Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи: Избранная проза

Спасаться и бежать домой было уже поздно. За стеной в большой комнате синагоги бандиты уже рубили шашками амвон, столы, скамейки, рамы окон, потом открылась дверь, и в комнату ворвался бандит. У него было красное, толстое лицо с отвислой нижней губой и широким, приплюснутым носом. Бандит был сильно пьян. В правой руке он держал шашку.

С минуту бандит стоял молча и тупо глядел вперед. Вдруг глазки его заблестели, он весело мигнул нам и прогнусавил: «Жиденё». Ребе хотел что-то сказать, но бандит, ухватившись левой рукой за стол, чтоб не свалиться, правой ногой саданул ребе в спину так, что тот упал на пол. Бандит заржал.

— Раббинер! — крикнул он. — Черт бородатый!

— Хведька! Хватай его за усам! — появившись в дверях, громко крикнул второй бандит, парнишка лет семнадцати.

Хведька, первый бандит, не понял сразу, что ему говорят. Он перестал смеяться, потом посмотрел на дверь. Потом снова заржал.

— Раббинер! вставай! — прохрипел он. — Вставай, хрен! Бороду резать будим.

Хведька дернул ребе за ус, взмахнул шашкой и отхватил ему полбороды.

Ребе вскочил. Борода его была срезана косо: одна половина бороды осталась прежней длины, по пояс, а другая была срезана почти до самого подбородка.

А Хведька заливался. Он прыгал вокруг ребе, опускался на корточки, хватал себя за живот, за щеки и гоготал.

— Жиденё! — кричал он. — Гляди на раббинер!

Мы стояли в дверях и руками держались друг за друга. Мы не смеялись.

Хведька выпрямился и сердито посмотрел на нас.

— Жиденё, убью! — прохрипел он, взмахнув шашкой. — Убью, паршивцы!

Мы кинулись в дверь. Все бандиты, кроме Хведьки, уже ушли из синагога. По огородам, по задворкам мы бежали домой. А ребе недолго после этого протянул. Испугался он очень, заболел и через две недели умер.

В 1919 году в нашем местечке Липковичи стояли поляки. Важные такие паны, усатые. Было их три полка.

Стоят поляки неделю, другую. А крутом тихо. Красная армия у Березины. Обленились поляки, обжились, жрут, пьют и усы подкручивают. «Попробуй кто, подступись».

И вдруг побежали. Это было летом. Вечером. Мы сидели за столом у открытого окна и ужинали.

— Пáрит как, — сказал дядя, — надо окно закрыть.

Он встал и пошел к окну. И вдруг близко раздался выстрел. И второй выстрел и третий.

— Отойди от окна, Михл! — крикнула тетя.

— Неужели это красные? — сказал дядя. — Откуда бы им взяться вдруг?

Дядя прислушался.

— Нет, — сказал он, помолчав, — это не красные, это банды.

В Белоруссии в то время было много мелких банд. Не красные, не белые и не зеленые, а просто бандиты. Какой-нибудь отставной унтер соберет вокруг себя человек 30 бандитов и пойдет гулять по полям. Где плохо лежит — там стянет. А наскочит на крепкий кулак, подберет штаны и драла.

— Это не красные, — сказал дядя. — Это банда, я их за версту узнаю. Покажут же им поляки.

— Бойцы, елки-палки, — сказал старший сын дяди Герш, охромевший на войне, — накладут им поляки в хвост и в гриву.

— Нашли куда соваться, — сказал дядя, — дурьё.

Я открыл дверь и вышел на улицу. Целая толпа бежала по улице, все с узлами, с мешками, с чемоданами. Это были польские солдаты. Пять-шесть человек в офицерской форме с револьверами в руках гнались за ними и, ругаясь, тыча дулом в спину, старались их повернуть и построить в ряды. Но солдаты ловко увертывались и бежали в обратную сторону. Многие кричали: «Бóльшевики! Бóльшевики!» Винтовки были у всех, но никто не стрелял. Проскакали военные тележки. Шесть лошадей волокли большую пушку.

— Поляки отступают! — крикнул я.

— Не мели, — сказал дядя. — Будут поляки бегать от бандитов!

— Бегут, — сказал я.

— Ерунда! — сказал дядя.

Мы закрыли ставни, заперли дверь и всю ночь просидели на полу.

И всю ночь в местечке стреляли. Утром дядя спросил Герша:

— Как думаешь, кто в городе: поляки или бандиты?

Герш вместо ответа открыл половинку окна и выглянул на улицу. Он долго нюхал воздух, поглядел влево, вправо, удивленно свистнул и, повернувшись к нам, сказал:

— Бандиты, елки-палки.

— Что ж делать? — заплакала тетя.

— Чего там, — сказал дядя, — одна хвороба, что поляки, что бандиты.

Где-то закричали. Бандиты были близко. Дядя захлопнул окно и приказал нам снова сесть на пол и молчать, что бы ни случилось. Крики приближались. Но тут — на наше счастье — ударил набат. Бандиты высыпали из домов и побежали на площадь.

Я видел их, этих бандитов. Я подкрался к базару и, сидя за забором, увидел их всех в сборе. Парад у них тогда был, что ли? Ну и бойцы! Было их человек пятьдесят, самое большое шестьдесят. Вооружены кто чем: винтовками, обрезами, охотничьими двустволками, пиками. Одеты чудно; один в синих гусарских штанах, другой — поверх длинной полотняной рубахи надел новенький френч, у третьего — под английской шинелью голая волосатая грудь. Все бандиты были на конях. Командовал этим сбродом худой, длинный человек, одетый в красную черкеску с капитанскими погонами. Он был выше всех на целую голову. Атаман что-то говорил. А бандиты шумели и ругались.

Ночью опять начали стрелять. Поляки, увидав, что заняли местечко не красные, а бандиты, повели на Липковичи наступление. Наступали поляки по всем правилам: стреляли из пушек, перебегали цепью, пускали сигнальные ракеты. И все это было ни к чему: бандиты, увидав, что дело тут нешуточное, сами укатили. Остался только один бандит, раненый в ногу. Он лежал на базаре у церковной ограды и плевался.

Всю ночь поляки обстреливали Липковичи. Утром, увидав, что в местечке уже давно нет ни одного вооруженного бандита, поляки решились вступить в Липковичи. Вступали они стройными рядами, со знаменами, с барабанным боем. Впереди — паны-офицеры, усы крутят, бренчат саблями и важно поглядывают по сторонам: «попробуй кто, подступись».

Ехал я в 1918 из Киева в Москву. Ехал в теплушке. Народу в теплушке набито! Лежат в три этажа, один поверх другого. И ехал со мной один солдат, веселый такой парень. Всю дорогу, трое суток, он простоял на ногах. Сесть ему негде было, но он не унывал, шутил и зубоскалил. А в теплушке — темно, душно. На каждой станции — бой с мешочниками. Вши заедают. Езда что надо. Вспомнить страшно.

На третий день, рано утром, приехали мы на маленькую станцию Гусино. На станции деревянный вокзальчик, за вокзальчиком — редкая лесная просека — вот и все. Удивительное дело: вокзал был пуст, ни одного «мешочника». Встретил поезд сам начальник станции, худощавый человек в форменной шапке, и сообщил нам, что поезд дальше не пойдет. В вагонах заволновались. На перрон выскочили солдаты с винтовками, бабы, мужики. Все кричали, грозили бить, побить, угробить. Но начальник заявил, что поезд дальше не пустит, так как по линии бродит бандитская шайка и, вероятно, путь уже перерезан. «Но, — добавил начальник. — с минуты на минуту ожидаем воинский эшелон. Как пройдет эшелон, так и вас отправлю». Пока же нас перевели на запасной пуль.

В вагонах пошумели и успокоились. Коли бандиты, то что тут поделаешь. Вылезли мы из вагонов, расселись на перроне, на опушке леса, развязали кульки, поели, а потом растянулись на траве, захрапели.

Я от нечего делать слонялся по станции. Тут мне встретился веселый солдат. Он насвистывал что-то и улыбался.

— Здрасте, — сказал он, — дорогой товарищ.

— Здрасте, — сказал я.

Мы пошли вместе.

Веселого солдата звали Алексеем Никандровым. Раньше он крестьянствовал, но вот уже четыре года как он оторвался от хозяйства и воюет. Осенью, в Октябрьскую революцию, он было ткнулся домой. Пришел домой, а хозяйство все развалилось, батька помер, женка пропала. Одна старуха мать осталась, и та по домам ходит, милостыню собирает. Пожил Алексей дома недельку, а тут немцы стали подступать. Плюнул он на дом, на хозяйство и пошел в Красную гвардию. Повоевал немного и получил пулю в левый бок. Теперь он выписался из больницы и едет искать свой отряд. Говорили ему люди, что отряд этот стоит где-то тут, в этих местах.

Рассказывая, Алексей заглядывал в открытые двери теплушек.

— Иной раз, — пояснил он мне, — найдешь так нужную вещь: сапоги, шинельку.

На этот раз Алексею не везло. Вагоны были пусты.

Вдруг у одной теплушки Алексей остановился.

— Тут кто-то есть, — сказал он.

Я подошел к вагону и просунул в открытую дверь голову. Со света я плохо видел, что делается в полутемном вагоне, но в углу, несомненно, стоял человек.

— Кто тут? — негромко спросил Алексей.

Человек не отвечал.

— Кто такой? — продолжал Алексей.

Человек молчал.

— Что он — хворый, что ли, или немой? — сказал Алексей и полез в вагон. Я вскарабкался тоже.