Сергей Чилая - Донор
- Я рядом с тобой... Пока я еще стою чего-то, и этиблядитак просто не расправятся со мной и с тобой. Если будет совсем плохо, попрошу аудиенции у Гамсахурдии.
Царь наливался кровью.
- Я не должен вас благодарить, но я говорю, спасибо, Царь! Представьте, что б-будет, если он не только выживет, но останется полноценным парнем, - я ткнулся лбом в его плечо в знак признательности и, задрав руки, подставил мокрый фартук лаборантке, которая принялась вытирать его, усердно двигая полотенцем по груди и животу, не забыв под конец по традиции провести рукой по промежности, как бы проверяя: все ли там на месте. На счастье...
Я был в бифокальных очках на держалках, с линзами, протертыми мыльной палочкой, чтобы не потели под маской; на голове - мощный рефлектор; к халату на груди в специальных стерильных "чулках" прикреплены трубки коронарного отсоса, провода коагулятора и датчиков...
- БД, батоно, не надо оперировать его, - глухо сказала лаборантка, поправляя бахил под моим халатом. - Родственники приехали, чтоб хоронить его. Они вас убьют, если вы выйдите из операционной и скажите: "Не получилось!"
- Слушай, Кэто! Есть, чем приободриться, дорогуша?
Я вдруг подумал, что специально тяну время, потому что боюсь войти в операционную, чувствуя, как утрачивается система привычных ценностей, как становится приблизительной и неопределенной перспектива. Подошла операционная сестра с перчатками и, не глядя, быстро натянула их.
- Рюмка спирта, БД, - зашептала у меня за спиной Кэто, оттягивая в сторону за тесемки халата на спине.
Я замер: рюмка была бы сейчас просто в жилу.
- Отойдем в сторонку, дуреха! Теперь давай! П-подними маску. - Я согнул колени и теплая обжигающая жидкость заполнила рот. Сделав глоток, я выпрямился и спросил Кэто:
- Где ты взяла эту г-гадость?
- 40 градусов, БД, батоно! Как обычно. Я развела глюкозой, но не успела охладить...
Когда я вошел в операционную, чувствуя себя миссионером, которого собираются сьесть аборигены, публика завершала вскрытие грудной клетки. Они работали двумя коагуляторами, рассекая грудину, и в воздухе стоял густой запах горящих костей и мышц. Я потеснил ассистентов и, отведя легкое, сразу увидел обширную пулевую рану левого желудочка, заполненную тромбом, почти не кровоточащую. Я потрогал сердце: оно вяло сокращалось под рукой.
- К-какой, к черту, может быть выброс у такого с-сердца. Он просто не реализуется, - размышлял я вслух, а руки привычно работали, ушивая дыру в сердечной мышце, предварительно обрезав ножницами размозженные ткани. Ассистенты, вышколенные многолетним тренингом, знали без слов, что и как надо делать, чтобы я чувствовал себя комфортно у стола.
Вскоре все в операционной приняло хорошо знакомый мне красный цвет благополучного течения операции. Я называл его the master red calour of Experimental Cardiosurgery. Красный, как дорогое грузинское вино, как цвет артериальной крови, циркулирующей в системе искусственного сердца и прочей операционной "бытовой технике", он вытеснил когда-то привычный для меня в Свердловске школярский зеленый, и сразу появилась уверенность, и слабая надежда стала на глазах трансформироваться в будущий успех...
- Подключаем аппарат искусственного кровообращения: самые большие катетеры в обе полые вены и такую же толстую канюлю в аорту... Зураб! Очень п-плавно выходите на режим, чтобы не п-перекачать его и держите давление не ниже 60.
- Нет периферического сосудистого сопротивления. Если появится - мы на коне! - заверил меня Зураб.
- П-периферическое сосудистое сопротивление обычно появляется с возобновлением адекватного кровортока, Зураб... даже у коней... И помните, сказал я, чтобы что-то сказать, потому что публика сильно нервничала, лошадь - единственное животное, в которое можно без последствий забивать гвозди...
Услышав взрыв смеха, я приободрился и продолжал:
- Н-надеюсь, гормоны, антиоксиданты, б-б-блокаторы и прочий драгз вы ввели.
- Работайте, БД и не обижайте публику, - привычно начал поучать меня Зураб, который вместе с Гореликом и двумя лаборантками расположились за моей спиной, прижимая к операционному столу то аппаратом искусственного кровообращения, то приводом искусственного сердца - бытовой техникой, как я называл их. Справа меня теснил своим большим животом Грегори. Слева стоял маленький столик с несколькими моделями искусственных желудочков и соединительными магистралями. Напротив старались два других ассистента; две операционных сестры стояли в ногах. Два анестезиолога и девки-анестезистки поддерживали вентиляцию легких и весь его метаболизм, контролируемый целой кучей датчиков, имплантированных в ткани, введенных в магистрали аппаратов и надетых на пальцы.
Два врача, функциональных диагноста, возились с мощными многоканальными самописцами, на которых регистрировались в непрерывном режиме все параметры жизнедеятельности оперируемого организма. Два инженера следили за состоянием регистрирующей аппаратуры и датчиков, и работы им всегда хватало. Лаборантки и санитарки, каждая из которых знала свое место и дело, молча копошились возле стола и по углам. Биохимическая, биофизическая и гематологическая лаборатории исследовали его кровь, мочу, выдыхаемый легкими воздух... Я подумал, что все мы, не сговариваясь, перестали называть Пола по имени.
- Кто он сейчас для нас? - спрашивал я себя и не находил ответа. Хорошо знакомый пациент, непривычная экспериментальная модель или традиционное для всех нас очередное экспериментальное животное, к которому я и мои сотрудники всегда относились так, будто к столу привязан самый близкий и дорогой человек?
- Оставьте лед т-только на голове. Как энцефалограмма, Далинька? спросил я толстуху-анестезиолога, и сердце остановилось в систоле в ожидании ответа. Дали начала нервно разбирать плотную стопку энцефалограмм, будто не видела ее целый год.
- Д-дали! Не тяните. Кривые на мониторе. Поглядите, пожалу...
- Там изолинии во всех отведениях, БД, - перебила Дали и даже под маской было видно, как сильно она покраснела. Это могло означать, что мозг умер или близок к этому, или они опять перепутали электроды.
- Этери? Проверьте электроды! - заорал я, совершенно забыв, что случилось этим утром. Публика не стала комментировать крик, но кто-то из мальчиков-инженеров пощелкал тумблерами энцефалографа и принялся под простынями перекалывать электроды в его голове.
- Горелик! Свое дело я сделал. В грудной клетке сухо.
- Начинайте новое, БД! - Нагло заявил он. - Вы всегда твердили, что организм млекопитающих чрезвычайно пластичен. Давайте поверим в это и сегодня.
- Я не могу продолжать, пока вы хоть на самую малость не сбалансируете г-гомеостаз.
- Гомеостаз за последние пять минут начал двигаться в хорошую сторону и на энцефалограмме появилось что-то, похожее на зубцы. Мочи только нет, сказала Дали.
- Не говорите красиво, Далинька. Называйте цифры. Мочи пока и не будет. Разве вы не помните, сколько времени он прожил без давления?
Но я уже и сам видел, как становится алой темная еще пару минут назад кровь, как начинают кровоточить ткани и в сердце, что лежит в моей руке, постепенно возвращается тонус. Я взглянул на осциллоскопы: кривые на них принимали более привычный вид, хотя до нормы было еще далеко. Сердце порозовело, и из швов, наложенных на стенку левого желудочка, тонкой тугой струйкой вдруг брызнула хорошо оксигенированная кровь.
- Увеличивайте перфузию, Зураб! Готовьте желудочки и м-магистрали, и что с приводом? Мне надо, чтобы привод читал его ЭКГ и разгружал миокард, а не просто буцкал в свое удовольствие!
Я разогнул спину и перевел дыхание. Из мощных динамиков, укрепленных на стенах операционной, чуть доносилась торжественно-печальная музыка.
- К-кто поставил Дворжака? - обернулся я, отыскивая глазами Зяму.
- Вы что, Боринька, - сказал тихо Царь, - забыли, что происходит?
- Он больше всего любил Армстронга? Поставьте "When You Аre Smiling" и сделайте чуток громчее.
Артериальное давление возросло, и кровотечение в ране усилилось. Кровило все: не только операционная рана, но даже интактные поверхности мышц и все закоагулированные мелкие сосуды, стенки рассеченной грудины, смазанной парафином, чтоб не кровила; подкожная клетчатка, словом, все, что было доступно глазу, кровоточило. Мы коагулировали в четыре руки. Из левой операционной перевезли третий коагулятор. Два коронарных отсоса с трудом успевали эвакуировать кровь из грудной клетки, переправляя ее сразу же в аппарат искусственного кровообращения. Привычный для меня красный цвет в операционной неумолимо менялся на бледно-розовый, но и он постепенно исчезал и все поверхности приобретали сероватую окраску.
- Господи! - Подумал я. - Нам только не хватает тромбо-геморрагического синдрома перед имплантацией искусственного желудочка.
