Ивановны самую современную по тем временам стиральную машину. С букетом цветов в придачу. Первым в ее жизни.
Талоны
Адвокатский мир устроен так, что ты можешь долго и хорошо работать, даже выигрывать процессы, но оставаться никому, кроме коллег по конторе, не известным, с маленькой клиентурой и соответствующими деньгами.
Может и повезти. По капризу судьбы к малоизвестному адвокату попадает громкое дело. Процесс, к которому приковано внимание прессы либо, на худой конец, представителей отдельной профессии, чей коллега попал на скамью подсудимых. Поскольку фигура подзащитного — личность заметная, логика окружающих движется по схеме: родственники подсудимого обратились именно к этому адвокату, а денег нанять хорошего у них предостаточно, значит, этот адвокат и есть хороший; просто мы его почему-то раньше не знали. (Тут стучат по дереву, сплевывают три раза через левое плечо и шепчут: „Не сглазить!“) Как бы ни закончилось дело — фамилию адвоката запоминают. На всякий случай.
Вадим знал это правило.
Поэтому, когда жена опросила, не возьмется ли он за дело Мирского, Осипов почти крикнул: — Разумеется!
Об аресте расхитителя социалистической собственности, директоре одного из первых универсамов Москвы — а дело было в начале 80-х, — дважды писала „Московская правда“ и один раз сама „Правда“. Все торговое сообщество следило за судьбой Мирского с нескрываемым и более чем заинтересованным вниманием. А сообщество это тогда в стране было самым богатым. Не считая партийной верхушки. Но тех не сажали, и потому для Вадима они были неинтересны.
Прошло, наверное, с полминуты, пока Вадим переварил неожиданную новость.
— Ленк, это серьезно? Кто к тебе обратился?
— Татьяна Лысова.
— Кто это?
— Да Танька! Мы с ней вместе работаем. Ну, та, у которой муж разведчик.
— А-а, засекреченная болтушка?
— Перестань! Мы же подруги. Тоже мне, блюститель гостайны!
— Все, не будем. А какое отношение она имеет к Мирскому? Разве дело ведет КГБ? Тогда я не полезу.
— Я бы и не предлагала. Жена Мирского ее двоюродная сестра.
— Ну, это вообще пустой разговор. Она пойдет к кому-то из светил.
— Не уверена! Танька говорит, что Мила жадная. И поскольку дело тухлое, мужа ее, скорее всего, все равно расстреляют, она тратить лишние деньги не хочет. В смысле большие деньги.
Вадим подумал, что, в принципе, все логично. Не пригласить адвоката вообще, допустить, чтобы кто-то защищал мужа по 49-й, — неприлично. Светиле же платить придется по полной программе вне зависимости от результата, просто за имя.
А хорошего результата по этому делу ждать точно не приходилось. Мирского посадили по статье 93-й „прим“ — хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок от 8 до 15 лет или „вышка“. Обычно расстреливали, если сумма украденного переваливала за двадцать тысяч, а у Мирского набиралось под сто. Тем более смехотворно выглядела бы ситуация, когда человека, „намывшего“ такие неимоверные деньги — четыре „Волги“, между прочим, — защищал бы бесплатный адвокат.
Вадим повторил свою мысль вслух:
— В принципе, логично. А сколько она готова заплатить?
— Танька не знает. Сказала — тебе самому надо договариваться с Милой.
— Так Мила что, уже решила со мной?
— Ну, не знаю. Татьяна просит тебя с ней встретиться. Вернее, Татьяна передает просьбу Милы о свидании.
