Валерий Зеленогорский - Ultraфиолет (сборник)
Приехали в аэропорт, подарки всем, для пакетов рук не хватает, прощались как на смерть, расцепиться не могли.
Приехала я домой мертвая, сама не своя, звонил каждый день: иди в посольство, оформляйся, принимай решение.
Села с мамой ночью на даче, когда спать все легли, и стали говорить.
Мама выслушала все и говорит: даже не думай, старый он, умрет скоро, что делать будешь, у него дети есть, не достанется тебе ничего, пропадешь, девочку тебе не дадим, ты помешалась, мы тебе счастья желаем, но старый он.
Мне бы твердость проявить – сколько будет, столько и будет, но девочку бросать было жалко, а себя оказалось не жалко.
Он еще звонил пару месяцев, потом приехал, домой его я не повела, ну что ему делать в нашей трешке-распашонке на первом этаже, встретились в «Метрополе», но уже как-то не то было, не покатило на родной земле, другая география и климат иной.
Вот уже шесть лет прошло, мама права была, умер он через год от ураганной онкологии, сгорел за три месяца, от него человек приезжал, кольцо привез его бабушки фамильное, я его не ношу, дочке оставлю на память, на лучшую судьбу.
Странность я заметила одну, девочки: стоит хоть кому-то в кои веки подкатить ко мне, не важно кто, любой мужик, все вроде нормально, можно сердце порадовать, он ночью приходит и плачет – и все сразу ломается, как будто он заговорил.
Хорошие отношения – тоже плохо, мешают проходные роли, не получается ничего после роли принцессы.
Все засмеялись, потом вздохнули.
…Все это Маша рассказала своим подругам в милом кафе эконом-класса после трех бутылок чилийского, первый раз рассказала, берегла свое от всех, подружки слушали не моргая, вздохнули в финале все вместе, выпили капуччино, нагло заказали еще ягод (гуляй, рванина), рассчитались поровну до копеечки и поехали дружно в одном такси в свое Косино, где все родились, все там живут до сих пор и, наверное, умрут, если не случится чудо.
Встреча с читателями
Первый опыт встречи с читателями запомнится мне надолго.
Два года назад вышла моя первая книжка, издатели организовали мне встречу в одном крупном магазине столицы. Я не очень хотел, плохо представлял себе, что могу сказать незнакомым людям по поводу своих литературных поделок, но издатель настоял: надо продвигать книгу – это закон рынка. Я человек либеральный, рынок любил всегда – парное мясо, огурчики, помидорчики, черемша, черешня. «Рынок так рынок», – сказал я себе и пошел.
Представлять меня должен был мой товарищ, известный телеведущий, его имя и лицо должны были привлечь людей, а я, как товар принудительного спроса, был довеском к его дефицитному имиджу.
За полчаса до назначенного времени я пришел в магазин, меня встретили, отвели в служебное помещение и налили чаю. Говорили со мной вежливо, но я понял, что меня никто из них не читал и первый раз слышат обо мне, а тем более о моей книжке.
Встреча должна была проходить в кафе, где уже разложили мои книжки и стоял стол с микрофоном и табличками с моей и телеведущего фамилиями.
Мне позвонили, и я услышал скорбный голос своего товарища, он сказал, что завис в казино, проиграл много и должен отбиться во что бы то ни стало.
Его состояние было мне понятно, я сам страдал этим пороком и простил его, понимая, как тяжело проигрывать, и все же надеялся, что скоро фортуна изменит курс и подарит удачу.
Я сообщил организатору, что его не будет, организатор загрустил, посмотрел на меня и сказал, что статус встречи меняется: я буду выступать в отделе среди стеллажей, ближе к читателям. Я понял, что до встречи в кафе я как автор еще не дорос.
По трансляции начали объявлять бодрым и радостным голосом, какая у всех сегодня радость – встреча со мной. Наблюдая за снующими покупателями, я радости и счастья в их глазах не заметил, и я понимал их: с какой стати им радоваться встрече с каким-то мудаком чего-то там накалякавшим?
Меня представили, я взял микрофон и посмотрел перед собой: на пятачке стояла толпа моих читателей из двух человек, представляющих все население планеты, – это была одна женщина и один мужчина.
Женскую часть читателей представляла девушка из тех, кто не работает по принципиальным соображениям: мама, папа есть, она ищет смысл жизни, ходит на все встречи со всеми, считает себя высокодуховной, немножко пишет, немножко рисует, читает журналы «Афиша» и «Караван», денег ей больших не надо, она брезгует гламуром, носит камуфляж и парит над миром в поисках прекрасного.
Второй читатель – мужчина с бородой, бомжеватого вида, весь в значках – от Ворошиловского стрелка и Олимпийского мишки до медалей за защиту Белого дома.
Ростом мужик был с сидящую собаку, да и значки на всей груди тянули его к земле. Вид он при этом имел решительный и смотрел вокруг, как Наполеон перед битвой при Ватерлоо.
Я коротко рассказал, о чем написал в своей книжке, и боялся услышать вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?».
Скажу честно: к этим двум вечным вопросам русской литературы я был не готов, пробовал сам себе их задавать на досуге перед встречей, но ответа, как всегда, не нашел. Надеялся, как в молодости на экзаменах, что попадутся другие, менее вечные.
Духоподъемная девушка задала вопрос первой. Она тренированным голосом диктора спросила, какое у меня кредо.
Я знал из классики два ответа: один – «всегда» – из Ильфа и Петрова, второй мне подарил мой товарищ, телеведущий.
Он отвечал на него так: «Мое кредо – не иметь никакого кредо». Что он имел в виду, никто не понимал, но люди сразу от него отставали.
Я решил, что плагиат в начале творческой биографии – это недостойно, и сказал, что нет у меня никакого кредо, а заодно дачи, приличной машины и музы.
Она засмеялась демонически, подошла ко мне, дала свою визитку и испарилась в отделе канцтоваров.
На визитке была лаконичная надпись: «Я и сестра, действительные члены Академии им. Маркиза де Сада». И совсем мелко: «Рабыня и госпожа».
Я понял, что круг моих читателей вырастет еще на одну сестру, если я найду кривую дорогу в их Академию.
Мужчина-Наполеон спросил тихо:
– Где телеведущий?
Я решил не разрушать светлый образ своего друга и сказал, что тот сейчас в Кремле.
Мужчина резко повернулся и ушел – он не был моим читателем.
Пауза во встрече в связи с отсутствием читателей слегка затянулась до неприличия, нужно было переходить к автограф-сессии, но не было желающих, и тут свершилось чудо.
В дверь магазина вбежала роскошная женщина в мехах и бросилась прямо ко мне, я с облегчением подумал: «Ну вот он, мой настоящий читатель!»
Она, задыхаясь от волнения, выпалила мне без предисловий:
– Скажите, где продаются контурные карты?
Я ей ответил и сказал:
– Встреча окончена, до новых встреч, – не зная, когда они еще будут.
Записки с выставки
Напросился я в издательстве взять меня на книжную ярмарку в городе Франкфурте. Меня взяли как собаке пятую ногу и привезли.
В самолете мы выпили много водки, и ни слова о литературе не было сказано – а чего говорить, если нет предмета? Можно было говорить о премиях и персоналиях, но для издателей авторы – немножко рабы, работающие кто за еду, а кто за славу. Есть рабы посимпатичнее, но ни одного Спартака или Шевченко среди нас не было, и восстание невозможно, и выкупать никого не надо – сами в рабство прут наперегонки…
В первый же день я пошел в казино города Висбадена, чтобы ощутить себя в шкуре Федора Михалыча – он в свое время проигрался, а я нет, наоборот, выиграл у мошенников триста пятьдесят евро и понял, что еще недозрел для понимания его трагической фигуры. Позвонил жене в Париж и сказал, что пальто продавать не надо, деньги есть, можно приезжать.
Но оказалось, что я поторопился: через час, выходя из казино, я встретил старуху на коляске у дверей, она сидела в ней царственно и разговаривала с управляющим, как со своим дворецким. Она точно знала три карты, и я решил проследить за ней. Что несло ее туда, старую, разбитую артритом развалину, мне стало ясно позднее.
Игра ее заворожила меня: она швыряла фишки так, что казалось – она сбрасывает непрофильные активы своей жизни, которая формально уже закончилась.
Я видел, как играют русские в разных казино мира, на стол летели сотни тысяч, но и они при этом нервничали и вспоминали свое небогатое прошлое в Симферополе. Старушка всегда была в порядке, и ее броски, заработанные не одним поколением семьи, доставляли ей только радость. Казалось, что каждая проигранная картина или предмет из родового гнезда доставляет ей освобождение от мучительной боли, которое ей нужно купить.
Держалась она превосходно: пила, курила, кокетничала с крупье, происходящее на столе ее не трогало, горы фишек росли перед ней и исчезали. Она к ним не прикасалась. Она шептала крупье ставки, он лопаткой то двигал к ней, то смахивал проигранное. Она была невозмутима.
Через час я решил, что мой час пришел, и поставил все свои командировочные на ее цифры. Шарик упал не туда, и я понял: чтобы выиграть, надо прожить ее жизнь, а она у каждого своя.
