Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
— Пусть станцует!
— Он отлично танцует!
— Нет, он не может. Еще никто не видел, как он танцует, — заспорили ребята.
Смеясь, учитель физкультуры чуть ли не силой выволок его на середину комнаты. Он встал в центре круга и посмотрел на молодого учителя.
— Танцуй! — сказал кто-то из ребят.
— Я не умею.
— Танцуй!
— Я не умею.
Комната разделилась на два враждующих лагеря — а парень остался одиноким по-прежнему.
— Как же, боится уронить свое профессорское достоинство! — не выдержав, сказал молодой учитель.
— Я не профессор.
— Ну значит, будешь им.
— Да, буду! — сказал ученик, властно оглядев всех, и вышел из комнаты.
Откровенный вызов, прозвучавший в его ответе, задел всех присутствующих. Своим ответом он словно говорил: «Да, я выше вас всех. Я не могу участвовать в ваших дешевых представлениях. Да, я буду профессором. Ты не смог им стать, ты уже никогда им не станешь, а я стану!». Его дерзость не оскорбила учителя. Сила убежденности мальчика в своей необыкновенности потрясла его.
Вскоре ребята вернулись в школу. Первый урок молодой учитель проводил в своем классе. Когда он вошел в класс, ученики все как один поднялись из-за парт. Учитель удовлетворенно оглядел ребят. Крепкие, загоревшие, они словно не вмещались в эту комнату. Он чувствовал, что ребята очень соскучились по школе. Но когда он остановил взгляд на передней парте, ему показалось, что между ним и классом выросло препятствие в виде глыбы льда.
Шли дни, но лед в отношениях учителя с лучшим учеником так и не таял. Стремление учить, воспитывать, отдавать все лучшее своим ученикам не заглохло в учителе. Только это стремление не относилось к этому ученику. Учитель был непреклонен в своей неприязни к нему. «Эгоизм, — рассуждал про себя учитель, — это раковая опухоль. Безжалостная болезнь, охватывающая не только тебя, но и все вокруг. Эти девятнадцать человек, каждый день заполняющие класс, чувствуют себя ниже одного человека. Его презрительное превосходство подавляет их достоинство, сковывает инициативу. Надо сделать так, чтоб они почувствовали свою силу, поверили в себя. Тогда в классе не будет места превосходству кого бы то ни было».
Учитель всеми силами старался подтянуть отстающих учеников. Он часто вызывал их к доске, занимался с ними после уроков. Лучший же ученик внешне оставался неизменным. Можно было даже подумать, что он доволен этим удивительным соперничеством с учителем. Но в последнее время чувствовалось, что в глубине души он стал бояться и сторониться учителя. Наступила самая ответственная пора, приближались выпускные экзамены. Первый экзамен был письменный. То, что лучший ученик писал блестящие сочинения, было известно всем. Он мыслил широко и содержательно. Но иногда, торопясь записать мысль, пропускал буквы или даже проглатывал целые фразы.
Пришла весна, поселок оделся в зелень, в школе впервые за долгое время раскрылись окна. Классы наполнились светом и теплом. До экзаменов оставалось совсем мало времени. В учительской обсуждали кандидатуры будущих медалистов. Все в один голос называли имя лучшего ученика. И только молодой учитель высказался неопределенно:
— Все покажут экзамены…
Решительнее всех высказался старик-завуч.
— Золотая медаль не дается одному ученику. Это прежде всего итог труда всех учеников и нас, учителей.
— Совершенно верно, — подтвердил учитель.
— Я не знаю, что у вас приключилось там, на уборке хлопка, я понимаю, он высокомерен, тщеславен, заносчив, но медали достоин.
Теперь в спор включился учитель математики.
— Знаешь, давай говорить откровенно. Ты и сам ведь несколько заносчив. Все-таки не забывай, что он еще мальчик. Столько людей хотят знать твое решение, а ты возомнил о себе бог знает что. — Почувствовав, что переборщил, математик постарался смягчить свои слова: — Мальчик-то сирота. Дядя воспитывает его. Надо ему помочь. Ну, ответил тебе не так, ничего страшного. Да он, наверное, и сам теперь переживает.
Другие учителя, видно, и не собирались возражать математику.
Но молодой учитель стоял на своем:
— Вера в свои силы, глубокая убежденность, что тебя ждет яркая, полная свершений жизнь, гордость, рожденная этой убежденностью и верой, — естественны и прекрасны. Но иное дело, когда человек переоценивает свои силы и способности. Гордость в нем неотделима от высокомерия. Вместо того чтобы увидеть и уничтожить это высокомерие, мы награждаем его золотой медалью и отправляем во взрослую жизнь… Он уйдет, но куда, по какой дороге?.. Высокомерие сделает его слепым, отдалит от товарищей, друзей. Не даст возможности увидеть, оценить силу, способности других. Весь мир покажется ему всего лишь фоном, оттеняющим его персону. Он будет чувствовать себя выше всех людей — знакомых и незнакомых. Так пройдут годы. И наступит миг, когда он уверует в то, что достиг тех высот, которые недоступны ни одному смертному, не подозревая даже о своем падении. И это не будет простой ошибкой — это будет трагедией. Большой трагедией… Может, и я был таким, может, и я был заносчивым, высокомерным. И может, прав был этот ученик, когда говорил: «Ты не смог стать профессором, а я стану». Может, прав математик, который сказал: «Ты и сам несколько заносчив». Но я снова повторяю: прежде чем дать ему золотую медаль, мы должны понять, куда, какими путями пойдет он по жизни.
В ясное майское утро ученики собрались в школе. Они пришли необыкновенно торжественные, приодетые. А лучший ученик пришел один с тем же деланным спокойствием на лице. Поздоровался с учителями, сидевшими на веранде, прошел в класс. Прозвонил звонок, и экзамены начались. Учитель написал на доске темы. Ученики склонились над своими тетрадями.
Вечером учитель, устроившись в пустом классе на втором этаже, стал проверять работы. Он очень волновался за своих учеников. Осторожно приоткрыв дверь, в комнату вошел завуч.
— Можно? — сказал он, виновато улыбаясь. Потом присел рядом с учителем, снял кепку, вытер пот со лба. С грустью оглядев стол, стопки ученических работ, он сказал: — Проверяешь… Ну, как написали?
И только уходя, виновато кося глазами, объяснил причину своего неожиданного визита:
— Ты проверял его работу?
— Еще нет, — ответил учитель.
Старый педагог откашлялся и, словно переборов себя, сказал:
— Все-таки тяжелое у него было детство. Без отца ведь рос парень. Сейчас у него дома все в страшной тревоге. Очень прошу тебя, не будь особенно строгим к нему.
— Он хочет медали?
— Нет, отнюдь нет. Он боится, что срежется. Он говорит, что где-то пропустил букву, а какую-то фразу написал неправильно.
Завуч, словно скинув с себя тяжелый груз, облегченно вздохнул и вышел. И почему-то после его ухода молодого учителя охватила непонятная грусть. «Что это за просьба? Откуда этот страх?» Он мог ожидать любой просьбы, но только не этой. Он даже не допускал и мысли о таком повороте событий. Учитель отыскал работу лучшего ученика и, увлекшись чтением, не заметил, как отложил в сторону ручку.
Иси Меликзаде (1934–1995)
ТАЛИСМАН
© Перевод Д. Каракмазли
В Борчалы Агарагим провел всего одну ночь.
Тоже глупость, ей-богу, — вчера приехал, а сегодня кати обратно. Хоть бы денька три погостить здесь, отдохнуть от бакинского шума, от городской суеты, подышать чистым воздухом, попить вкусной родниковой воды. Когда он, нехотя подойдя к машине, сел за руль, теща снова стала его упрашивать, чтоб не уезжал, но ей ответила Перване: «Нельзя, мама. В понедельник у него дела».
«Плевал я и на их дела, и на понедельник!» — тронув машину, мысленно выругался Агарагим, но тут же подумал, что не очень-то на них плюнешь, в понедельник он должен принимать экзамены у заочников…
Агарагим глядел на плоские сероватые холмы, тянувшиеся вдоль шоссе, и думал, какая это, в сущности, мука — часами одному сидеть вот так, за рулем. Когда ехали в Борчалы и рядом были жена и дочка, те же самые холмы не казались такими безрадостно-серыми, и дорога не была такой закрученной, и асфальт не так слепил глаза. Колеса, и те шуршали иначе, а сейчас прямо как фонтан какой — плещет, баюкает, сон навевает. Подумать только: больше четырехсот километров! Крути и крути баранку… Агарагим сразу затосковал, но тут же одернул себя: нельзя четыреста километров тосковать да злиться — сердце лопнет. Успокоиться надо, чем-то отвлечься. А в конце концов, подумаешь — далеко!.. «Жигули» новые, что им четыреста километров? Колеса шумят? Включи приемник. Запусти магнитофон. Какого черта приобретал ты тогда японский магнитофон, тысячу отвалил спекулянту?
Агарагим нажал клавишу, и грубоватый низкий голос турецкой певицы, похожий на голос подвыпившего мужчины, наполнил салон, заглушив водопадное журчание колес.
Агарагим слушал грустную песню, и мысли у него были невеселые. Да… Целый месяц куковать одному в трехкомнатной бакинской квартире. Целый месяц — ни жены, ни дочки. Сам себе чай вскипяти, сам обед свари, сделай уборку, на базар съезди… Ну, допустим, зайдет иногда старший брат, ну и что — все равно одиночество есть одиночество.
