Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)
Шабнам в свои двенадцать была цветком, вооруженным арсеналом уловок, которыми редкая женщина владеет и в тридцать. Перед ней столбенели американские специалисты, и даже мой собрат по любви к Лорке, аргентинец Хуан, как-то поделился замечанием, что Шабнам какая-то странная. «Она просто слишком опасная». — «Да, скорее так».
Однажды, прямо посередине небольшого совещания, она ворвалась в конференц-зал с открыткой, на которой был изображен крокодил. «Флорида, да?» — и она вворачивает свой пристальный золотистый взгляд прямо в президента компании, который родом из Майами. «Да, во Флориде живут крокодилы. Ходят по дорогам и едят маленьких девочек. Ням, ням, ням». Она, не отрывая взгляда от смутившегося президента, вдруг медленно целует крокодила на открытке, поворачивается и выбегает из зала. А все присутствующие хранят растерянное молчание еще пару минут, и в воздухе все еще стоит какой-то грозовой заряд… Ей после этого хорошо попало, и она не появлялась в офисе недели две…
Шабнам не стала моей подружкой, как Наджиба, но мне было ее искренне жаль. За то, что она, в свои двенадцать лет, никак не могла понять, почему одни люди должны носить чай, а другие его пить. Почему у одних женщин есть духи, обувь и косметика, а у других есть лишь семеро братьев и сестер, за которыми нужно смотреть. Я знала, чувствовала ее — нет, не зависть, а какое-то недоумение. Или — сопротивление этой вселенской несправедливости. Она вся бунтарствовала, не могла смириться с тем, что она — другой сорт человека.
Она ненавидела Наджибу за то, что та домработница. Ненавидела детей Устада за то, что у них было то, чего не было у нее. А я ненавидела эту жизнь, в которой все судьбы ходят по кругу. Матери, дочки, бабушки. И мне смутно молилось, желалось, мечталось, чтобы она — этот маленький редкий цветок — смогла. Смогла выскочить из космической бесконечности повторений и стать актрисой, или женой посла, или, на худой конец, просто любимой. Но зная жесткую кастовость и тщательность, с которой афганцы выбирают невесту, ее родителей, достаток, генеалогию для своих будущих детей, я понимала, как эти мечты нереальны.
* * *…Они очень красивы. Они прекрасны. Иногда лица на улицах меня просто завораживали. Я не могла понять почему. «В Афганистане осело войско Александра Великого». «Мы единственные, уцелевшие во время потопа» (действительно, в афганских легендах миф о потопе отсутствует). «Мы очень дорожим чистотой крови». Много, много раз я спрашивала Ахмеда, Устада, голубоглазого блондина Туриаллая, о котором можно было бы сказать «потомственный уроженец Новгорода», — почему так. Они лишь пожимали плечами. Война, война и еще раз война. Столетия войны: с англичанами, с Индией, с Пакистаном, с Ираном, с Советским Союзом. Они ни на час не переставали воевать. Я удивлена, как они еще живы…
* * *Шабнам была такая девочка-воин. Меня как-то осенило. Озарение. Я могла бы легко ее представить в черных одеждах смертницы или с огромным средневековым мечом. «Храни ее, Бог», — шепталось мне. А огонь внутри Шабнам только начинал разгораться, хотя она потихоньку росла и внешне немного смирела. То ли ей объяснили нормы и правила игры, то ли начали активно перевоспитывать дома. Но она все реже била посуду и давала поводы для вздохов: «Ой, Шабнам. Ну опять эта Шабнам».
Она меня как-то затаенно ждала и бежала встречать каждый раз, как только я возвращалась в Кабул. Зайдя в комнату с дороги, я могла найти на подушке открытку с иранской пэри, или смешную помаду, или маленькую розу. Она подолгу стояла у холстов, которые я километрами красила, не в силах развлекаться чем-то другим после работы, и как-то пристально в них всматривалась, словно пытаясь найти ответ. А потом, когда мне нужно было уезжать в Россию, она снова умилительно-рассерженно выговаривала: «Лена шууууу!», актерски расставляла в воздухе пальцы, и то переходила на полушепот, то снова заходилась в «гули-гули-гули». И хотя к тому времени она уже сносно объяснялась по-английски, мы все равно балалакали на ее языке, и мне нравилось ее дешифровать, словно я — священник, а передо мной Лилу из «Пятого элемента».
Я не знаю, где она. Что с ней. Ей уже восемнадцатый год, и она наверняка уже сосватана.
А может, случится чудо. И Люк Бессон решит снять фильм об Александре Македонском, и тогда я прыгну на самолет «Москва — Париж» и закричу прямо с трапа: «Люк, я знаю, где найти принцессу для Александра!» (Александром конечно же будет Брэд Питт.)
А потом мы сядем на маленький Ан-24 на границе Таджикистана и полетим над безумной, космической красоты пятитысячеметровым плато Хинду-Куш, под ногами ледниковых вершин будут проходить стада овечек, а вдали маячить снежные Гималаи, и я буду голосить через рев моторов старенького самолета: «Смотри, Люк. Это забытая всеми земля. Она убога и удивительна, архаична, как утерянные свитки, и наивна, словно только народилась на свет. Здесь столько чистоты, скорби и неба, что, однажды прикоснувшись, ты станешь другим человеком. Ты изменишься и навсегда останешься — здесь…»
ИРИНА ЛАРЬКОВА
Другой Пигмалион
Человеку свойственно ошибаться, и самая большая ошибка подстерегает его тогда, когда он оценивает свои собственные силы. Мало кто знает, какие неисчерпаемые ресурсы предоставила ему жизнь. Не безумие ли — провести все отведенное тебе время в сожалениях о том, что не наступило по вине твоего собственного безволия и невежества? И как отблагодарить случай, который переворачивает с ног на голову весь застоявшийся мир — просто чтобы убедить тебя, что ты — другой? Не тот, кем привык себя считать…
АидаАида не в восторге от малайцев, а может быть, просто оценивает их трезво. Говорит: ленивые, избалованные самодуры. Ей, конечно, виднее: она сама малайка, родилась в Сингапуре и прожила там первую четверть своего века. Первую учебную четверть.
Когда мы познакомились на каком-то сайте путешественников, я первым делом отметила, что хиджаб ее на всех фотографиях темный: вот она за рулем кабриолета, вот рядом с ростовым портретом шейха, вот с коллегами на семинаре — всюду круглое и желтое, как луна, лицо ее обрамляет черный платок. Иногда на нем вышито что-нибудь хорошее, вроде Swarovski, и так же поблескивают прямоугольные стекла очков. При встрече Аида производит самое благоприятное впечатление: светло улыбается, не отводя взгляда, грациозно двигает округлыми плечами, будто пританцовывая, говорит быстро и тихо.
— Не жарко тебе так ходить? Ведь Сингапур на экваторе почти? — спросила я о том, что волновало меня больше всего, без лишних церемоний.
— А без платка не жарко? Вот и мне жарко. А впрочем, привыкаешь быстро, — отмахнулась Аида и принялась делиться восторгами от Эмиратов, куда недавно перебралась. Поддавшись настроению, я поддержала ее энтузиазм. С этого дня у нас появился ритуал, повторяющийся каждую встречу, — хвалить место, где мы оказывались, погоду, окружающих — словом, находить рядом что-то, достойное похвалы.
Поначалу общие темы требуется искать — у нас с этим проблем не было. Каждый день она забрасывала меня письмами с трогательными и вдохновляющими роликами, делилась собственным опытом, напоминала о Божественном промысле и справедливости и преуспела — мы стали улыбаться и смеяться вместе почти постоянно.
С ней вообще тут же стало легко. Тем удивительнее — потому что жизнь ее никогда не была простой. Старшая дочь, любимица отца и рабочая лошадка для остальных родственников, она и в игрушки-то не помнит, чтобы играла: сразу приняла на себя груз забот о младших. Отец оставил тело, когда Аиде было четырнадцать, и так началась ее совсем уже взрослая жизнь. Наверное, с этой тоской — потерей единственного близкого человека — она так до конца и не справилась, но тоска сделала ее щедрой, задушевной, искренней. Однако угодить всем многочисленным тетям, дядям, кузенам и кузинам плодовитого семейства и заслужить их поощрение ей ни разу так и не удалось.
К двадцати годам, устав пытаться сделать всех счастливыми, Аида поступила так, как поступила бы на ее месте любая другая золушка, — собралась замуж. Ей даже улыбнулась удача: жених был не противен — но как не сказать: он и хорош был только тем, что освобождал хлопотунью от опостылевшего отчего дома. Других достоинств Аида в нем не искала.
Супруги прожили вместе двенадцать лет, и Аллах послал им троих детей. Жили, по малайским понятиям, хорошо — как все. Грех жаловаться. В один непрекрасный день Аида вернулась из офиса особенно уставшей и спросила: «Эй, муженек, а нельзя ли сделать так, чтобы ты тоже ходил на работу каждый день и обеспечивал нашу семью?» — «Тихо, женщина! — прикрикнул муж с дивана. — Работаю я два дня в лавке у друга, только чтобы тебе угодить. Для себя бы не стал. Денег на проживание нам вполне хватает. А детям я нужен сильным и здоровым, а не вымотанным и безрадостным». С детьми он действительно играл и гулял с удовольствием.
