Ингрид Нолль - Даю тебе честное слово
– Ну спасибо!
– Всегда пожалуйста! Однако советую оставаться реалистом. Если ты считаешь Елену человеком, который гонится за наследством, то должен сообщить: у нее есть муж, три дочери и даже внуки. Так что дедушка поверг тебя в прах.
Макс нашел проделку деда удачной. Но чтобы не провоцировать отца невольными ухмылками еще больше, поспешил удалиться с покупками на кухню. Но хорошее настроение улетучилось. Сегодня Максу еще требовалось съездить в Доссенхайм, перевезти дедушкино кресло, а потом, к сожалению, еще и в Гейдельберг – наступил срок очередной выплаты. С Фалько шутки были плохи. Справедливости ради стоило сказать, что в последнее время Максу стало легче укладываться в сроки. По мере необходимости он черпал деньги из дедушкиного банковского вклада. Если раньше он кое-как наскребал по сто евро в неделю, то теперь мог выложить всю месячную сумму за раз.
Фалько был человеком грубым и жестоким, но даже у воров были свои понятия о чести, и можно было надеяться, что через два года, когда Макс полностью погасит сумму, он не станет выдвигать дальнейших претензий. Конечно, Максу ни при каких обстоятельствах не следовало ввязываться в грязные махинации, но раскаиваться поздно. Угрозы типа «настучу по ушам» или «еще сегодня закопаю» вселяли в него нешуточный страх.
Кевин, сын Фалько, был одним из тех юношей, за которыми он присматривал, пока проходил альтернативную службу. В то время Максу только-только исполнилось восемнадцать и он не имел права нести педагогическую ответственность. Его использовали главным образом в роли посыльного или развозчика, иногда Макс работал в конторе, на кухне и на раздаче еды и, кроме того, отвечал за организацию спортивного отдыха. Бывало, что им вместе поручали подмести двор и дорожки.
Кевин в то время находился в полной растерянности, насколько Макс мог судить. Его мать умерла от цирроза печени, а отец сидел в тюрьме. По всей видимости, Кевина поместили в это заведение по причине неблагоприятного социального диагноза; совершенные им ранее правонарушения можно было отнести к простительным грехам – речь шла в основном о преступлениях против собственности, но не о нанесении телесных повреждений. Постепенно между ними установилось доверие, и Кевин стал делиться с Максом своими проблемами, опасениями, что не сможет с собой справиться, и вообще выделял из остальных сотрудников. Обоим от этого была только польза.
Многим из этих выдающихся прогульщиков необходимо было окончить неполную среднюю школу. Не стал исключением и Кевин, пропустивший очень много часов. И Макс регулярно с ним занимался дополнительно. Он и сам никогда не считался прилежным учеником, поэтому без труда вник в проблемы подопечного и постарался доступным образом подсобить парню выйти из затруднительного положения. Ему и в голову не могло прийти, что Кевин воспользуется доверием и однажды украдет у него мобильный телефон.
Учителя и социальные педагоги считали Макса надежным и инициативным сотрудником и время от времени разрешали сопровождать того или иного воспитанника в город или навестить родственников. Однажды он повез Кевина в город Брухзаль, где отец юноши отбывал наказание в одной из тюрем. У Кевина было право раз в месяц навещать отца. Там это и случилось: Кевин передал отцу вожделенный предмет тайком от надзирателей. Макс как сейчас помнил, как они, миновав высокие тюремные стены, попали на территорию тюрьмы. За стеклянной стеной сидели двое служащих в серой униформе. Макс с Кевином протянули им через узкое окошко удостоверения личности, и люди в униформе тут же ввели данные в компьютер. Потом их наскоро обыскали, причем Макс до сих пор не решил загадку, где Кевин спрятал мобильник – чаще всего он склонялся к тому, что в сапоге.
Тот черный день положил начало роковому знакомству с Фалько. Макс коротко поздоровался и, извинившись, отошел, чтобы не мешать свиданию отца с сыном. Они сидели друг напротив друга. Соседние столы были заняты грустными женщинами или родственниками заключенных, которые пришли навестить главу семейного клана.
Макс в отдалении беседовал с одним из тюремных служащих, изредка поглядывая на Кевина, и в какой-то момент понял, что они говорят о нем и то и дело оборачиваются в его сторону. Тогда Макс оценил это положительно – наверняка Кевин рассказывал отцу, что обрел в учреждении более зрелого друга, на которого мог опереться. Сейчас он не понимал, как мог быть таким наивным.
Тем же вечером в доме родителей зазвонил телефон. Ни отца, ни матери дома не было. Звонил Фалько. Он учтиво поблагодарил Макса за заботу о сыне, который благодаря помощи Макса по окончании школы мог рассчитывать на хорошее образование. Его самого выпустят лишь через год, и он-де не в состоянии ничем помочь. Прежде всего у него нет денег, чтобы отправить Кевина на пару месяцев в Англию. А возможность для этого была уникальная. Вот только он никого, кроме одного неотесанного человека, кому бы мог доверять, не знает.
На этом он попрощался и просил Макса поразмышлять над его словами. Откуда же Максу было знать, что ему звонили с его собственного телефона, в память которого, естественно, был внесен номер родительского телефона! Пропавшего телефона он хватился лишь через несколько дней. С того дня минуло два года, и кое-что успело произойти.
На этот раз ему повезло. В Гейдельберге Фалько поджидал его в подземном гараже. Он куда-то торопился и даже не слез с мотоцикла. Макс протянул ему четыре бумажки. Фалько удостоил их лишь беглого взгляда.
– Бинго, – сказал он, запихивая деньги в нагрудный карман и, газанув, умчался прочь.
Макс с облегчением отправился в Доссенхайм. Кое-как погрузил кресло в машину, достал из буфета дедовский загашник с сигарами и на всякий случай порылся в выдвижных ящиках. Дедушка всегда слыл аккуратистом, не считая нескольких последних лет, когда у него чуть сбились настройки. В ящиках обнаружились: среди письменных принадлежностей – грязная вилка, среди рюмок – полупустая коробочка с таблетками, а в грязном белье – письмо. В ящике письменного стола Макс нашел написанное от руки завещание. Правда, оно было составлено почти сразу после смерти его жены. Ничего особенного в завещании Макс не углядел. Старик прежде всего настаивал, чтобы его кремировали, а урну с прахом погребли рядом с его Ильзой. Двоим его детям, Харальду и Карин, доставался дом, Мицци и Максу причиталась некая сумма – далее шел прочерк – на образование, австралийские внуки в завещании не упоминались. Не исключено, что он о них просто забыл.
Старик обрадовался креслу как ребенок, но еще больше его порадовали сигары:
– А закурю-ка я прямо сейчас! Кстати, ты не забыл про спички?
– Не в кровати, дедушка, – забеспокоился Макс и помог деду пересесть в кресло.
Только после этого он дал старику огня. Затем прикрыл старика постельным одеялом и открыл балконную дверь. На улице стояла по-весеннему теплая погода.
– Чудесно, – сказал старик, пустив перед собой дым. – Но вкус какой-то другой. Это мой сорт?
– Конечно. Только ты побыстрее кури. Маме с папой необязательно видеть тебя за этим занятием, – предупредил Макс. – Рано или поздно мама все равно унюхает, и нам обоим здорово достанется.
С сигары упал комок пепла, и старик втер его ногой в ковер, прокомментировав:
– Пепел консервирует.
Однако жизнь оборачивается обычно хуже, чем предполагаешь. Петра из-за мужа пришла домой пораньше и застукала сразу трех дымящих грешников – дедушку, Йенни и своего сына, который, как считалось, давно отрекся от этого порока. Она потеряла всякое самообладание. Почему санитарка уже здесь? Что заставило сына принести сигары тяжелобольному?
Первой, на кого она наехала, оказалась Йенни:
– Я сообщу вашей начальнице, что вы курили во время работы!
– В данное время я не на службе, – возразила девушка. – Моим коллегам потребовалась карта пациента, которая осталась здесь. Моя очередь наступит значительно позже, когда господину Кнобелю потребуется сходить в туалет перед сном!
Йенни сползла с краешка кровати больного, на котором сидела, тесно прижавшись к Максу, и убежала. Старик надменно восседал в своем кресле неаппетитного розового цвета, так хорошо знакомого Петре. Она не нашлась, что сказать в ответ, и бросилась вон из комнаты, чтобы привлечь на подмогу мужа.
Харальд лежал в постели в плаксивом состоянии, и Петра опять испытала мучительные угрызения совести. Она и сама была готова расплакаться.
– Что с тобой? – спросила она, внезапно смягчившись.
Харальд всхлипнул, словно ребенок.
– Я плохой человек! – воскликнул он надтреснутым голосом.
Она не ослышалась? Значит, дело не в его подозрениях? Петра отказывалась что-либо понимать, и к ней вернулся недавний гнев:
– Твой сын и эта блондинистая язва чадят, как чемпионы мира, а твой отец и вовсе курит сигару, а ты тут разлегся и в ус не дуешь!
