Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини
Майор Ролз бурчал, что мы приехали в аэропорт слишком рано; до моего бостонского рейса оставалось еще часа два. Себе Оуэн не стал заказывать билет до Тусона, — видимо, из Феникса в Тусон самолеты летали часто, и Оуэн собирался проводить меня, а потом сесть на первый подходящий самолет.
— Можно было бы найти место получше, чем торчать в этом долбаном аэропорту, — недовольно заметил майор Ролз.
— ВАМ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО С НАМИ ОСТАВАТЬСЯ, СЭР, — предложил Оуэн Мини.
Но Ролз не ушел; его не тянуло на разговоры, но хотелось побыть в компании, — а может, он и сам не знал, чего ему хотелось. Он забрел в зал игровых автоматов и подбил парочку молодых новобранцев сыграть с ним в пинбол. Узнав, что он побывал во Вьетнаме, они тут же стали донимать его, чтобы рассказал что-нибудь, но майор только и твердил, что: «Это говенная война — и вы сами говнюки, если рветесь туда». Показав пальцем на Оуэна, майор Ролз сказал новобранцам:
— Хотите во Вьетнам? Пойдите, потолкуйте вон с тем маленьким лейтенантом. Этот мудила тоже спит и видит, как бы туда попасть.
Большинство новобранцев направлялись в Форт Уачука. Их остригли под ноль — так что виднелись царапины от бритвы. Большинству из тех, кто получил назначение в Форт Уачука, вскоре предстояла отправка во Вьетнам.
— Они похожи на младенцев, — сказал я Оуэну.
— МЛАДЕНЦЫ-ТО КАК РАЗ И ВОЮЮТ, — сказал Оуэн Мини. Он уверял молодых новобранцев, что в Форте Уачука им понравится: — ВСЕ ВРЕМЯ СВЕТИТ СОЛНЦЕ, И НЕ ТАК ЖАРКО, КАК ЗДЕСЬ. — Он все время поглядывал на часы.
— У нас еще куча времени, — сказал я ему, и он улыбнулся мне в ответ давней улыбкой, в которой снисходительная жалость сочеталась с легким высокомерием.
Одни самолеты приземлялись, другие взлетали. Несколько новобранцев улетели в Форт Уачука.
— Вы с нами не летите, сэр? — спрашивали они Оуэна Мини.
— ПОЗЖЕ, — отвечал он им. — ВСТРЕТИМСЯ ПОЗЖЕ.
Прибывали свежие новобранцы, а майор Ролз раз за разом срывал куш — он был настоящий профи в пинболе.
Я пожаловался, что никак не проходит похмелье; у Оуэна оно наверняка было тяжелее моего — по крайней мере, не легче, — но сейчас я подозреваю, что он им тогда наслаждался; он знал, что это его последнее похмелье. Потом к нему снова возвращалась растерянность — ему, наверное, начинало казаться, что он совершенно ничего не понимает. Он сидел рядом со мной, и я видел, что с ним каждую минуту происходят перемены — волнение сменялось подавленностью, страх — душевным подъемом. Мне казалось, это все от вчерашнего, но на самом деле его мысли, наверное, постоянно скакали туда-сюда; «МОЖЕТ, ЭТО СЛУЧИТСЯ В САМОЛЕТЕ», — думал он в один миг, а в следующий: «ЗДЕСЬ НЕТ ДЕТЕЙ, И МНЕ ДАЖЕ НЕ НАДО ЕХАТЬ ВО ВЬЕТНАМ — Я ВСЕ ЕЩЕ МОГУ ОТ ЭТОГО ОТМОТАТЬСЯ».
В аэропорту он мне вдруг ни с того ни с сего выдал:
— ЧТОБЫ ПЕРЕХИТРИТЬ АРМИЮ, НЕ НАДО БЫТЬ БОЛЬШИМ ГЕНИЕМ.
Я не понял, о чем это он, но ответил:
— Да, наверное.
В следующую минуту он, наверное, думал: «НА САМОМ ДЕЛЕ ЭТО ЛИШЬ ДУРАЦКИЙ СОН! НИ ОДИН ХРЕН НЕ МОЖЕТ ЗНАТЬ ТО, ЧТО ЗНАЕТ БОГ. НАДО БЫ ПОКАЗАТЬСЯ ПСИХИАТРУ!»
Затем он вставал и шагал взад-вперед; он оглядывался в поисках детей; он высматривал своего убийцу. Он продолжал беспрестанно поглядывать на часы.
Когда объявили посадку на мой рейс до Бостона — самолет должен был взлететь через полчаса, — лицо Оуэна расплылось в улыбке до ушей.
— СЕГОДНЯ, МОЖЕТ БЫТЬ, САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ! — сказал он. — МОЖЕТ, НИЧЕГО ТАК И НЕ СЛУЧИТСЯ!
— По-моему, ты все еще пьяный, — заметил я. — Погоди, скоро похмелье начнется.
Только что приземлился самолет; он прилетел откуда-то с Западного побережья и сейчас заруливал на стоянку. Я услышал, как Оуэн Мини прерывисто задышал за моей спиной, и обернулся, чтобы посмотреть, куда он смотрит.
— Да что с тобой такое? — не выдержал я. — Это же просто «пингвинихи».
Монахини — их было две — встречали кого-то, кто прибыл в этом самолете с Западного побережья. Они стояли у калитки, ведущей на летное поле. Первыми с самолета сошли еще две монахини; они замахали тем, что стояли у калитки, и те замахали в ответ. Когда из самолета показались дети — они держались вплотную к монахиням, — Оуэн Мини проговорил:
— А ВОТ И ОНИ.
Даже с такого расстояния я разглядел, что у детей азиатская внешность; в одной из монахинь, сошедших с самолета, тоже угадывалась уроженка Востока. Я насчитал десятка полтора детей. Лишь двое из них оказались настолько маленькими, что их приходилось нести на руках; одного малыша держала монахиня, другого — ребенок постарше. Тут были и мальчики и девочки, в основном лет пяти-шести, и двое подростков лет двенадцати-тринадцати. Это были вьетнамские сироты, дети-беженцы.
Многие войсковые подразделения тогда выделяли деньги на содержание сиротских приютов во Вьетнаме; многие солдаты не жалели времени — как и тех скромных подарков, которые получали из дому, — чтобы хоть как-то помочь детям. Официальной, финансируемой правительством программы помощи беженцам для переселения вьетнамских детей тогда еще не существовало — она появилась лишь с падением Сайгона в 1975-м, — но некоторые церковные организации развернули свою деятельность во Вьетнаме с самого начала войны.
К таковым относилась, например, Католическая служба помощи. Ее сотрудники сопровождали сирот, вывозимых из Вьетнама, и устраивали их на новое место жительства в США — это началось еще в середине 60-х. По приезде в Штаты сирот встречали социальные работники митрополии или епархии того города, куда их привозили. Лютеранская церковь тоже оплачивала переселение вьетнамских сирот.
Детей, которых мы с Оуэном увидели в Фениксе, сопровождали монахини из Католической службы помощи. Этих сирот доставили на попечение монахинь из митрополии Феникса, которые должны были устроить их в новые семьи в Аризоне. Мы с Оуэном заметили, что дети здорово волновались.
Если жара их не особенно удивила — там, откуда они приехали, явно было очень жарко, — то пустыня, огромное небо и лунный ландшафт Феникса наверняка ошеломили их. Они держались за руки, окружив монахинь плотным кольцом. Один маленький мальчик плакал.
Как только они вошли в оборудованное кондиционерами здание аэропорта Скай-Харбор, их тут же обдало волной прохладного воздуха; им стало холодно — они обхватывали себя руками, ежились и потирали плечи. Маленький мальчик — тот самый, что плакал, — попытался закутаться в одеяние одной из монахинь. Дети топтались в растерянности и беспомощно озирались по сторонам, а из зала игровых автоматов на них с интересом поглядывали бритоголовые молоденькие новобранцы. Дети, в свою очередь, стали пялиться на солдат; они, конечно, успели навидаться солдат в своей жизни. Вот так они и переглядывались друг с другом, и это вызывало смешанные чувства.
Оуэн Мини нервничал. Одна из монахинь заговорила с ним.
— Господин офицер? — обратилась она к нему.
— ДА, МЭМ, ЧЕМ МОГУ ПОМОЧЬ? — тут же отозвался он.
— Кое-кому из мальчиков нужно в туалет, — сказала монахиня; та, что помоложе, прыснула со смеху. — Мы можем отвести девочек, — снова заговорила первая, — но если бы вы были так добры и пошли с мальчиками…
— ДА, МЭМ, КОНЕЧНО. Я БУДУ РАД ПОМОЧЬ ДЕТЯМ, — ответил Оуэн Мини.
— Погоди, сейчас ты увидишь этот с позволения сказать туалет, — сказал я Оуэну. Я показывал дорогу, Оуэн присматривал за детьми. Всего мальчишек было семеро. Нас сопровождала монахиня, тоже вьетнамка; самого маленького она несла на руках. Тот мальчик, что плакал, перестал сразу же, как только увидел Оуэна Мини. Все дети принялись внимательно его разглядывать; да, они видели в своей жизни много военных, но еще ни разу не встречали почти такого же маленького, как они сами! Они не могли оторвать от него глаз.
Так мы и шагали дальше. Когда мы проходили мимо игрального зала, майор Ролз стоял к нам спиной; не замечая нас, Ролз с ожесточением обрабатывал пинбольный автомат. Проходя мимо поворота в коридор, по которому я недавно бродил — он заканчивался тупиком, — мы заметили застывшего в полумраке Дика Джарвитса, долговязого полоумного братца погибшего уоррент-офицера.
Он был одет в камуфляжную форму; еще он навесил на себя дополнительный патронташ, а может, даже и два. В коридоре стоял полумрак, но на Дике были темные очки вроде тех, что расплавились на лице у его брата, когда загорелся вертолет. Из-за очков я не мог определить, заметил ли Дик Оуэна, меня или детей; но, судя по его отвисшей челюсти, он увидел что-то для себя неожиданное.
«Временная мужская комната» пребывала в том же состоянии, в каком я оставил ее в прошлый раз. Те же швабры и ведра, то же зеркало, прислоненное к стене, вместо того чтобы висеть. Загадочная широкая раковина сбила детей с толку; один из мальчишек чуть не написал в нее, но я успел показать ему на писсуар, который обступили остальные. Другой собирался пописать в ведро, но я отвел его к унитазу в наспех сколоченной фанерной кабинке. Оуэн Мини, как подобает хорошему бойцу, стоял под окном и наблюдал за дверью. Иногда он поглядывал вверх, мысленно прикидывая ширину подоконника. Под этим нависающим в десяти футах от пола подоконником Оуэн казался особенно маленьким.
