Роберт Флэнаган - Черви
— Так точно, сэр!
— А выглядишь как! Глядеть противно. Ну и видик, пропади я пропадом. Морской пехотой и не пахнет. Даже для армии и то ни к черту не годен. Паршивый сосунок, а не воин. Дитятко желторотое. Тебе это ясно, червяк?
— Так точно, сэр!
— Что тебе ясно, скотина?
— Сэр, мне ясно, что я паршивый сосунок и дитятко желторотое.
— Вот именно.
Мидберри и все солдаты молча наблюдали, как Магвайр медленно обошел вокруг стоявшего навытяжку Купера, затем приблизился к нему в упор и вдруг с силой ткнул его пальцем в живот.
— Да ты ведь вылитый малютка из тех, что подбрасывают честным людям на крыльцо, — осклабился он. — Сам-то как думаешь?
— Так точно, сэр!
— Вот именно, — казалось, что это открытие привело Магвайра в преотличнейшее настроение. — Теперь мне ясно, — гоготал он, — откуда такая мерзость попадает в наш корпус. Ее нам на крыльцо подбрасывают. Какая-то солдатина в юбке схлопотала себе ребеночка на службе, да и решила втихаря от него избавиться. Подброшу, мол, добрым людям. Этакого-то ублюдка. Вот здорово. Ты как считаешь, сержант Мидберри?
Мидберри понравилась эта шутка, он утвердительно кивнул. А Магвайр все больше расходился:
— Ну и ну, — продолжал он паясничать. — Вот так дела. Ничего, видать, не поделаешь, придется усыновить подкидыша. Вы как считаете, скоты? — повернулся он к взводу. — Примем ребеночка во взвод? Усыновим ублюдка, а? Пусть будет у нас вроде полкового козла. Ха-ха-ха!
— Так точно, сэр, — отозвался взвод, подстраиваясь под настроение старшего «эс-ина».
— Но ведь крошку надо кормить. Как быть-то? Что делать, кто знает? А? Ну вот хоть ты, свинья супоросая, — сержантский палец указал на рядового Клейна. — Что скажешь?
— Сэр? — опешил тот, не понимая еще, куда клонит начальство.
— Тебя, болван, спрашивают — справишься с кормлением или нет?
— Сэр, я не понял, что имеет в виду сержант-инструктор…
— Ишь ты, дерьмо, не понял. Да ведь у тебя, жирняка, грудь, как у бабы. Такой пары в городе у шлюх не сыщешь. Это точно. Не скажешь же ты, будто в этаких мешках молока нет. Верно?
— Никак нет, сэр. Ничего нет.
— Вот беда! Прямо тогда не знаю, что и делать. — Магвайр картинно почесал в затылке, затем вызвал из строя командира первого отделения.
Нил сделал три шага вперед, пристукнул каблуками, вытянулся перед штаб-сержантом:
— Сэр, рядовой Нил прибыл по вашему приказанию!
— А ну-ка, парень, бегом в сержантскую и принеси оттуда молочка. Там в холодильнике бутылочка стоит. Быстро!
— Есть, сэр, — солдат бросился выполнять приказание. А Магвайр продолжал ломать комедию:
— Ну разве можно нашего полкового козла, да к тому же еще и новорожденного, подброшенного нам на крыльцо, оставлять без жратвы. Он же, бедненький, с голоду подохнет. А потом эти ведьмы из лиги борьбы против жестокого обращения с животными нам задницы отгрызут. Как считаете, черви?
— Так точно, сэр!
Тем временем Нил вернулся в кубрик. В руках он держал бутылку со сливками.
— Поставь на стол и марш в строй, — приказал сержант.
Вытащив из брючного кармашка небольшой пакетик, он разорвал обертку и вытащил оттуда содержимое — в руках у него шуршала прозрачная пленка презерватива.
— Сержант Мидберри, — повернулся он к помощнику. — Ну-ка, дай мне ножик. Или, может быть, шило. Что есть.
Мидберри протянул брелок с ключами. На позолоченной цепочке болтался крошечный ножичек с перламутровой ручкой. Магвайр взял его, осторожно проткнул в пластике дырку, затем натянул презерватив на горлышко бутылки. Подняв над головой импровизированную соску, он зло засмеялся:
— Ну как, скоты? Теперь наша крошка-подкидыш не умрет с голоду. Мы ее сейчас как следует покормим.
Многие солдаты, забыв о запрете, громко смеялись. Магвайр не обращал внимания на это явное нарушение порядка, был слишком поглощен своей выдумкой. Подойдя к Куперу, он слегка распустил ему поясной ремень и подсунул под него бутылку, соской вверх.
— Теперь, малышка, как захочешь поесть, сразу же за бутылочку. Пососешь маленько, отдохни, потом опять пососешь. Вот и сыт, верно? Сразу веселее станет. Может быть, тогда у тебя, подонок, — он вдруг резко изменил тон, — хоть немного сил прибавится. Чтобы успевать вовремя проскакивать в дверь, протаскивать свою паршивую задницу в казарму. Не так, как в этот раз.
Сержант с нескрываемым отвращением смотрел на солдата. Казалось, он готов был раздавить его, как червяка, растоптать.
— А теперь прочь с глаз моих. П-шел вон, скотина!
— Есть, сэр! — Прижав винтовку к телу, Купер бросился что было мочи к своей койке. Лицо его пылало, бутылка булькала под ремнем.
— Ладно, девочки. — Магвайр прошелся перед строем. — Побаловались и хватит. Теперь быстро за учебники. — Он понаблюдал, как солдаты расселись по рундукам, взяли книги, начали заниматься. Потом вместе с Мидберри вышел из кубрика.
Как только за сержантами закрылась дверь, в кубрике вспыхнуло веселое оживление. Большинство солдат открыто выражали радость, испытывая облегчение от того, что на этот раз не они, а кто-то другой явился очередной жертвой начальника. Так было уже не впервой. Но всего явственнее это проявлялось, когда дело касалось Купера. Считалось, что у этого парня был самый низкий шанс на выживание. Почти все солдаты, подсчитывая свои шансы на прохождение курса начальной подготовки, прежде всего брали в расчет, насколько далеко они ушли от этого неудачника. Именно поэтому, когда Купер в очередной раз становился жертвой начальства, все другие испытывали чувство облегчения — и на этот раз карательный меч упал не на их голову, шансы выжить не поколебались.
Купер в последнее время вообще превратился во взводе в незаменимое средство поддержания морального духа новобранцев. Шло время, нарастали трудности, но, как бы ни было плохо, солдаты думали: раз Купер еще держится, значит, наши шансы тем более не потеряны. Если же он, наконец, не выдержит, тоже не страшно — объявится первостатейный кандидат в те горькие десять процентов отсева, которые статистика заранее уже зачислила в разряд «плавуна» — неизбежного отхода жерновов беспощадной мельницы солдатского обучения.
Даже Адамчик, чувствовавший порой искреннюю жалость к Куперу, втайне был все же доволен, что во взводе есть этот козел отпущения. Кто знает, кому пришлось бы быть «взводной мышью», если бы не этот богом обиженный парень. Не исключено, что всего вероятнее ему — рядовому Адамчику. Их, таких кандидатов, в кубрике было несколько — Купер, Хорек, Сестра Мэри, Помойная крыса, Очкарик, Кусок и, наконец, он — Двойное дерьмо. Все они волей сержанта Магвайра были превращены в объект постоянных насмешек и издевательств. И не только с его стороны. В подразделении было немало солдат, оказавшихся настоящими мастерами по части измывательств над слабаками, унижения тех, кто не смел дать сдачи.
Среди этих подонков особо нагло и бесцеремонно вел себя Филиппоне. Он был просто неистощим по этой части.
Сидя на рундуке и делая вид, будто внимательно штудирует учебное пособие, Адамчик краем глаза наблюдал, как этот парень задирает Хорька. Здоровенный итальянец все время пытался заглянуть Хорьку в глаза. Тот притворялся, будто ничего не замечает, несколько раз пересаживался с места на место, пытался отвернуться, прикрывал лицо учебником. Ничто не помогало. Длинный, хищный нос итальянца, как живой, продолжал лезть ему в лицо, а сидевшие вокруг дружки Филиппоне, тоже итальянцы, жившие до службы вместе с ним в одном квартале в Нью-Йорке, буквально изнывали от любопытства, ожидая, что же дальше будет.
— Хоречек, деточка, — сюсюкал Филиппоне, налезая грудью на свою жертву, — ну что же ты упрямишься. Я же хочу тебе помочь. Ты мой маленький… Малюсенький… Хоречек мой хороший… Эй, Тони, подтверди, что я правду говорю. Клянусь мадонной, правду.
— Истинную правду, парень. Истинную, — немедленно подтвердил Тони Кастальди. — Самую святую правду, разрази меня гром…
Все попытки Хорька отвязаться от приставалы были тщетны. Филиппоне все лез и лез. Наконец ему это, очевидно, надоело, и, протянув руку, он вырвал учебник из рук солдата.
— По бумажке-то всякий дурак сможет…
Хорек сделал вид, будто бы считает все это дружеской шуткой.
— Да ладно тебе, — пробормотал он, вымучивая на лице жалкое подобие улыбки и всем видом показывая, будто считает действия итальянца лишь товарищеской шуткой, — Ладно. Сдаюсь. О'кей, парень. О'кей!
Хорька звали Логаном. Свою кличку он получил за непомерно большую, вечно висящую мокрую нижнюю губу. Рядом с рундуком, на котором он сидел, стояло старое помятое ведро. Вдоль его кромки ровными темно-зелеными буквами и цифрами были написаны фамилия и личный номер этого солдата.
