Эдуард Лимонов - Девочка-зверь (рассказы)
Да, мысленно прокомментировал я. В первый же год жизни в Америке Леночка Клюгэ декларировала годовой доход в 100 тысяч долларов. Однако профессии балетмейстера ее выучили в СССР.
— Уверяю тебя, — сказал я, — что пуэрториканец на Фэшэн-авеню умеет работать так же результативно, как американский член профсоюза грузчиков, но пуэрториканца — никто не поддерживает, в то время как члена юниона поддерживает могущественный юнион. Вообще-то, — добавил я, предвидя возражения, — я не защитник угнетенных меньшинств, но факты есть факты… Будем же смотреть в лицо фактам.
В это время мне капнула на щеку брызга этой самой мерзопакостной в мире жидкости, и я неудачно отер ее рукавом, расширив зараженную поверхность. Пришлось снимать перчатку, скатывая ее с пальцев руки.
— Эдвард, — начал Чарли задушевным голосом, — я понимаю, что вам в Советском Союзе внушали антирасизм и интернационализм, но, как ты говоришь, нужно смотреть в лицо фактам. Пуэрториканцы и черные куда менее результативны в бизнесе, в технических дисциплинах и даже в обыкновенном коллективном труде на фабриках, чем белые… У них есть, нужно отдать им должное, несомненный музыкальный дар, очевидно, ритм у них в крови, но в индустриальном американском обществе они закономерно отстают от белых…
— К чему вся эта демагогия? — Я вытер щеку, смочив тряпку слюной, и надел перчатку. — Может, и расизм прав, я не зкаю, я не ученый, и южные народы менее склонны к организованному добровольному рабству, нежели белые, но я же не об этом, Чарли. Я о том, что за равный труд следует справедливо платить равные суммы мани, независимо от национальности и цвета кожи трудящегося.
Я мог добавить, бросить им сверху, эксплуататорам, что, пользуясь тем, что у меня нет работы сейчас, они платят мне за самую препоганую работу под потолком с химикалиями всего лишь на пятьдесят центов больше, чем этим самым пуэрториканцам из нашей дискуссии. Но я не сказал, справедливо опасаясь за мои деньги. Они аккуратно записывали часы, но еще не платили мне. Я уже начал понимать, что за человек Леночка Клюгэ. С ней следовало быть осторожным. Нужно сказать, что на кухне Колумбус-авеню среди руммэйтов, старинных ленинградских приятелей пэдэ она выглядела другой. Там хаотическое братство коммунальной кухни в советском стиле уравнивало всех: меня принимали симпатичные пэдэ, поили чаем и алкоголем, и Володя — хороший повар — почти всегда кормил чем-нибудь, но казалось, что Леночка тоже во всем этом участвовала. На кухне все было или казалось общим, и что принадлежало Володе, что Лешке и что Леночке, я не пытался разобраться. Чувства, чай, тарелка пельменей, котлета, стакан виски. Разглагольствовал Володя, прижавшись задницей в красных брюках к газовой плите, острил крупноносый Лешка, и Леночка, зевающая, в халате, или, напротив, уже бодрая, но полуодетая, выскакивала из ванной, опаздывая на урок в «Раннэрс скул». «Привет всем, привет, Лимон», — хватала со стола яблоко, булку и убегала. Выходил Чарли, улыбаясь, неся Леночкину суму. Очевидно, несомненные и неизменившиеся со временем хорошие качества Володи и Лешки я переносил на Леночку автоматически, не подумав. Ну никто не безгрешен, разумеется, Володя был сноб и слишком предпочитал знаменитых друзей незнаменитым, и Лешка был слишком светским и алкоголиком, но сноб Володя интересовался мной, никому неизвестным, способен был беседовать со мной часами, а Лешка… впрочем, с Лешкой у нас были особые отношения…
— Ю ноу, Эдвард, мой отец очень либеральный человек, наша семья из поколения в поколение голосует за демократов. Однако я вынужден констатировать, что пуэрториканцы ничего не внесли в американский «мэлтинг пат», или, как Леночка смешно называет это по-русски, «общий котел Америки», в то время как вы, русские к примеру, количественно малочисленная группа, дали Америке Барышникова, Ростроповича, Бродского, Леночку, Макарова и еще сотни уже менее известных, но значительных музыкантов, артистов и писателей…
Я подумал, что вот меня, писателя, взяли в котел, чтобы я смывал мерзкой жидкостью краску с потолка Леночки Клюгэ. А на мой роман им положить.
— Да! — сказала Леночка с вызовом. — Что ты на это скажешь, Лимонов?
— На это я могу сказать, что если бы на территории Пуэрто-Рико в течение полусотни лет существовала бы социалистическая система со всеми ее противоречиями и негативными сторонами, но с общедоступным, любого уровня бесплатным образованием, то оттуда б в «общий котел Америки» поступили бы знаменитые имена.
— Они и поступают, но в уголовную хронику, на крайм-страницы газет, — зло сказала Леночка, бросив зеркало и расческу.
— Ты что, всерьез считаешь, что Барышников, Ростропович, Бродский и другие русские обязаны своими достижениями и славой социалистической системе? — спросил Чарли и сел на тахте.
— Ты забыл, сколько тебе стоил час занятий в «Раннэрс скул», а, Чарли? Представь себе, сколько часов в неделю должен заниматься ученик, задавшийся целью стать профессионалом, перемножь, и у тебя голова заболит от астрономической суммы. Нормальной американской семье недоступны такие расходы… не говоря уже…
— Но «Раннэрс скул» — очень эксклюзив, дорогая балетная школа. Существуют балетные студии даже при «коммюнити центрах», Эдвард. Кто хочет…
— Ну и чему ты там научишься, Чарли? С таким же успехом возможно научиться балетному искусству по самоучителю. Почему богатые дети толпой бегут в «Раннэрс скул»? Потому что там преподает миссис Клюгэ — балетмейстер, вышедшая из знаменитой «Кировской школы» в Ленинграде…
В рукав, слетев с края перчатки, упала набухавшая давно капля и потекла по коже. Я бросил губку вниз и спустился. Взял с пола свежую тряпку и стал отирать руку.
— Я верю в то, что, как бы ему ни было трудно, талантливый человек всегда сумеет пробиться к успеху. Если он его не достигает — что ж, следовательно, он слаб и успеха не достоин… Твои пуэрториканцы и черные вместо того, чтобы участвовать в общем соревновании на общих основаниях, хватают нож и револьвер и отправляются грабить и убивать!.. — Леночка Клюгэ возмущенно подошла ко мне, присевшему у лестницы, и стала надо мной. Мне показалось, что сейчас она пнет меня сапогом.
— Слушайте, миссис Клюгэ, — начал я разозленно. — Первое. Я тоже верю, что сильный человек сумеет. Второе. Перестаньте, пожалуйста, шить мне в родственники многоупомянутую нами группу населения. Они не «мои». У меня к ним не больше и не меньше сочувствия, чем к русским, к евреям или любой другой нации или племени. Я ценю индивидуумы, а не нации и имена. Третье. Общее соревнование, навязанное человечеству непонятно кем и почему, отличается интересными особенностями. Для незначительной части участвующих линия старта почему-то подозрительно выгодно вынесена далеко вперед. Четвертое. Когда белый, необразованный, но молодой и энергичный тип с горячей кровью видит ежедневно по ТиВи все прелести жизни: «кадиллаки», красивых девочек с белыми задницами и все такое прочее, он именно берет нож и револьвер и пытается отобрать у мира то, что, как ему кажется, принадлежит ему уже по праву рождения, молодости и сильного тела, пытается скомпенсировать себя за то, что его линия старта находится далеко позади других линий. Закономерно, что почти всегда он приземляется в «Дэф роу» многочисленных американских тюрем. Ибо весь этот несколько-миллиардный спортивный обман хорошо охраняется. Вот так, миссис Клюгэ… — Я выпрямился и стал взбираться по лестнице. И, взобравшись на самый верх, добавил: — Вы, миссис Клюгэ, были выпущены из Советского Союза в таком тренированном спортивном состоянии, что вас немедленно препроводили к немногочисленной группе счастливцев, стартующих на много лет раньше толпы… ОК, наслаждайтесь своей привилегией, но хотя бы не обвиняйте тех, кому менее посчастливилось.
— Еще немного, и вы станете говорить, что все бедные — «стюпид».
Она взялась за лестницу. Я не смотрел на нее, но на всякий случай собрался и приготовился слететь вниз наилучшим образом. Вдруг, злая, трахнет лестницу? Потолок ее ливинг-рум был высоким, Парк-авеню-дома строились для богатых, чтобы им было вольнее дышать.
— Леночка, — сказал Чарли просительно, — Эдвард не хотел тебя обидеть… Правда, Эдвард?
— Хотел, — сказал я сверху и намочил жидкую губку.
— Чарли, — сказала она, — он — фашист. Они тоже критиковали капиталистическое общество. Володя сказал мне, что он фашист, а не марксист! Человек из толпы — вот что сказал о тебе Володя, Лимонов. У тебя нет политических взглядов — их заменяет зависть! Ко всем, кто добился большего, чем ты…
— Ну да, — сказал я, — зависть. Чтоб я меньше тебе завидовал, ты могла бы мне платить хотя бы пять долларов за работу с химикатами. Без маски к тому же. Третий день я вдыхаю эту гадость.
— Мы не договаривались ни о какой маске. Достаточно того, что я плачу за материалы. Купи себе маску, пойди и купи! Сколько она может стоить… Копейки. В Америке такие вещи дешевы…
