Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
— Уже нет.
Энни думала, что ее ответ сотрет испуганную гримасу с лица художника по костюмам, но трагическая маска точно приклеилась к нему. По правде говоря, ему было глубоко плевать, страдает Энни или нет, он смотрел на поврежденный слой эпидермы с чисто эстетических позиций.
Поразмыслив, он покачал головой и подозвал своих помощников.
— Длинный рукав, — мрачно бросил он. И, сурово взглянув на Энни, добавил: — Но это меня не устраивает.
— Мне жаль.
— Моя концепция рухнула.
Энни раздраженно парировала:
— Сочувствую вашим страданиям. Послушайте, могу отсыпать вам немного морфина, если у меня еще осталась доза. И предложить вам моего санитара.
Художник по костюмам озадаченно посмотрел на нее; он привык выражаться гиперболами и не воспринимал иронию. Она жалеет его или высмеивает? Хотя ворчливая интонация читалась однозначно: «Отстань, а то врежу!» Он развернулся, чтобы уйти. В этот момент бедняга был похож на приговоренного к казни на электрическом стуле. Он прошептал:
— Принесу с длинным рукавом.
Крутанувшись на стуле, Энни в зеркале увидела удаляющегося блондина, напомнившего ей Итана.
«Интересно, как он? — подумала она. — Кого сейчас выхаживает? Скучает ли по мне? Я ведь даже не поблагодарила его перед отъездом из клиники. Почему? Ах да, он был выходной. Подумать только, надо бы послать ему цветы. Или пригласить на съемки? Это ему будет интересно».
Она была не в состоянии дать точное определение своим ощущениям, но чувствовала смутную потребность в его присутствии. Джоанна Фишер поднялась по ступенькам и без стука вошла в трейлер, бросив Энни:
— Дорогуша, мы можем начать, когда захочешь…
На самом деле это был приказ. Энни улыбнулась, подумав, что надо будет в какой-нибудь роли применить этот прием: произнести вежливую фразу тоном наемного убийцы.
— Постой, Джоанна, мне надо прикрыть руки.
Гримерши, как медики, стремящиеся сохранить врачебную тайну, бросились к актрисе, чтобы помочь ей спрятать израненные руки.
Тем временем Джоанна предупредила папарацци, что их вскоре впустят.
— Что?! — воскликнула Энни. — Здесь? В трейлере?
— Да, среди цветов.
Тут Энни догадалась, почему гримерка завалена цветами. Не исключено, что дарители были проинформированы, что подарки попадут в кадр вместе с визитной карточкой, приколотой сверху…
В вагончик ворвалась свора журналистов. Фотографы выкрикивали: «Энни!» — чтобы поймать ее взгляд. Они отталкивали друг друга. Их было так много, что щелчки фотокамер напоминали шипение масла на разогретой сковородке, а в зареве непрерывных вспышек блекли все цвета. Стоял неумолчный грохот, как в эпицентре урагана. Несмотря на то что макияж был полностью готов, Энни сидела перед зеркалом, изображая, что находится во власти гримерш. Затем появился режиссер, и они разыграли творческий диалог по поводу сценария. Потом она с блаженной улыбкой вдыхала аромат роз и орхидей. И наконец сделала вид, что читает послания, которые прилагались к снопам цветов. Карточки ей подкладывала Джоанна, сверяясь с заранее составленным списком. По знаку агента репортеры удалились так же быстро, как и вошли. Гам сменила гнетущая тишина.
Утомленная Энни потянулась. Фотосессия опустошила ее, будто снимки капля за каплей вытянули из нее всю кровь, будто на нее напали вампиры. Похоже, племена, отказывающиеся фотографироваться, испытывают похожие ощущения: забрать наш образ означает забрать частицу нас самих. Энни только что подверглась нападению. Захватчики не только отняли у Энни силы, обескровили ее, они к тому же разрезали на куски, поделили на части, раздробили на тысячу фрагментов. Теперь ей необходимо остаться одной, чтобы восстановиться.
— Отдохни, — посоветовала Джоанна, — ты уже на грани… Свет выставят с помощью дублерши, а каскадерша заменит тебя на общих планах в сценах погони.
Джоанна и гримерши тихо ретировались. Энни вздохнула: «Дублерша по свету, дублерша для трюков. Вот бы заполучить дублершу для жизни!»
Устроившись на пуховой перине и подложив под голову подушку, она открыла сценарий, чтобы повторить реплики для сегодняшней сцены. Затвердив текст до автоматизма, она, пытаясь вникнуть в состояние своей героини, представила себя в декорациях рядом с партнерами. Так она определила свои актерские задачи и ритм. Когда сцена в общих чертах сложилась, она, лежа неподвижно, будто пригвожденная к пуховой перине, рискнула проиграть весь текст. Движения она добавит уже на съемочной площадке, делать это раньше — бессмысленно; Энни старалась уберечь себя от неожиданностей до того момента, когда заработает камера.
В дверь робко постучали. Энни что-то буркнула, что с равным успехом могло означать и «да», и «нет».
Вошел Дэвид и остановился в дверях, переминаясь с ноги на ногу.
— Как ты?
Слегка покачиваясь и засунув руки в карманы, он кусал губы и смотрел на нее исподлобья, точно побитая собака. Энни едва не ляпнула, что он похож на кокер-спаниеля, но в последний момент сдержалась, догадавшись, что, изображая робкого юнца, он, должно быть, старался походить на Джеймса Дина.
— Дэвид, ты снимаешься сегодня?
— Нет, я пришел ради тебя.
— Очень мило.
Если у него нет съемок, с чего он вырядился во все новое?
— Хотел удостовериться, что моя детка не поплыла.
«Поплыла? Да я пятнадцать лет на съемочной площадке!»
Когда Дэвид подошел ближе, она отметила, что волосы у него покрыты блеском, глаза подведены, ресницы подкрашены, а брови откорректированы. Он явно убил на макияж не меньше часа.
Энни скривилась:
— Ну, ты при полном параде! С какой стати?
— Что — нелепо выгляжу?
— Да нет. Просто удивилась.
— Джоанна намекнула, что, возможно, придется позировать фотографам…
Он не стал продолжать. Полыхнувший в глазах Энни мрачный огонь свидетельствовал о том, что она сама догадалась.
Желая, чтобы газеты заговорили о новой парочке, Джоанна решила воспользоваться присутствием фотокорреспондентов.
— Разве она тебе не сказала? — простонал Дэвид.
— Нет, не посмела. И я объясню тебе почему: она догадывалась, что ответ будет отрицательным. Слишком рано.
— Но мы ведь уже давно вместе…
— Да. Две недели.
— К тому же мы живем под одной крышей. Так что все правда.
Она мысленно уточнила: «Это ты живешь у меня», но вслух не произнесла. Было бы мелочно разглашать, что она приютила Дэвида, потому что предпочитает свою огромную виллу с бассейном его студии.
Чувствуя, что Энни начинает злиться, он подошел и обнял ее за плечи перед зеркалом:
— Да какая разница! Как хочешь… Тебе решать.
Он поцеловал ее в шею.
Энни улыбнулась. Дэвид был безукоризнен. Он никогда не оскорблял ее чувств, постоянно думал о ней: о ее благополучии, ее комфорте; прежде чем сказать или сделать что-либо, умел прислушаться к ее мнению.
Она решила покапризничать:
— Дэвид, сегодня день моего возвращения. Для прессы этого вполне достаточно. Мы поведаем нашу любовную историю немного погодя.
— Я не хочу испортить твое возвращение на съемочную площадку.
Внутренний голос прошептал Энни: «Для него это прежде всего портит его собственный выход».
Дэвид мягко продолжал:
— У нас масса времени. Поверь, через неделю я не разлюблю тебя.
Внутренний голос прокомментировал: «Осторожно, он любезничает с тобой, но тебе отпущена лишь неделя!»
Энни проклинала этот циничный голос, коря себя за задние мысли. Чтобы загладить вину, она покорилась ласкам Дэвида. Игриво повизгивая, они нежно потерлись друг о друга, стараясь не размазать макияж.
Когда они разомкнули объятия, Энни не успела блокировать новое вторжение дерзкого голоса: «Невероятно, до чего все банально. Он на сто процентов использовал свой ресурс обольщения».
Уверенная, что попала в точку, актриса вслух сказала иначе:
— Дэвид, никогда не видела, чтобы ты так выкладывался!
Он тотчас отбил удар:
— Но я тоже никогда не видел тебя такой сексуальной.
— Ах вот как?! То есть обычно я недостаточно хороша для тебя?
Зачем она поддразнивала его? Для чего разыгрывала эту семейную сцену, увязая в штампах? Совершенно ни к чему!
И все же раздражение подталкивало ее.
— Энни, что ты говоришь?! — воскликнул Дэвид. — Ты мне гораздо больше нравишься без этой штукатурки и пудры. Поверь, я наслаждаюсь возможностью видеть тебя такой, какой ни один зритель не увидит.
Она сглотнула. Решительно Дэвид был само совершенство, ему удавалось обезвредить любую мину.
Может быть, именно поэтому внутри нарастало глухое раздражение? Дэвид вел себя так безупречно, что рядом с ним она нередко ощущала собственное ничтожество. Она чуяла в нем избыток прилежания: он обдумывал каждый свой шаг. Его реплики и жесты были плодом расчета. Энни, склонной к спонтанным решениям, это казалось странным и, в зависимости от момента, то очаровательным, то внушающим тревогу.
