Мартин Эмис - Лондонские поля
— Нет нужды, — сказал Кит, приободрившись. — Любые числа держу в голове.
При этом он раскрыл рот, уложив мясистый язык на нижние зубы, меж тем как яркие его глаза блуждали вверх и вниз по ее телу.
Дрогнувшим голосом она назвала ему семь цифр.
— Вот и чудненько, — сказал Кит.
В задумчивости возвращался Кит в «Черный Крест». В планах у него было несколько порций выпивки, которые способствовали бы раскрепощению бросковой руки, после чего он собирался основательно пометать дротики. На Портобелло-роуд он наткнулся на Гая Клинча — тот, по-видимому, рылся в краденых книгах, разложенных на одном из лотков. Кит никогда не уставал удивляться тому, что книги могут приносить деньги.
Окликнув Гая, он остановился на несколько слов. Он считался с этим парнем. Круг его знакомств определенно расширялся. В том, к примеру, что Кит был представлен леди Барнаби, основная заслуга принадлежала Гаю. Вот так это и делается: все благодаря связям старого приятеля… Кит, конечно же, и прежде был дружен с людьми вроде Гая — когда сидел. Тех забирали главным образом за мошенничество, или наркотики, или неуплату алиментов. Белые воротнички. Они были приятны (как приятен Гай); они были человечны; они выказывали тебе уважение, не желая день-деньской подвергаться побоям. Но Гай не был в тюрьме. Он жил в огромном доме на Лэнсдаун-креснт. По убеждению Кита, люди, подобные Гаю, испытывают восхищение и даже зависть к трудягам, таким, каков он сам. По некоей причине. Возможно, потому, что те живут чуть тверже, чуть жестче, и это проявляется как в работе, так и в развлечениях. И теперь, когда Гай игриво спросил его насчет удачи (имея в виду, конечно же, Николь), Кит замахал на него руками, разразился смехом человека нелегкой жизни и сказал, что у него и так слишком много пташек, если на то пошло.
Они распрощались. Планы Кита переменились. Он заглянул в «Мекку», свою букмекерскую контору, провел там несколько дорогостоящих минут, а затем поспешил выполнить кое-какую работенку.
Кит воспользовался тяжелым дверным молотком. Дверь медленно приотворилась, и на него умоляюще прищурилась старушечья мордочка. Бледные голубые глазки, поначалу исполненные крайней осторожности, теперь, казалось, так и лучились радостью.
— Ах, Гарри! Доброго вам дня!
— И вам доброго дня, леди Би, — сказал Кит, протискиваясь мимо нее в дом.
Леди Барнаби было семьдесят семь, и она не была одной из пташек Кита. Ни в коем разе.
В холостяцкие свои годы Кит был отъявленным ловеласом. Сущим сердцеедом. По правде сказать, выдающимся бабником. Даже Клайв, его кобель, в самую лучшую свою пору не был озабоченнее и неразборчивее, и если он был решительно не способен позволить запаху самки проплыть мимо себя без того, чтобы не броситься ему вослед, уткнув нос в землю и, точно шарф, перекинув язык через плечо, то к Киту это относилось в еще большей степени. Затем произошли перемены, он стал нести ответственность — за Кэт, свою жену, и за Ким, их дочурку. И теперь все было иначе. Теперь Кит держал свою неугомонную натуру на привязи, ограничиваясь мимолетными романчиками типа тех, что могут случиться у любого современного молодого бизнесмена во время деловой поездки (допустим, с женой, или сестрой, или дочерью, или матерью какого-нибудь кидалы в Ист-Энде, куда Кит ездил за своей парфюмерией), плюс нечастыми шалостями неподалеку от дома (с Игбалой, матерью-одиночкой из соседней квартиры), плюс теми необычными встречами, что случаются, когда фортуна улыбается юным любовникам (к примеру, во время закрытия, в туалете), плюс тремя постоянными, давнишними подружками — Триш Шёрт, Дебби Кенсит, которая была особенной, и Энэлайз Фёрниш. И это все.
Самой интересной, самой показательной, самой современной была непредсказуемая, полная извилистых фантазий Энэлайз. Капризная, высокомерная, мечтательная и ненадежная, подверженная приступам паники, склонная к обморокам и истерической слепоте, Энэлайз, по мнению Кита, отличалась напряженной умственной жизнью. Она читала книги и писала стихи. Она слала письма всевозможным знаменитостям. Она околачивалась рядом с телестудиями, концертными залами и даже с Институтом современного искусства. В письма, которые она отправляла тем, чьи лица видала по телевизору или в газетах, Энэлайз Фёрниш частенько вкладывала свои фотографии; благодаря этому ей нередко отвечали. И не то чтобы фотографии эти были непристойны, откровенны или чувственны. Отнюдь. Сделанные кем-нибудь из ее покровителей (жалких, скованных типов, платонических спутников: лишенная воображения, она совершенно ошибочно полагала, что те любят ее за ее ум), эти фотографии изображали Энэлайз в разных задумчивых позах — глядящей в окно или, может, где-нибудь на лесной полянке, наклоняющейся, придерживая платье, чтобы коснуться цветка. Однако же ответы приходили — осторожные, льстивые, вкрадчивые. Почему? О чем говорили эти фотографии? Широта ее глаз сообщала о неуемной мечтательности; лоб выдавал в ней ту, которой можно лгать, и не без успеха; что же до широкого рта и окрашенных хною волос, то они позволяли предположить, что когда Энэлайз вам отдастся, то отдастся она вам очертя голову и вряд ли станет поднимать шум. Что касается самого последнего, то ее внешность была обманчивой. Она сама была обманчивой, но непредсказуемо. Кроме того, она обладала фигурой, исполненной женственной силы и красоты, за исключением ног (которые были толстыми и которые она прятала до самого решающего мгновения. Эти ноги были проклятием всей ее жизни). То, что ты делала с этими знаменитостями, происходило не по твоей вине. Здесь действовали иные правила. Тебя уносило потоком. И когда все заканчивалось (а обычно все заканчивалось быстро), ты, вопреки естеству, оставалась наедине со своими альбомами фотографий и газетных вырезок, своими стихотворениями и железнодорожными билетами, своими воспоминаниями и сновидениями, своими телефонными звонками его жене и детям, своими письмами редакторам всех бульварных газет.
Кит познакомился с Энэлайз на улице. Она подошла к нему и спросила, театральным своим, чуть хрипловатым голосом, не Рик ли он Пурист с телевидения — Рик Пурист, ведущий известной телевикторины. Кит колебался. Так мог колебаться какой-нибудь средневековый отшельник, когда через сочащийся влагой лес к его хижине пробирались ходатаи от бедноты и вопрошали, не император ли он Фредерик, не Болдуин ли IX, граф Фландрии, восставший из мертвых и явившийся, чтобы спасти их, оказать помощь в тяжкие времена, избавить от горестей. И вот отшельник, оглядывая свои лохмотья, должно быть, недоумевал: император я или не император? А ведь это было бы забавно, во всяком случае на какое-то время! Но с другой стороны… Кит присмотрелся к ее вздымающейся груди и доверился инстинкту. Он признал, что так оно и есть: он — Рик Пурист, ведущий телевикторины. Таким образом, фонема, открывшая их отношения, задавшая этим отношениям тон — его невнятное утвердительное мычание, — была откровенной ложью. Он принял приглашение на чаепитие в ее однокомнатной квартирке в Уэст-Хэмпстеде. Кит потягивал херес, пока она показывала ему свои достопамятности, оставшиеся от великих людей, и толковала о главенстве человеческой души. Двадцатью пятью минутами позже, когда Кит тяжело влез в брюки и направился к двери, он оглянулся на диван-кровать в полной уверенности, что никогда больше не встретится с Энэлайз. Но однажды ночью, спустя месяц или два, его вдруг одолели печаль и нежность, так что в три часа утра он позвонил ей из «Черного Креста». Она прочла стихотворение, которое посвятила ему. Так или иначе, Кит снова отправился к ней. Месяц спустя он развернул свой таблоид и обнаружил в ней статью под названием «ВОРОВАННЫЕ НОЧИ С ТЕЛЕВЕДУЩИМ РИКОМ». Наличествовала фотография Энэлайз — она, в своем платье до пят, вдыхала аромат цветка, сорванного с городской клумбы. Наличествовала и другая ее фотография — без цветка и без известного платья (обрезанная на уровне колен). Наличествовала также фотография озадаченного Рика Пуриста: он и в самом деле немного смахивал на Кита. Бесстрастный же шрифт статьи поведал Киту, что он «очень романтичен», что он «фантастический любовник», который к тому же «создан для любви». Рик Пурист все это отрицал. Трейси, жена Рика, его поддерживала. Нет слов, чтобы описать воодушевление, испытанное Китом. Он купил тридцать экземпляров газеты и уже готов был засыпать ими весь «Черный Крест», но как раз вовремя сообразил, что это было бы неверной реакцией на доставшийся ему ломоть удачи, действительно небывалой. Тем не менее, возбужденный донельзя, Кит навестил Энэлайз на той же неделе. К тому времени она знала — и это стоило ей немалых затрат и замешательства (а может, затраты и замешательство достались издателям газеты), — что Кит совсем не Рик Пурист. Однако обо всем забыла, все простила и придумала для него новые обличья: Кит — перекати-поле, Кит — человек без имени; крестословицу прозвищ — Протей и Пимпернель. Кит здесь мало что понял, но ему, конечно, все понравилось. Никогда прежде его ненадежность и бессердечное пренебрежение чужими чувствами не воспринимались и не восхвалялись как самая суть его привлекательности.
