Михаил Сегал - Молодость
В трамвае какой-то парень сразу вскочил и уступил место. Анна Петровна села, поджала ножки под сиденье, уставилась в окно. Ехали медленно, останавливаясь по поводу и без повода. Город расцветал, обрастал листьями и пылью. Она сошла на «летчика Гастелло» и так же медленно направилась дальше.
Дверь открыла пожилая женщина.
– Вы Анна Петровна?
– Да.
– Он вас ждал.
Из комнаты выглянул пожилой мужчина в чистой, выглаженной рубашке, застегнутой на все пуговицы и заправленной в треники. Треники, не заканчиваясь, врастали в тапки.
– Здравствуйте, – сказал он, – я думал, опять Николай выдумал что-то. А вы очень даже существуете! Не вымысел! Ну, стало быть, не зря ждали. Мы – Степановы, соседи. Я – Степанов Александр Петрович.
– А меня Нина Григорьевна зовут, – сказала женщина, – он просил вас дождаться.
5
Она прошла по больничному двору, потом по коридору и вспомнила каждую пылинку на дорожках, каждый скол на кафельном полу. Снова запах обеда, как волшебный клубок, побежал перед ней и привел в главный стационарный корпус.
Зайдя на шестой этаж, стала искать койку Старика. Другие больные загораживали обзор, их вереница тянулась от раздаточной к столам, кому-то нянечки несли обед в палаты. Но даже когда все рассосались, Старика в коридоре видно не было. С радостью она обнаружила его в светлой палате, на хорошей койке, прямо у окна.
Он расцвел, как ребенок, приподнялся и сел. Анна Петровна прижала его к себе, стала гладить по голове и шептать так, чтобы не услышали другие:
– Все хорошо, Николай Николаевич, не нужно вам волноваться.
– Я думал, придете вы или нет, – он тоже старался шептать, но у него получалось чересчур громко, и от этого она гладила его по волосам еще нежнее.
– Ну как я могла не прийти! Только узнала, что вы здесь, сразу пришла.
– А я вот… Загремел сюда… Терпеть не могу госпитали.
– Потому что не надо было одному ходить на кладбище.
– Ну… Бывает.
– Вы же говорили: у внуков машина есть.
– Я просто захотел. И просто пошел. Вообще – нужно больше ходить.
– Хотите, мы потом с вами вместе сходим?
Старик задумался, и она поняла, что это ужасно глупо: предлагать сходить на могилу к его жене.
– Простите, может, вы один хотите? Я не настаиваю.
Старик ответил:
– Со временем.
6
Прошло несколько дней, как несколько лет. До наступления темноты, пока можно было не включать свет, она делала всю домашнюю работу: мыла посуду, подметала пол. Два раза, когда трамваи за окном шумели слишком громко, даже играла на фортепиано. А однажды перед походом в больницу выбежала, как есть, девочкой, за угол купить фрукты. Старушки улыбались и одобрительно кивали: хороший ребенок.
Пока вымытые фрукты сохли, счастливая, как девушка перед свиданьем, она сидела у зеркала, делала грим, потом рылась в «шифоньере», выискивая наиболее нарядные бабушкины блузки. Было спокойно на душе, пиджак звенел и своим звоном провожал в путь.
Полумертвые старики, обитатели палаты, оживали с появлением Анны Петровны, которая хоть и выглядела старше некоторых из них, но каждый день, приходя в больницу, приносила с собой немного молодости и свежего воздуха. Тухлая больничная пыль переставала душить, и этого хватало каждому на один-два глубоких вдоха. А она ничего особенного не делала. Здоровалась, разговаривала с Николаем Николаевичем, раздавала яблоки и апельсины.
Однажды, когда они отдыхали после прогулки, в палату вошла опрятная и приветливая пара лет сорока.
– Привет, дед, – сказал мужчина.
– Здравствуйте, – сказала женщина.
Анна Петровна встала со стула, как ребенок, который уступает место взрослым. «Молодые» немного смутились.
– Ну здравствуйте наконец, нам дед про вас столько рассказывал. А я говорю: пока не увижу твою Анну Петровну, не поверю. Олег, очень приятно.
– Лена, – представилась женщина.
«Молодые» не садились. Анна Петровна тоже.
– Как вы сегодня? – спросила Лена Старика.
– Отлично, погуляли вот.
– А, ну хорошо, – сказал Олег, и все опять замолчали.
Они были милые и приветливые, не похожие на других взрослых. Анна Петровна буквально за пять минут к ним привыкла и полюбила, как своих детей.
Потом Старик уснул, а они пошли к завотделением узнать: что и как, когда выпишут, ну и вообще – поговорить. Ждали долго около кабинета, думали уже уйти, но тут он появился. Это был тот самый врач, с которым Лика разговаривала две недели назад по поводу дедушки. Он пригласил их в кабинет, повертел в руках карту Старика и сказал:
– Все нормально. Никакой угрозы особо нет, просто возраст.
– Ну сердце же у него болит, – сказала Лена.
– Вы знаете, как говорится, инсульта не было, и – слава богу.
– Что? – Анна Петровна вскинула глаза.
– Инсульта не было, и – слава богу! Простите, мне надо идти.
Он ушел, а Олег спросил:
– Я так понимаю, все относительно нормально, если инсульта не было. Или что? Анна Петровна? Почему вы так заволновались?
Она не ответила, дошла с «молодыми» до конца коридора, а потом тихо сказала:
– Вы следите, пожалуйста, за вашим дедушкой. Никуда не уезжайте… Эти врачи сами ничего не знают. Говорят всем одно и то же… Сталина на них нет.
7
С холостяцким бытом пора было кончать. Переезд переездом, но пока живешь в квартире, должен быть уют и порядок. И пол нужно мыть, а не только подметать, и ложки-вилки вытирать, и чай заваривать по-человечески, перед питьем, а не в термосе – с утра и на весь день.
Старик первое время ревновал к предметам, но потом привык. Да и какая тут ревность! Все и так лежало, как попало: на столе, на подоконнике, даже на кровати. Анна Петровна не нарушала привычного уклада жизни, напротив: собирала по крупицам то, что рассыпалось, приводила в порядок хаос, жить в котором было уже невозможно.
Сначала она не решалась касаться портрета покойной жены. Все вокруг было чисто, а черно-белая красавица в отглаженной гимнастерке продолжала смотреть из-под треснутого стекла, из-под тонкого и стойкого слоя пыли. Потом Анна Петровна решилась: взяла тряпку и медленно, от краев к центру, чтобы не касаться сразу лица, очистила портрет.
Дни стояли теплые, они часто гуляли. Сначала немного, потом больше. Старик улыбался, держал ее под руку, жизнь к нему возвращалась.
Однажды отдыхали на втором этаже после прогулки. Старик бодрился и не хотел останавливаться, но Анна Петровна видела, что ему тяжело, и сказала, что отдохнуть нужно ей.
– Годы идут, – сказал Старик, – жизнь практически прошла, а подъезды как пахли в детстве, так и пахнут. Черт его знает, что такое: то ли это штукатурки запах, то ли еще что.
Она кивала, делала вид, что переводит дыхание, а сама смотрела в окно на уже густую траву, на весну, которая хоть и перевалила за середину, а все же была какая-то ранняя. До первого июня оставалась куча времени, но ведь даже первое июня – это только начало чего-то радостного и долгого, чему почти нет конца, когда можно глубоко вдыхать и выдыхать и воздух никогда не закончится. Она немного волновалась, потому что никогда не стояла вот так с кем-то в подъезде.
Послышались шаги. Старик, по-ребячески испугавшись, отпустил ее пальцы. Сверху под руку спустились Степановы.
– Здравствуйте, – сказали они, – отдыхаете?
– Да вот, Анна Петровна остановилась отдышаться, – моложаво ответил Старик.
8
Это был настоящий поход в гости. Целый час серьезно готовились, гладили рубашку, обсуждали, какой галстук лучше. А потом – надели тапки и позвонили в соседнюю дверь на лестничной площадке.
Быт Степановых был отлажен временем. В рассохшихся дверях, в кухонных кранах, в каждом предмете отдельно и во всех вместе билось сердце этих двух людей. Базовый археологический слой относился к шестидесятым, когда была получена квартира и куплена основная мебель. Но местами виднелись следы «позднего хозяйствования»: на тумбе на вязаной кружевной салфетке стоял радиотелефон, а в углу, под салфеткой – современный телевизор.
Сначала все стеснялись и сидели друг напротив друга. Потом пили чай и разговаривали, но все еще чересчур официально. А потом включили «Аншлаг», и сразу стало проще. За веселыми шутками и время быстро бежит, и общение становится непринужденным. Потом «Аншлаг» закончился, и Нина Григорьевна сказала:
– Мужчины – мыть чашки на кухню, а мы – на балкон.
На балконе она закурила.
– Курю, курю – привычка с фронта. Бросала несколько раз, но – слаб человек.
– А Александр Петрович?
