Александр Проханов - Политолог
Преображение, которое он пережил, было подобно волшебной реставрации, когда тусклая, покрытая вековой копотью картина, испытавшая порчу и разрушения, вдруг явлена на свет в первоначальный дивных тонах, с сочными первозданными красками, прорисованными линиями, неискаженным сюжетом. Все его органы чувств обострились, приобрели сверхчеловеческую восприимчивость. Его слух улавливал те только плеск ближних волн, ударяющих в лодку и камень, но и легкие, прозрачные звоны далеких плесков, набегающих один на другой по всему простору озера, отчего вся вода сладко пела, мелодично звучала, каждая капля переговаривалась с другой, несла по всему голубому разливу чудесную весть. Его ноздри жадно вдыхали воздух и улавливали не только ближние запахи, — просмоленной лодки, стекающего с откоса дыма, но и сочной запах рыбьей икры от далеких невидимых нерестилищ, и пряный аромат синих цветов на озерном берегу, в которые опустился его самолет, и сквозь студеную свежесть озерного ветра — чуть слышный, теплый запах невидимого коровьего стада, что паслось на соседнем острове. Его глаза приобрели звериную остроту и зоркость, и он различал далекую реющую над водой чайку, — ее косые заостренные крылья, оранжевый загнутый клюв и круглые рыжие глаза, выискивающие среди волн добычу.
Он проследил волнистый полет чайки, отпустил ее, перевел глаза к горизонту, и в сгустившемся фиолетовом тумане, там, где вода сливалась с небом, различил скопление темных подвижных масс. Его зрачки улавливали бесконечно далекие, рассеянные пространством лучи и легко складывали их в изображение. Это двигались, выплывали из фиолетового тумана медлительные ладьи, отягченные баркасы, низко осевшие озерные суда под парусами. Удаленная флотилия покидала Чудское озеро, вплывала в Псковское, возвращалась с путины на остров. Он чувствовал через огромную пустоту медленный ход нагруженных ладей, натянутую, залатанную парусину, наполненную пузырящимся ветром, еще невидимых рыбаков, их стремленье к родному селу.
На откосе появились женщины, молодые, пожилые, совсем старухи, множество детей, — все смотрели в озеро, тянулись навстречу далекой флотилии, страстно торопили ее приближение. Стрижайло, обретя в преображении дар ясновидения, угадывал бабьи переживания. Молодые торопились увидеть своих ненаглядных, обнять их худые, утомленные тела, испытать крепость и жадность их нетерпеливых объятий. Те, что постарше, радовались возвращению хозяина, кормильца, добытчика, несущего в дом достаток, — обильный улов сулил деньги, обновы, гостинцы и лакомства детям. Пожилые женщины радовались возвращению сыновей, которых озеро милостиво отдавало обратно, не сглотнуло черным зевом распахнувшейся бури, как иных, незадачливых, кому не помог домашний образ Николы Угодника, покровителя рыбаков и мореходов. Стрижайло чувствовал, как в сияющей пустоте, от острова к лодкам и обратно, несутся беззвучные сигналы, которые подают друг другу любящие, истосковавшиеся люди. И прочитывая эти бессловесные послания, он благоговел, благословлял, радовался их предстоящей встрече.
Флотилия приближалась. Лодки шли тесной армадой, паруса выгибались. На синей воде, окруженные легчайшим сиянием, темные челны и косые, натянутые ветром ткани казались видением древности, — варяжской дружиной, славянским воинством, картиной Рериха. Стрижайло сладко чувствовал свою связь с этой седой стариной. Был одним из них, стоял в челне, прикрываясь щитом, на котором алый лев воздел когтистые лапы. На носу, вырезанная из смолистого дерева, красовалась волшебная дева. На парусе яркими земляными красками была начертана руна. Бородатый богатырь в шишаке взирал из-под косматых бровей на солнечную кручу.
Флотилия подходила к острову. Отчетливо виднелись лодки под парусами, стеклянные буруны, солнечная рябь на бортах, сидящие в лодках люди. Другие лодки, без парусов, без рыбаков, глубоко осевшие, были привязаны к первым, и за ними по озеру расходился далекий след. Стрижайло взирал на флотилию, словно это были его земляки. Он был один из них, родился на острове, весь век провел вместе с ними в трудах, рыбных ловах, в бореньях с суровой стихией, — тянул из глубин тяжелые невода, коптил и солил рыбу, завозил на остров дрова, косил на далеких угодьях сено, рубил на кручах тесные избы, шел за благословением к святому старцу. А зимними ночами, когда озеро мертвенно цепенело во льдах, смотрел на ослепительные, раскаленные звезды, на великолепный разноцветный узор.
Стрижайло увидел, как от медлительной флотилии отделились две моторки, ринулись к острову, описывая на воде широкие пенные дуги. Ушли за выступ, где на пологом берегу находился причал, размещались дощатые склады. Женщины на круче отпрянули, скрылись, побежали на спуск. Туда же заторопился Стрижайло. Две моторки причалили, рыбаки, оба тощие, длинные, загорелые до черноты, в резиновых сапогах, натужно вытянули лодки на берег. Не позволяя женам себя обнимать, бросая на ходу короткие суровые фразы, направились к складам, растворяя ворота. Весь берег был полон народа, — женщины, дети, старики. Всем селом встречали артель, неделю пропадавшую вдали от острова, на изнурительной путине. Собаки скакали и лаяли. Слетелись чайки, истошно носились над пристанью. Из церкви вышел священник и, не приближаясь, смотрел на народ. Наконец, из-за мыса показалась флотилия, — вялые, полуопавшие паруса, осевшие борта, длинная вереница баркасов, в которых стояли рыбаки, двигали рулями, управляли парусами, причаливая к деревянной пристани, к мосткам, прямо на песчаный берег, шумно врезаясь килями в сырой песок. Все наполнилось гвалтом, криками, снующими худощавыми людьми, чьи руки были натружены и натерта о весла, рули, капроновые веревки, а лица с провалившимися щеками были черны от загара, какой появляются на сверкающих, отражающих солнце водах.
К парусникам и моторкам были привязаны грузовые баркасы с уловом. Мелкая рыба-снеток, наполнявшая ладьи до краев, была похожа на сплошной серебряный слиток, от которого вверх поднимался столб света. Рыба покрупнее, — лещи, язи, окуни, — золотисто-белая, лежала на носилках, фиолетово переливалась, окруженная черным смолистым деревом. В двух лодках покоились самые большие рыбины, — яркие, как зеркала, лещи, и черные скользкие налимы с устрашающими приоткрытыми пастями и змеиными хвостами. Едва причалив, рыбаки стали грузить улов на носилки, переносили в склад, где в сырой темноте, под опилками, медленно таяли запасенные с зимы бруски льда. Другие мужики выволакивали на берег сырые невода, огромные, оплетенные сетью кольца, волокли, развешивая для просушки на кустах и деревьях.
Стрижайло, в своем ясновидении и любви, воспринимал их тяжкий труд, как великое, вмененное им творчество, совпадающее с замыслом Всевышнего. Бог сотворил это великолепное синее озеро, запустил в него золотых и серебряных рыб, воздвиг посреди вод суровую кручу, поселил на ней упорных трудолюбивых людей, всю жизнь, из поколения в поколение, выполнявших вмененную им свыше волю — неутомимо трудиться среди половодий и льдов, за что и послан был в их среду святой праведник, над могилой которого брезжит перламутровый свет. Не случайно старец привел его на этот благодатный, отмеченный Богом остров, где его оставили исчадия ада, и пришло освобождение, а вместе с ним и желание остаться здесь навсегда, разделить с этими людьми их долю, стать, как они, и тем самым исполнить волю Всевышнего.
Тут же, на берегу, он мысленно дал обет поселиться на острове и прямо сейчас, с этой минуты, войти в рыбацкую артель. А так как никто из рыбаков не был ему знаком, и бригадир, высокий сутулый мужик в клеенчатом фартуке сипло на кого-то кричал, понуждая тащить носилки с рыбой в ледник, Стрижайло приблизился к рыбакам, волокущим сети и ухватился за мокрую вервь. Рыбак в мятом картузе, с жилистой шеей, с худым закопченным лицом и васильковыми сияющими глазами покосился на него, давая место в череде мужиков, тянущих тяжелый невод.
Они волокли сырые, пахнущие глубинами и рыбьей молокой гурты, раскладывая их на берегу, цепляя за ветки кустов, оплетая прибрежные камни. Берега не хватало, и они развешивали сети на церковной ограде, сквозь которую виднелся мучнисто-белый храм со священником, и выше деревенская улица с бегущей собакой и темные избы с сидящими на лавках старухами. Весь остров был оплетен сетями и колыхался в сырых тенетах, как фантастическая уловленная рыба.
— Ну что ты, как не живой, мать твою, — сердито рявкнул на Стрижайло синеглазый рыбак, когда тот споткнулся, заглядевшись на диковинную картину. Стрижайло не обиделся на суровый окрик, улыбнулся мужику, любил его и благодарил за этот окрик, уравнивающий их обоих.
Убрали крупную рыбу в сарай. Мелкую оставили в грузовых баркасах, собираясь завтра везти в Псков, на рынок, а чтобы не начала портится, засыпали рубленым льдом, который прибавил сверканья бело-серебряным слиткам. Накрыли баркасы брезентом, чтобы чайки не клевали улов, и устало побрели от причала вверх, в село, где дружно топились бани, празднично сверкали вымытые окна, бегали расторопные женщины. В дома вернулись хозяева, кормильцы, и всяк, и стар и млад, старался им угодить.
