Дуглас Кеннеди - Пять дней

Из Дамрискотты — в Ньюкасл, оттуда по шоссе № 1 — в Уискассет. Меня бесит дурацкий указатель, что стоит на южной границе городка: «Уискассет — самый красивый поселок Мэна». Полагаю, меня раздражает и претенциозность этого заявления, и то, что оно соответствует действительности: Уискассет и впрямь самый красивый поселок в штате Мэн. Выросший вокруг широкой бухты на атлантическом побережье, он фактически не тронут временем. Обшитые досками нескладные белые здания столь поразительно живописны — особенно на фоне воды, — столь аутентичны, что кажется, будто вы перенеслись в эпоху колонистов. По выходным в июле и августе городок наводняют туристы, но в остальное время года этот прибрежный уголок Мэна просто восхитителен. Однако, как и все в штате, Уискассет скромен, не кичится своим дивным очарованием… если б еще не этот хвастливый указатель.

На юге Уискассета два-три унылых торговых пассажа, супермаркет и «Макдоналдс» — куда ж без него, — открывшийся примерно год назад. Дальше лес, постепенно подступающий к завоевывающей сушу воде, и мост, ведущий в Бат. Этот мост, перекинутый через широкое русло реки Кеннебек, не устает поражать меня своей эффектностью. Каждую неделю я, наверно, раза два езжу по нему туда-обратно (это более двух тысяч поездок в один конец за последнее десятилетие — интересно, задумывалась ли я раньше об этом огромном количестве?). Если ехать на юг, посмотрев влево, вы увидите судостроительный завод, один из подлинно индустриальных центров в штате, где в данный момент строятся как минимум два боевых корабля для ВМС США. Но верфь занимает лишь небольшой участок обширного побережья, которое в остальном сохраняет свой первозданный вид. Судостроительный завод в Бате — экономический оплот нашего региона, и мне импонирует сам факт, что в нашем уголке штата еще строят корабли. Но я люблю, проезжая по мосту, смотреть направо, на ширь реки Кеннебек, особенно в это время года, осенью, когда листва пестрит фантасмагорическими красками — всеми оттенками багрянца и золота.

Будь я картографом XV века, на моей карте земля была бы плоская, а крайней ее точкой стал бы Брансуик, поскольку я редко выбираюсь в более отдаленные места. Брансуик — университетский город. Там находится колледж имени Боудена. До недавнего времени в Брансуике размещалась авиабаза военно-морского флота. Когда-то на берегу реки находился целлюлозно-бумажный комбинат, но его давным-давно закрыли. Помнится, в детстве, проезжая через Брансуик, я всегда ощущала необычный едкий запах клея, которым, казалось, был пропитан город. Брансуик мы посещали два-три раза в год, поскольку в колледже имени Боудена преподавал математику друг детства отца, Арнольд Соул. Отец и Арнольд росли в небольшом городке, вместе посещали факультативные занятия по математике, где и подружились. Но отец пошел учиться в Университет штата Мэн, потом выбрал карьеру школьного учителя, а Соул добился стипендии в Массачусетском технологическом институте, по его окончании защитил докторскую в Гарварде. К двадцати восьми годам он уже получил должность профессора в колледже имени Боудена и писал жутко умные книги по теории бинарных чисел (его специализация), которые, по словам отца, были широко востребованы «в сообществе математиков-теоретиков». Арнольд оказался геем, в чем он признался моему отцу, когда они были гораздо моложе, а в ту пору такое признание могло навсегда испортить ему жизнь. Отец, со своей стороны, хранил секрет друга, и Арнольд поведал мне об этом много лет спустя, когда я собиралась вместе с Люси приехать в колледж на концерт камерной музыки. Но Люси слегла с гриппом и в последний момент отказалась ехать. И тогда я позвонила этому большому другу семьи и пригласила его на концерт. Было это пять лет назад. В начале девяностых Арнольд наконец-то перестал скрывать свою сексуальную ориентацию и открыто жил с проектировщиком по имени Эндрю, который был моложе его на двадцать лет. Арнольду в то время уже исполнилось семьдесят, он только что вышел на пенсию. Он печалился, что ему пришлось бросить преподавание, хотя без дела он не сидел: работал над гигантским проектом, рассчитанным на десять лет, — писал (как он мне сказал) доступную историю математической теории со времен Евклида. Арнольд мне всегда нравился, я видела в нем интересного, чуткого дядюшку, которого у меня никогда не было (зато были две придирчивые тетушки со стороны отца и матери). В тот майский вечер пять лет назад, когда мы беседовали с ним за ужином в итальянском ресторане на Мейн-стрит, перед тем как пойти на концерт гастролирующего пианиста из Нью-Йорка, исполнявшего в актовом зале колледжа возвышенную музыку Скарлатти, Равеля и Брамса, он прямо спросил меня:

— Ты довольна своей жизнью, Лора?

Вопрос Арнольда обескуражил меня. Это не укрылось от его внимания.

— Вполне, — ответила я с некоторым вызовом в голосе — защитная реакция.

— Тогда почему мой вопрос тебя испугал?

— Я его не ожидала, только и всего.

— Твой отец говорит, что тебя считают специалистом высочайшего класса в своей области.

— Отец преувеличивает. Как вам известно, я всего лишь включаю-выключаю сканирующее устройство в небольшой местной больнице. Великое достижение.

— Но это очень значимый квалифицированный труд. Видишь ли… а я говорю это как человек, который знает тебя с пеленок… меня всегда удивляло, что ты недооцениваешь себя. И может быть, это не мое дело, но я все же скажу, ведь ты еще молодая женщина, у тебя большие возможности…

— У меня двое детей-подростков, муж, ипотека, куча счетов. Так что мои возможности весьма и весьма ограниченны.

— Тебе виднее. Дело в том, что у каждого из нас гораздо больше возможностей, чем мы готовы признать. Вот, например, я: всегда хотел жить в Париже, преподавать жутко трудную для понимания математику в пединституте, совершенствовать свой французский, закрутить роман с каким-нибудь чудесным французом, семье которого принадлежит один из замков Луары. Да, знаю, все это звучит слишком банально — красивые мечты математика-гея. А что вышло? Я сижу здесь, мне семьдесят лет, и все, что я себе позволил, — это одна неделя летом в Городе Света[12] с Эндрю (ему я не рассказывал про свою фантазию о французском любовнике). Разве я хоть раз провел там свой годовой академический отпуск или хотя бы трехмесячные летние каникулы? Отнюдь. И знаешь, что я думаю? Мне кажется, в глубине душе я все еще уверен, что не заслужил права жить в Париже. Ужасно, да? И Эндрю — я считал, что и его я не заслуживаю, когда мы познакомились, но, слава богу, он рассудил иначе — теперь настаивает, чтобы в следующем году, когда ему удастся взять отпуск, мы провели там полгода. Он уже подыскивает для нас квартиру. И я наконец-то тоже начал склоняться к этой мысли.

— Слава богу, — похвалила я, заметив, что тискаю на коленях салфетку.

— Да, но мне понадобилось пятьдесят лет взрослой жизни, чтобы наконец-то прийти к заключению, что я заслуживаю счастья. В связи с чем у меня напрашивается вопрос: когда ты начнешь думать, что заслуживаешь счастья?

— Я вполне счастлива, Арнольд.

— Ты напоминаешь мне своего отца. Он мог бы учиться в Гарварде, или Чикаго, или Стэнфорде, или любом другом престижном университете — он ведь во многом был лучше меня. И тебя, я знаю, приняли в Боуден, но ты выбрала Университет штата Мэн.

— Вы же знаете, почему я остановила свой выбор на нем. Там мне предложили полную стипендию. А здесь — только половину. Мне пришлось бы брать ссуду…

— Ссуду — в случае поступления на медицинский факультет — ты вернула бы через пять лет после получения диплома. Говоря это, я понимаю, что переступаю…

— Пожалуй, — согласилась я, думая: если бы вы знали, как часто за минувшие годы я корила себя за то свое юношеское неверное решение.

— Извини, — сказал Арнольд. — Я просто хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок…

— Боюсь, говорить об этом слишком поздно. Знаете, я все же предпочла бы сменить тему…

— Конечно-конечно.

Ужин мы доедали в напряженной атмосфере, беседа не клеилась, мы оба были настороже, омраченные неловким разговором, который только что произошел между нами. Потом мы сходили на концерт, но я не слышала ни ноты, поскольку все, что сказал мне Арнольд, крутилось у меня в голове. Тем более что он, к сожалению, был прав, прав во всем, и в том, что касалось денег, тоже. После концерта друг моего отца проводил меня до машины. Он был явно расстроен, шел опустив голову.

— Ты простишь глупого старика за безрассудную попытку дать тебе совет?

— Конечно. — Я слегка обняла его.

— Вот и хорошо, — тихо произнес он, понимая, что в наших отношениях произошел надлом. — Не пропадай, ладно?

— А вы не ищите повода, чтобы не поехать в Париж.