Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море
На этот раз она прождала всего несколько минут. За калиткой показался Жюльен с чемоданом в руке. Мать сейчас же бросилась к нему. Он как будто не решался войти. Все же он осторожно открыл калитку и тихонько затворил ее за собой. Мать и сын встретились под большой грушей, ветви которой нависли над дорожкой. Мать долго не выпускала сына из объятий, потом чуть отодвинулась, чтобы лучше его рассмотреть.
— Ты похудел. И выглядишь утомленным.
Жюльен покосился в сторону дома.
— Папа лег? — спросил он.
— Да.
Казалось, у него на душе стало легче; он постарался улыбнуться.
— Что это ты приехал в такое неурочное время?
Жюльен криво усмехнулся.
— Я еще с ума не сошел, — сказал он. — Я предпочитаю поговорить сперва с тобой с глазу на глаз, и потому подождал, пока он пойдет отдыхать.
Мать покачала головой, как бы говоря «бедный мой сынок, как это тебе в голову пришло».
— Понимаешь, — продолжал Жюльен, — если ты думаешь, что отец сделает из этого трагедию, я лучше сразу смоюсь.
Мать подбоченилась и посмотрела на него, нахмурив брови.
— Ты уйдешь? Но, боже мой, куда?
Он пожал плечами.
— Не беспокойся, не пропаду.
Мать ничего не понимала. Она глубоко вздохнула.
— Скажи, пожалуйста, когда в последний раз отец тебя наказал или хотя бы отчитал как следует? — спросила она.
Жюльен как будто задумался.
— Он, конечно, не кричит. Но я предпочел бы, чтобы он изругал меня последними словами и больше об этом не поминал.
— Легко сказать, не поминал. А вот мне, наоборот, очень бы хотелось как следует об этом поговорить. То, что нам рассказал господин Мартен, не очень-то для тебя лестно.
Жюльен засмеялся. Но смех его звучал как-то фальшиво.
— Тебе смешно, а мне, знаешь, не до смеха, — сказала мать. — Наоборот. Уверяю тебя, меня это ужасно огорчает. А ты готов уже опять сбежать из дому. Вот тогда будет трагедия, но только для меня одной. А потом ты забываешь, что ты еще не взрослый.
Жюльен опустил голову. Голос матери звучал строго, хоть в нем и чувствовалась какая-то легкая дрожь.
— Я засмеялся потому, что другие смеялись. Говорят, там все обхохотались, когда господин Мартен, как медведь по клетке, метался из угла в угол по своей лавочке.
— Но ты все-таки отдаешь себе отчет, что ты натворил? Ведь он тебе доверял. Ты был доверенным лицом главы фирмы во время его отсутствия.
Жюльен пожал плечами.
— Это тоже смешно, — сказал он. — Ты представляешь, всем, кто там работает, за пятьдесят. Почти пятьдесят лет смотреть, как вертится чан с конфетами; не беспокойся, они свое дело знают. А я в первый раз это видел. Неделю я там торчал. Потом понял, мне тут делать нечего, и предложил им сделку: пусть работа идет без сучка, без задоринки, а я им глаза мозолить не буду. Уговаривать их не пришлось.
У матери перехватило дыхание.
— Значит, с первых же дней ты… ты лодырничал?
— Нет, я познакомился с одним парнем, он учится в художественной школе, и он выхлопотал мне разрешение посещать занятия, а в лавочке господина Мартена все шло как по маслу.
— Господи боже мой, господи боже мой!
Она не знала, что ей делать. И вдруг ей вспомнились слова господина Мартена.
— А ночью ты тоже посещал занятия? — спросила она.
Жюльен как будто смутился. Он улыбнулся, немного помялся, затем полушутя полусерьезно сказал:
— Ну, если тебе нравится называть это так, я, знаешь, не возражаю.
На этот раз мать рассердилась.
— Жюльен! Ты кажется забыл, что я твоя мать. Мне не нравится, как ты воспринимаешь мои слова. Ты сейчас без работы. Наши дела, сам знаешь, не очень-то блестящие, а ты обращаешь в шутку такие… такие вещи…
Она не находила нужных слов.
— Но, мама, ведь не думала же ты… ты же понимаешь…
Он тоже замолчал. Она подождала минутку и, покачав головой, сказала:
— Да, понимаю… Да-да, я много чего понимаю. И отлично понимаю, что, как только ты вышел из-под моего крылышка, ты стал позволять себе всякие вольности. Только я также замечаю, что ты не очень-то дальновиден, мог бы сообразить, что в один прекрасный день господин Мартен нагрянет в твое отсутствие…
Жюльен перебил ее.
— Он приезжал несколько раз. Но обычно всегда предупреждал о своем приезде. Телефонировал накануне, чтобы, если он приедет поездом, его встретил на вокзале мальчик-рассыльный или чтобы ему приготовили завтрак, если он приедет машиной. А со служанкой мы договорились. Она меня каждый раз предупреждала. Только…
Он скорчил гримасу и сделал неопределенный жест, смысл которого мать себе не уяснила.
— Видишь, в конце концов допрыгался, — сказала она. — Повадился кувшин по воду ходить…
— Ничего бы не случилось. Только служанка-то оказалась дрянью. Должно быть, приревновала меня, вот и не предупредила.
Мать только руками всплеснула.
— Ах, сынок, сынок…
Она пошла к дому. Жюльен шел за ней следом. Сделав несколько шагов, она услышала, что он бормочет:
— Такая гадина, и как это я ей пощечину не залепил! На что она рассчитывала, с ее-то рожей!
Мать запнулась, словно оступившись, но потом решила не оборачиваться. Она пожала плечами и, дойдя до крыльца, спросила:
— Ты поел перед дорогой?
— Да, перекусил немного… Но это уже давно.
— Не шуми. Ступай наверх, я приготовлю тебе яичницу.
20
Как только Жюльен поел, мать увела его в сад. Отец оставил лопату в парничке, из которого не выбрал и четверти земли.
— Раньше четырех он не встанет, — сказала мать, — никак еще не оправится после болезни. Стар становится, понимаешь, силы уже не те. Ты можешь много наработать, если возьмешься как следует. Вот он выйдет в сад, увидит и будет доволен.
Жюльен снял рубаху и сетку и бросил их на натянутую для сушки белья веревку. При взгляде на него мать вспомнила отца, его худой старческий торс. Жюльен был широк в плечах и плотен. У него был мускулистый мужской торс с легким пушком на груди.
— Ишь какая спина коричневая, — сказала мать. — Ты загорал?
— Раз или два, не больше, мы ходили купаться на Сону.
Она отошла на несколько шагов.
— Мы? Кто это «мы»? — пробормотала она сквозь зубы. — А потом купаться в эту пору года, боже мой, боже мой!
Она принялась полоть грядку, где трава глушила чуть показавшуюся из земли морковь. Время от времени она взглядывала на сына. Он быстро орудовал лопатой, прерывая работу только для того, чтобы поплевать на руки. На дорожке между досками двух парников вырастала куча черного, влажного перегноя. Три рыжие курицы уже ходили по куче, клевали червяков и личинок. Становилось жарко. В прозрачном небе медленно плыли к солнцу ярко-белые облачка.
Выполов грядку, мать подошла к Жюльену.
— Забери все, что можешь забрать лопатой, а я возьму грабли и подгребу за тобой, чтобы потом легче было все взять на лопату… Ах, хорошо бы управиться до того, как он выйдет.
Жюльен прервал на минуту работу и спросил:
— С чем управиться? С этим парником?
— Да.
— Смеешься? Я рассчитываю до четырех и с доброй половиной другого покончить.
Мать, стоявшая на несколько шагов позади, с минуту смотрела на него. Он трудился вовсю, накладывал лопату верхом и легко подымал ее. На шее у него блестели капельки пота. Он работал с остервенением.
— Не надрывайся, — сказала она, — чего ты спешишь, как на пожар?
— Подгребай, подгребай и не волнуйся! — отозвался он.
Парник был очищен задолго до прихода отца.
— Ну как, примемся за второй? — спросил Жюльен.
— Нет, лучше подождем отца, — сказала мать. — Я не знаю, хочет ли он и этот парник уже сейчас подготовить.
Жюльен подошел к колонке и подставил лицо и спину под свежую струю. Мать последовала за ним.
— Если хочешь, пойди за тачкой и отвези сорную траву в яму, пусть гниет, — сказала она.
Жюльен пошел к сараю, вернулся с тачкой и вилами и стал накладывать траву.
Когда он, оставив вилы, взялся за тачку, мать подошла к нему.
— Ты ходил на занятия в художественную школу, это правда?
— Ну да, а что я, по-твоему, делал?
— Ну, ты мог… не знаю там, что ты мог делать… Ну, скажем, гулять, лодырничать…
— Смеешься…
Мать его не узнавала. Она посмотрела ему в глаза, и так они молча смотрели некоторое время друг на друга. Матери казалось, что он не лжет. И все-таки она сказала:
— Ты мог ходить к той… к той девушке.
Он рассмеялся.
— Вечером ходил. И по воскресеньям. Но в будни я, честное слово, занимался в художественной школе.
— И это тебе на самом деле нравилось?
— Да. Впрочем, я тебе покажу свои работы. Я не заливаю.
— Я тебе верю, — сказала она. — Я тебе верю.
Она замолчала, и Жюльен повез тачку. Когда он вернулся, мать спросила:
