Леонид Костюков - Великая страна

— Извини, Лиза, если я тебя расстрою, но месяц назад я проснулся в пять утра с твердым ощущением: случилось непоправимое. Знаете, в моем классе училась одна девочка, Эльби, кстати, ее полное имя было Алабама, так ее мама научила чуть что травить. То есть, почувствует она даже не боль, а крохотный укол в животе или тень недомогания, сразу так деликатно отходит в кусты — и мы слышим характерный звук… знаешь, Лиза, много лет спустя я попал в зоосад со своими детьми и услышал, как ревет окапи. Ты не поверишь, один в один…

— Что же тут удивительного, Гэри, просто окапи реветь тоже учила мама.

— Да, видимо, дело в этом. Так вот, я приучился вытворять с собственной душой то же, что маленькая Эльби с желудком. И присмотревшись к своим трофеям, я обнаружил там стыд.

— Стыд?

— Уверен, Лиза. Стыд.

— Да ты просто динозавр, Гэри. Я молчу. У меня в голове возбудилась тысяча примеров, и все они кинулись к лифту, который ведет к языку, но я молчу. Ты видишь, мне эти примеры кажутся сейчас неуместны. Я скажу коротко: не то чтобы я не видела в своей жизни людей, которые чего-то стыдятся. Я знала одного парня с испанскими корнями, который элементарно стыдился того, что у него была задница. Эта задница совершенно чинно себя вела, можно сказать, жила затворницей, никогда никому не показывалась, как восточная леди, а всю свою функциональную сторону исправляла в строго отведенных для этого местах. Но нашего мачо угнетал сам факт ее существования. И его не утешало, что задница есть у всех и каждого, вплоть до Авраама Линкольна. Я веду к тому, что многие стыдятся. Но — сейчас будет немножко сложно, Гэри, напряги мозги, — стыдливые вокруг меня всегда стыдились признаться в предмете своей стыдливости. Удалось тебе поймать?

— Да. А как ты узнала, что этот испанский парень…

— Прекрасный вопрос. Эти сведения из него выудил один психоаналитик под глубоким гипнозом, а потом рассказал своему сексуальному партнеру Фреду, довольно гнусноватому лысеющему типу из Флориды с фигурой, как у шахматного ферзя, а уже Фред…

— Я вижу. Что ж, Лиза, я не стыжусь признаться в том, что испытал дикий стыд, в сравнении с которым первородный стыд Адама после вкушения яблока показался бы стыдом старого близорукого нудиста перед зеркалом.

Глава 27. Гэри стыдно

Мне стало стыдно перед моей женой Элизабет. Если сказать прямо, я обгадил ей молодость: сперва не решая своих проблем, а потом решая свои проблемы, выясняя свои запутанные отношения с Господом. Но ведь, Мэгги и Лиза, строго говоря, отношения с Господом можно выяснить и после смерти, а отношения с любимым человеком — нет. Я скажу вам больше, если ты придешь к гармонии с любимым человеком, ты придешь и к гармонии с Господом. Когда я думал об этом, слезы текли у меня по щекам, как дождевые капли по ветровому стеклу.

Три дня я собирался с духом, чтобы испросить прощения у Лиззи. И на четвертый день я купил лучших цветов у одной глуховатой хорватки на углу Тридцать шестой, надел лучший свой костюм и вошел к Лиззи в комнату.

— Что случилось? — встревоженно спросила она. — Кто-то умер? Ты собрался меня бросить?

Я в самых торжественных выражениях изложил Лиззи свой стыд, и предмет этого стыда, и стыд за этот стыд, и прочие гарниры, а потом в выражениях еще более изысканных, как кремовый узор на торте, обратился к ней с мольбой о прощении.

— О Гэри! — сказала она. — Что за чушь! Тебе не за что просить прощения. Ты был лучшим мужем и отцом, и годы, проведенные с тобой, составляют цвет моей жизни.

Я вышел в недоумении.

Понимаете, хорошо бы она меня простила. Но она меня не простила. Она повела себя так, словно я не был виноват, но я, дерьмо, был виноват, потому что если чувствуешь свою вину и твои щеки распирает жаром, как медицинскую грелку, то пусть ведущий восьмого канала впаривает налогоплательщикам, что у тебя нет вины, но ты-то сам прекрасно знаешь, что она есть, а ведущий просто лжет за хорошие деньги…

— Какого ведущего ты имеешь в виду? — встрепенулась Лиза.

— Лесли Траппота.

— О Гэри! Как ты божественно прищемил ему яйца! Этот косоглазый ублюдок действительно постоянно лжет. Если даже спросить у него, как его зовут, и тут он отвечает Лешли, потому что Господь специально сделал его шепелявым. Но всё, всё! Гони дальше про свой траханный стыд и про то, как ты его одолел. Действительно, твоя супруга ответила тебе чересчур округло.

— Именно! Я было собрался к психоаналитику, но потом решил сэкономить время и деньги и сам проанализировал ее слова. И они сгорели под пристальным взглядом, как вампир на свету.

Конечно, я был и лучшим мужем и отцом, и худшим, потому что единственным. А насчет цвета ее жизни, так ведь эта змея не уточнила, какой, чтоб ее, цвет она имела в виду. Тогда я снова пошел к глуховатой хорватке, и она, увидев меня за квартал, уже заулыбалась и замахала мне букетиком фиалок. На сей раз я взял корзину лучших цветов, к своему парадному костюму прикупил галстук и дымчатые очки, воспользовался отбеливателем Майзеля для зубов и явился к Лиззи. Для начала она меня попросту не узнала и попыталась уточнить, по какому адресу меня послали. Потом села, как при дурном известии.

Я изложил ей свой стыд в выражениях прямых, точных и сильных, немного напоминающих стиль публицистики Нормана Мейлера. И она ответила мне:

— О Гэри! Если за этими твоими абстракциями стоит нечто конкретное, растрата, например, или измена, не томи меня и себя, скажи об этом и дело с концом. Но если тебя и впрямь тревожат фантомы вчерашнего дня, милый, забудь о них. Скажи, чем я могу тебе помочь.

— Прости меня.

— Но мне… Господь! Ладно, Гэри, я прощаю тебя. Это всё?

Я ушел в замешательстве.

Слова были сказаны. Именно так, растрата и измена, потому что я растратил наши лучшие годы и изменил первым клятвам любви. Что любопытно, аспирантка Люси ни одним дюймом своего холеного тела не втерлась в сонм обступивших меня кошмаров. Это как если бы серийному убийце вменили еще неправильный переход улицы. Если вы спросите, каково мне было, я отвечу: мне было стыдно, очень стыдно, потому что я оказался не тем человеком, который должен был оказаться на месте меня. В то же время я сомневался, достанет ли тонкости чувств у моей Элизабет, чтобы понять мои проблемы. Пока я колебался, глуховатая хорватка сама приперлась ко мне на дом, узнав адрес у соседей, и привезла тележку цветов. Я купил эти цветы, чтобы от нее отвязаться, а уже с тележкой цветов на руках было бы глупо не пойти к Лиззи.

Я ввез тележку к ней в комнату. Она побледнела и приняла валидол.

— Мне, — начал я.

— Стыдно? — угадала она.

Я кивнул.

— Тогда, — сказала она, — будь так добр, выслушай меня очень внимательно. Мне было хорошо с тобой все эти годы за исключением тех трех раз, когда ты припирался с цветами и начинал макать меня башкой в соус из своих мозгов. Если ты будешь делать это раз в год, я, так и быть, с этим смирюсь. Но три раза в неделю, Гэри, для меня физически много. Когда ты в следующий раз приобретешь оранжерею, не привози ее сюда. Повесь этот костюм в шкаф и не надевай до моих похорон. А если тебя еще засвербит изнутри, веди себя как мужчина, то есть, напейся до состояния клинической смерти и в этом своем состоянии поделись этим своим состоянием с соседями по бару. А теперь, Гэри, пожалуйста, спусти штаны. Так. А теперь подойди к окну и прислонись жопой к стеклу.

Я сомнамбулически исполнил ее просьбы.

— Тебе стыдно? — спросила Элизабет.

— Да. Она кивнула и закурила. Потом не спеша прочитала газету. Напоминаю вам, что я все это время стоял голой жопой к оконному стеклу.

— Тебе стыдно? — спросила Элизабет минут через восемь.

Я вгляделся в мутный сумрак своей души.

— Пожалуй, нет, — ответил я наконец. — Мне холодно.

— Можешь одеваться, — резюмировала она сухо и не глядя на меня.

Глава 28. Приближаясь к настоящему моменту

— Так с помощью несложного трюка я вылечился от тягостного стыда. Не знаю только, Лиза, можно ли рекомендовать эту методику твоему испанскому другу…

— Да какой там друг! Я же объясняю тебе, мой придурок Фил контактировал с этим голубым, Фредом, по поводу каких-то махинаций на тотализаторе. И Фред в порядке хохмы ознакомил его с некоторыми врачебными тайнами своего дружка-психоаналитика. Слушай, а может быть, он так клеился к моему Филу?

— Может быть.

Утро понемногу заливало комнату розовым светом. На углу хриплоголосый мальчишка торговал газетами. По пожарной лестнице ярдах в двадцати наискось от окна неторопливо спускались двое домушников в черных масках с прорезями для глаз и с фирменными альпинистскими рюкзаками за спинами. Тот, что лез вторым, подмигнул Мэгги. В прозрачном холоде утра проявлялась отдельная и нерастворимая линеечка жары. Жара и холод не смешивались, как вода в душе у Гэри Честерфилда, когда он жил в Далласе.