Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)

Конечно, Тимошины папа с мамой не могли не заметить, что у него роман. А поскольку они заметили, то не могли воздержаться от высказываний и комментариев. Не потому, что они твердо знали, что сказать по такому поводу, но потому лишь, что были родители. Тимошины отношения с замужней женщиной не укладывались в их образцовую картину мира и к тому же не обещали им скорого и законного появления внуков. Конечно, родители много смотрели кино и не могли не знать, как бывают сложны человеческие отношения. Люди на их глазах сходились и расходились, в погоне за счастьем заводили и обрывали связи. Там, за пределами папысмаминого личного опыта, в отношениях мужчин и женщин всё было очень непостоянно. В основном эти сложности были выдуманы сценаристами, но всё равно оставался тот факт, что людям свойственно разводиться и снова вступать в браки. В головы папе с мамой закрадывалась такая мысль: что если, как в кино, эта женщина уйдет от мужа и присоединится к Тимоше? Тогда в отношении внуков было бы не всё потеряно.

Прямо и косвенно папа с мамой пытались выудить из Тимоши сведения и об его избраннице, и о планах его на будущее. Но они задавали вопросы, ответов на которые он сам не знал. «Есть ли дети у этой Нади?» – спрашивали родители, а Тимоша лишь пожимал плечами. И поскольку он им не отвечал или отвечал уклончиво, папа с мамой не знали, что думать. В их семье нечасто такое случалось, чтобы родители оба не знали, что думать, но если случалось, то в крайнем случае можно было спросить у бабушки. Мнение бабушки было не обязательно верным, но всегда окончательным. Бабушкины суждения были не только непререкаемыми, но и строгими. Ее приговора Тимоша всегда страшился, а родители этим пользовались. «Почему ты не ешь овсянку? – слышал он часто в детстве. – Что скажет об этом бабушка?»… «Что бабушка скажет, когда увидит кошмар в твоем дневнике?» На самом деле, конечно, бабушку всуе не беспокоили, потому что родители сами ее побаивались. Их она подвергала критике за неактивную жизненную позицию – и вообще, и в вопросах Тимошиного воспитания. «Если его не шлепать, дельного человека вам из него не вырастить». Аргументацией бабушка не утруждалась, а, как правило, сразу переходила к резолютивной части. «Что может путного выйти из такой семейки?! Вы живете и благодушествуете в своем болоте». Маленького Тимошу такое сравнение задевало. «Зато, – говорил он бабушке, – ты обитаешь в джунглях». Это больше походило на правду, потому что она у себя в квартире держала кошачий прайд. Тем не менее в сложных случаях к бабушке обращались – чтобы избавиться от сомнений и возложить на нее ответственность за принятые решения.

Ситуация с Надей не получала достаточного объяснения в малом семейном кругу, поэтому было не обойтись без бабушкиного суда. В этом случае было тактически важно, кто первым представит свои аргументы. Так у Тимоши зародилась идея бабушку познакомить с Надей. Это был бы его аргумент в натуре.

Идея в Тимоше зрела, но до исполнения не дозревала. Бабушка не любила визитов без приглашения, а приглашения от нее можно было дождаться не скоро. Делу помог непредвиденный случай. У бабушки вышел из строя очередной телевизор, и для покупки нового ей понадобился Тимоша. По этой причине она сама ему позвонила и говорила почти что ласково. Когда же он объявил, что приедет, может быть, не один, бабушка удивилась, но не могла отказать.

Надя тоже была не прочь познакомиться с его бабушкой. Она заявила, что любит знакомиться и вообще обожает московских старушек.

– Если любишь старушек, – сказал Тимоша, – значит, и кошек должна любить. Ты не будешь разочарована.

И в назначенный день Тимоша с Надей встретились на остановке. Путь предстоял неблизкий, не через центр города, а по «хорде», двумя маршрутками. Приличный район, откуда они стартовали, и другой приличный, в котором проживала бабушка, разделяли районы с плохой репутацией. Тимоша об этом Надю предупредил, но она была в курсе.

Впрочем, начало пути было просто скучным. Маршрутка тащилась промзонами меж бесконечных бетонных заборов и каких-то слепых терминалов. Эти заборы и стены могли бы оживить граффити, но, кажется, не вдохновляли ни на какое творчество. Лишь кое-где попадались дурно выполненные эмблемы спортивных клубов и агрессивно-патриотические призывы. Потом показались жилые пятиэтажки, но пейзаж от этого веселее не стал, а только прибавилось лозунгов. Обстановка внутри маршрутки сделалась более нервной. На остановках в салон залезали аборигены обоих полов, обитатели плохих районов. Они матерились непринужденно; в их руках пузырились сосуды с пивом, а во взглядах читалась блуждающая угроза. Полбеды, если бы можно было просто проехать этот неспокойный отрезок пути. Однако Тимоше с Надей требовалась пересадка практически в сердце пятиэтажного региона. Этим «сердцем» являлась площадь, куда сползались автобусы и маршрутки с трехзначными номерами. Метро неглубокого залегания здесь выгружало своих конечных, а значит, самых непрезентабельных пассажиров. Отсюда они разбредались по ближним микрорайонам либо наземным транспортом ехали куда-то дальше. Но делали это не сразу: непрезентабельным пассажирам нравилось побыть на площади. Их приманивали павильоны с выносными столиками, где желающий мог заморить червячка, остограммиться и отдохнуть душой. И желающих было много: они опрокидывали в себя пластиковые стаканчики и закусывали фастфудом, сплевывая себе под ноги несъедобные фракции. Из водительских окон маршруток, отстаивавшихся между рейсами, гремел шансон и вылетали окурки. И каждый, кто был на площади, добавлял от себя или мусор, или хотя бы плевок. Здесь царила нечистота и безнадежная невоспитанность. Всякий раз по дороге к бабушке Тимоша переживал эту площадь как квинтэссенцию всего чуждого. А сегодня к тому же он путешествовал с Надей. Он опасался, что здесь кто-нибудь скажет ей грубость, толкнет или замарает взглядом. К счастью, ничего такого с ними на площади не случилось – может быть, потому, что Тимоша демонстративно расправлял плечи и посматривал вокруг сурово.

Хорошо, что на неприятной площади пробыли они недолго. Следующая маршрутка их забрала отсюда и повезла туда, где город выглядел более цивилизованным. Дорожные виды теперь чередовались в обратной последовательности: сначала пятиэтажки, потом промзоны и терминалы. На заборах поменялись лозунги с патриотических на либерально-протестные. Это были уже пометы, оставленные средним классом. Маршрутка въезжала в благоустроенную часть города.

Чем меньше им оставалось ехать, тем большее место бабушка занимала в Тимошиных мыслях. Как-то она встретит Надю – вот о чем он волновался. Как она встретит его самого, Тимоша примерно знал.

И было занятно, что скажет о бабушке Надя. Тимоше было уже известно, что Надя симпатизирует бабушкам в принципе. Почему – непонятно, но хорошо. Однако старушки в Москве, как и прочие женщины, делятся на два класса: один составляют московские уроженки, другой – взятые из провинции. Какова между ними численная пропорция, определить невозможно. Старушки второго типа выращивают цветы на придомовых клумбах и охотно избираются старшими по подъезду. Их большинство на лавочках во дворах и у детских площадок. Они всегда на виду и, конечно же, на слуху. А коренные старушки, московские уроженки, сидят по своим квартирам и стерегут недвижимость. Их удел – одинокий оборонительный образ жизни, потому что они боятся черных риелторов и бродячих продавцов картошки.

Надя не уточняла, каких предпочитает старушек. Между тем Тимошина бабушка была типичной представительницей уроженок. Тому, кто хотел бы прижать ее к сердцу, нужно было пройти сначала процедуру идентификации. Тимоша об этом знал и поэтому не спешил. Домофон улюлюкал с минуту, прежде чем бабушка сняла трубку.

– Кто? – спросила она настороженным голосом.

– Мы, – ответил Тимоша.

Бабушка не открыла.

– Кто это «мы»?

– Дед Мороз со Снегурочкой.

– Так бы и говорил, – проворчала бабушка. – Я не обязана узнавать.

Наконец она их впустила. Тимоша с Надей вошли в подъезд и ощутили кошачий запах. Но это пахло пока не бабушкиными, а другими кошками, умершими, возможно, уже давно. В каждом подъезде московского пожилого дома пахнет кошачьей мочой, и в некоторых таких подъездах еще живут в затворе старушки-квартировладелицы. Но как бы старушки ни караулили свою жилплощадь, всех их ждет неизбежное выселение. Скоро к каждой из них придет неумолимый, чернейший из всех риелторов. И в подъездах от прошлого только и останется, что кошачий запах.

Впрочем, Тимошина бабушка была крепка. Конечно, и с ней могло случиться самое страшное, то, что с дедушкой уже случилось, но пока что она об этом только любила поговорить. К примеру, Тимоша бессчетно раз слышал напоминание, что она завещала ему квартиру. Если бабушка призывала его починить выключатель или отрегулировать в унитазе слив, она напирала на то, что он это делает «для себя». Но такие намеки с ее стороны были чистой воды спекуляцией. В квартире у бабушки лишь унитаз и другая техника чувствовали себя плохо, а сама она не подавала признаков нездоровья. Мысль о том, что когда-нибудь ее не станет, Тимоша гнал от себя как абстрактную и неактуальную. Во-первых, бабушка была всегда, а во-вторых, он понятия не имел, что ему делать с кошками.