Орхан Памук - Новая жизнь
Лицо девушки опять покрылось каплями крови. Она крепко держала мертвую руку, целовала ее и плакала. Джанан обняла ее за плечи.
— Я ведь тоже виновата, Ангел, — проговорила девушка. — Я не заслуживаю твоей любви. Я поверила своему любимому, последовала за ним. Я предала книгу. Он умер, не увидев тебя, потому что его вина была сильнее моей. Папа будет очень сердиться, но я так счастлива, что умру у тебя на руках.
Джанан заверила ее, что она не умрет. И все-таки мы верили в ее смерть, так как в фильмах, которые мы смотрели, умиравшие никогда не объявляли о том, что умирают. Джанан в роли Ангела крепко сжимала руки девочки и мертвого парня, совсем как в кино. А потом та умерла, так и не выпустив руку своего возлюбленного.
Джанан приблизилась к телу мертвого юноши, смотревшего на перевернутый мир. Потом просунула руку в разбитое окно и стала что-то искать у него в карманах. Радостно улыбаясь, она вернулась с нашими новыми паспортами в руках.
Как я любил Джанан, ее счастливую улыбку! И два милых треугольничка по краям губ, появлявшихся, когда Джанан смеялась!
Она уже поцеловала меня один раз, и я ее — один раз, и сейчас мне захотелось поцеловаться с ней под дождем, но она мягко отстранилась от меня.
— В нашей новой жизни тебя зовут Али Кара, а меня — Эфсун Кара, — сказала она, читая паспорта. — У нас даже есть свидетельство о браке. И, улыбнувшись, добавила настоятельно и нежно, как наша учительница английского языка: — Господин и госпожа Кара направляются в город Гудул на собрание торговцев.
7
Проехав два города под нескончаемыми летними дождями и три раза пересев на другие автобусы, мы добрались до городка Гудул. Мы вышли из грязного здания автовокзала на узкие улочки и в небе над собой заметили что-то странное: в центре висела рекламная растяжка, зазывавшая детей на летние курсы по изучению Корана. Перед киосками государственной компании по выпуску алкогольных напитков «Текель» и «Спортлото», среди цветных бутылок с ликером, валялись три жирные дохлые крысы и, демонстрируя острые зубы, улыбались прохожим. На дверях аптеки висели фотографии, похожие на записки с фотокарточками, которые прикалывают к одежде покойников на похоронах политических преступников: портреты умерших с датами их жизни. Их лица напомнили Джанан добропорядочных богачей из старых турецких фильмов. Мы вошли в один из магазинчиков и купили хозяйственную сумку из искусственной ткани и нейлоновые рубашки, чтобы придать себе вид молодых и солидных продавцов. Каштановые деревья вдоль улицы, что вела нас к отелю, были посажены удивительно ровными рядами. На вывеске в тени одного из них Джанан прочитала: «Выполнение сунната старинным способом. Не лазер» и сказала: «Нас ждут». Я держал наготове в кармане свидетельство о браке покойных Али Кара и Эфсун Кара. Плюгавый администратор с усами а-ля Гитлер за стойкой регистрации в отеле «Удача» едва взглянул на него.
— Вы приехали на собрание продавцов? — спросил он. — Все ушли на торжественное открытие в лицей. У вас больше нет сумок, кроме этой?
— Наш багаж сгорел в автобусе. Вместе с другими пассажирами, — ответил я. — А где лицей?
— Да уж, Али-бей, автобусы горят, бывает, — согласился администратор. — Мальчик вас проводит.
С этим мальчиком, что повел нас в школу, Джанан всю дорогу разговаривала таким нежным голосом, каким со мной не говорила никогда: «Ну и как тебе в этих темных очках? Мир не кажется черным?» — «Не кажется. Потому что я Майкл Джексон». — «А твоя мама что об этом говорит? Ух ты, какой красивый жилет она тебе связала!» — «Это ее не касается!»
Пока мы шли в лицей имени Кенана Эврена[21], о чем сообщала мигавшая неоновая вывеска сродни тем, что красуются на торговых павильонах в Бейоглу[22], от Майкла Джексона удалось узнать следующее: он учится в четвертом классе; папа работает в кинотеатре, принадлежащем владельцу отеля, а сейчас помогает на этом собрании; вообще весь город сейчас занят собранием продавцов; ну, правда, некоторые были против всего этого; да и каймакам[23] сказал: «Не позволю позорить вверенные моей власти места!»
На выставке в столовой лицея Кенана Эврена мы увидели: прибор для того, чтобы беречь время, волшебное стекло, делавшее черно-белый экран телевизора цветным, первый турецкий детектор для тестирования любых продуктов на наличие в них свинины, лосьон для бритья без запаха, ножницы для автоматической резки лотерейных купонов из газеты, обогреватель, который включается сам, стоит только хозяину войти в дом, и механические часы, решавшие вопрос призыва на молитву, то есть сводившие на нет не только потребность в минарете, муэдзине и репродукторе, но и саму проблему европеизации — исламизации. Вместо привычной кукушки к механизму были приделаны две фигурки: крошечного имама, который перед намазом показывался на первом этаже выполненного в форме башни минарета и три раза возглашал: «Аллах велик!», и миниатюрного безусого господина в галстуке, в начале каждого часа появлявшегося на балкончике в верхней части часов и повторявшего: «Какое счастье быть турком, турком, турком!»
Мы увидели прибор — подобие камеры-обскуры, сохранявший изображение предметов, и заподозрили, что все эти экспонаты были изобретены учащимися здешнего лицея. Должно быть, отцы, дяди и преподаватели, прохаживавшиеся в толпе, тоже приложили руку к этим разработкам. Сотни маленьких карманных зеркал, прикрепленных друг напротив друга между покрышкой и ободом автомобильного колеса, создавали «лабиринт отражений». На зеркала попадал свет, крышка закрывалась, и несчастный луч был вынужден вращаться до бесконечности, отражаясь в зеркалах. Можно было заглянуть внутрь через дырочку и увидеть получившееся изображение, будь то платан, сварливая учительница, толстый продавец холодильников, прыщавый школьник, чиновник кадастрового управления со стаканом лимонада, графин с айраном, портрет генерала Эврена, беззубая уборщица, улыбавшаяся машине, какой-то мрачный человек, ваше собственное лицо или красивая и любопытная Джанан с сияющей, несмотря на долгое путешествие, кожей.
Мы смотрели на все, не только на приборы. Например, какой-то человек в клетчатом жилете и белой рубашке с галстуком произносил речь. Большинство людей стояли маленькими группками и рассматривали друг друга и нас. Девчушка с красной лентой в волосах, держась за юбку толстой матери в платке, повторяла стишок, который ей предстояло прочесть. Джанан подошла ко мне. На ней была фисташкового цвета юбка из турецкого ситца, купленная нами в Кастамону[24]. Я любил ее, я так сильно любил ее, ты же знаешь, Ангел. Мы попили айрана. А потом стояли с краю, у стены, чувствуя себя в пыльном вечернем свете столовой ошеломленными, усталыми и сонными. То, что мы видели, казалось нам музыкой бытия, а может, наукой жизни. Потом мы заметили нечто вроде телевизора и подошли к нему.
— Этот новый телевизор — подарок Доктора Нарина, — сказал человек в галстуке-бабочке.
Он что — масон? В какой-то газете я прочитал, что бабочки носят масоны.
— С кем имею честь разговаривать? — спросил тот и внимательно взглянул мне на лоб — наверное, чтобы не смотреть на Джанан дольше, чем позволено правилами приличия.
— Али Кара и Эфсун Кара, — ответил я.
— Вы такие молодые. Не может не вселять надежду то, что среди нас, обиженных Западом продавцов, утративших веру в жизнь, есть и молодые люди.
Я сказал:
— Мы здесь для того, чтобы демонстрировать не молодость, а новую жизнь.
И вдруг крупный, приятного вида веселый мужчина — у таких школьницы на улице смело могут спрашивать, который час — произнес:
— Мы не утратили веру в жизнь, у нас крепкая вера.
Так мы присоединились к собранию. Девочка с лентой прочитала свой стишок, пробормотав его так, как бормочет легкий летний ветерок. Красивый парень с внешностью турецкого киногероя обстоятельно и подробно говорил о нашем крае: о сельджукских минаретах, об аистах, о строящихся электростанциях, о коровах и большом удое. Пока ученики рассказывали каждый о своем изобретении, выставленном на столе в столовой, их отцы или учителя стояли рядом и горделиво на нас посматривали. Держа в руках стаканы с айраном или лимонадом, мы то и дело останавливались то у одного изобретения, то у другого, на кого-то наталкиваясь или пожимая чьи-то руки. Я уловил легкий запах алкоголя и запах «ОПА», но не понимал, от кого пахло. Мы осмотрели и телевизор Доктора Нарина. Больше всего все говорили здесь о Докторе Нарине, но самого его не было.
Когда стемнело, мы вышли из лицея — сначала мужчины, за ними женщины, — чтобы пойти в ресторан. На темных улицах городка ощущалась немая враждебность. За нами следили из приоткрытых дверей еще работавших парикмахерских и бакалейных лавок, из кафе, где был включен телевизор, из здания уездного управления, в окнах которого горел свет. Один из тех аистов, о которых поведал красавчик-ученик, не спускал с нас глаз, сидя на верху башни в центре площади. Любопытство? Или враждебность?
