Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки
Тьерри говорит, что у нее «немного замедленное развитие», и предлагает мне сводить ее «провериться». Он пока еще, правда, не упоминал об аутизме, но наверняка скоро заговорит и об этом — как и многие мужчины его возраста, он читает «Ле пуан» и считает себя специалистом почти по всем вопросам. Я же, с его точки зрения, всего лишь женщина, да к тому же мать, а потому не могу судить здраво.
— Розетт, скажи «ложка».
Розетт берет ложку и с любопытством на нее смотрит.
— Ну давай, Розетт, скажи, пожалуйста, «ложка».
Розетт ухает, как сова, и ложка в ее руках исполняет на скатерти несколько неуместный короткий танец. Любому бы показалось, что она просто издевается над Тьерри. Я тут же отнимаю у нее ложку. Анук кусает губы, чтобы не рассмеяться.
Розетт смотрит на нее и улыбается.
«Прекрати», — жестами говорит ей Анук.
«Вот дерьмо», — отвечает ей Розетт на том же языке глухонемых.
Я улыбаюсь Тьерри.
— Ей же всего три года…
— Ей почти четыре! Уже достаточно большая.
На лице Тьерри появляется ласковая улыбка, как всегда, когда он чувствует, что я с ним не согласна. Эта улыбка сразу делает его старше и отдаленнее, и в моей душе внезапно пробуждается раздражение — я понимаю, что это несправедливо, но ничего не могу с этим поделать. Терпеть не могу, когда суют нос в мои дела!
Я потрясена: ведь я чуть не сказала это вслух! Но тут замечаю, что та официантка, Зози, наблюдает за мной, одобрительно прищурив свои голубые глазищи, и мгновенно прикусываю язык.
Я убеждаю себя, что должна быть благодарна Тьерри. За многое. Не только за магазин или за помощь, которую он нам оказывал весь последний год; и даже не за подарки мне и детям. Нет, Тьерри гораздо шире всего этого. И тень его способна укрыть всех нас троих, вместе взятых, и в этой тени мы действительно станем невидимыми.
Но сегодня Тьерри выглядел каким-то встревоженным, беспокойным и все перебирал что-то в кармане пальто. Вопросительно посмотрев на меня поверх своей кружки со светлым пивом, он спросил:
— У тебя что-то случилось?
— Нет, я просто устала.
— Тебе нужно передохнуть, устроить себе праздник.
— Праздник? — Я чуть не рассмеялась. — Праздники существуют для того, чтобы продавать шоколад.
— Значит, ты собираешься продолжать торговлю?
— Ну конечно! А как же иначе? До Рождества меньше двух месяцев и…
— Янна, — прервал он меня. — Если я могу чем-то помочь — деньгами или как-то иначе…
Он ласково накрыл мою руку своей широкой ладонью.
— Я справлюсь.
— Конечно. Конечно справишься.
Его рука вернулась в карман пальто.
У него же самые лучшие намерения, в очередной раз сказала я себе, однако все во мне восстает против подобного вторжения в мой мир, с какими бы добрыми намерениями подобная интервенция ни осуществлялась. Я уже так давно привыкла со всем справляться самостоятельно, что потребность в помощи — в любой помощи — представляется мне некой опасной слабостью.
— С магазином я тебе всегда помогу, — прибавил он. — Но как же дети?
— Я справлюсь, — повторила я. — Я…
— Нет, ты не можешь со всем справиться в одиночку.
Теперь в нем явственно чувствовалось раздражение: плечи опущены, руки засунуты глубоко в карманы пальто и сжаты в кулаки.
— Я знаю. Я кого-нибудь найду.
И я снова посмотрела на Зози, которая, держа в руках два полных еды подноса, шутила с игроками в белот,[27] сидевшими за дальним столиком. Мне подумалось, что держится она исключительно свободно и независимо, но в то же время удивительно естественно, причем вне зависимости от того, подает ли посетителями тарелки с едой, или собирает со столов грязные стаканы, или со смехом отводит от себя чьи-то не в меру шаловливые руки, шутливо по ним шлепая.
«Так ведь и я была такой же, — сказала я себе. — Это же я — десять лет назад».
Впрочем, это не совсем так; вряд ли Зози настолько моложе меня, просто она чувствует себя гораздо свободнее и гораздо сильнее ощущает себя именно Зози, чем я когда-либо ощущала себя Вианн.
«Кто же она такая, эта Зози?» — спрашиваю я себя. Эти глаза, безусловно, замечают куда больше, чем тарелки, которые нужно перемыть, или банкноты, засунутые под краешек блюда. По голубым глазам читать всегда легче, однако мое профессиональное мастерство, раньше так часто мне пригождавшееся — хоть и не всегда приносившее удачу, — с ней по какой-то причине дает сбой. Бывает, уговариваю я себя, такие люди тоже иногда попадаются. Но что ей по душе: темный шоколад или светлый, мягкий или твердый, или, может, горький апельсиновый, или вообще розовая сливочная помадка, или белый шоколад «Манон», или ванильный трюфель? Я вообще понять не могу, любит ли она шоколад, не говоря уж о том, какой шоколад ей нравится больше всего.
Но… почему же мне кажется, что уж ей-то хорошо известно, что больше всего люблю я?
Я вновь повернулась к Тьерри и заметила, что и он смотрит на Зози.
— На помощницу у тебя денег не хватит. Ты и так еле концы с концами сводишь, — заявил он.
И меня опять охватило раздражение. Да кем он себя считает, в конце концов?! Словно мне впервой со всем справляться в одиночку, словно я — маленькая девочка, играющая с подружками «в магазин»! Конечно, дела у нас в chocolaterie в последние несколько месяцев идут неважно. Но за аренду мы заплатили до самого Нового года и наверняка сумеем выкрутиться. На подходе Рождество, и если повезет…
— Янна, нам все-таки нужно поговорить. — Улыбка с его лица исчезла. Теперь передо мной сидел самый настоящий бизнесмен, мужчина, который в четырнадцать лет начал вместе с отцом восстанавливать старую развалюху возле Гар дю Нор и в итоге стал одним из самых преуспевающих торговцев недвижимостью в Париже. — Я понимаю, тебе тяжело. Но ведь совсем не обязательно, чтобы так было всегда. Для любой ситуации можно найти решение. Я знаю, ты была предана мадам Пуссен — ты много ей помогала, я очень это ценю…
Он считает, что это действительно так. Возможно, отчасти так и было, однако я прекрасно понимаю, что использовала ее, как использовала и свое воображаемое вдовство, желая отсрочить неизбежное, отдалить ту страшную черту, после которой нет возврата…
— Но ведь можно идти и вперед.
— Вперед? — переспросила я.
Он улыбнулся.
— Ну да, по-моему, у тебя есть такая возможность. Я что хочу сказать: всем нам, конечно, жаль, что мадам Пуссен умерла, но ты-то теперь в некотором смысле получила свободу. И могла бы заниматься, чем хочешь. Хотя я, по-моему, уже подыскал тебе место, которое наверняка тебе понравится…
— Ты хочешь сказать, что я должна отказаться от нашей chocolaterie?
На мгновение мне показалось, что он говорит на непонятном для меня иностранном языке.
— Послушай, Янна, я же видел твои счета! Я знаю, что почем. Это не твоя вина, ты так старалась, но сейчас дела у всех плохо идут, и…
— Тьерри, прошу тебя! Я не хочу сейчас обсуждать эту тему.
— В таком случае чего же ты хочешь? — с некоторым нажимом спросил он. — Одному богу известно, сколько времени я пытался к тебе приноровиться. Неужели ты не видишь, что я пытаюсь тебе помочь? И почему не позволяешь сделать для тебя то, что мне вполне по силам?
— Извини, Тьерри. Я знаю, ты хочешь мне добра, но…
И вдруг перед моим мысленным взором предстало нечто. Со мной такое порой случается, причем всегда неожиданно: вдруг на дне кофейной чашки мелькнет чье-то отражение, или я замечу в зеркале чей-то мельком брошенный взгляд, или на блестящей поверхности только что сваренной шоколадной массы возникнет некий образ.
Шкатулка. Маленькая шкатулка небесно-голубого цвета…
Что в ней, я сказать не могла. Но в душе уже зрела паника, горло пересохло; я слышала, как шелестит в переулке ветер, и в этот момент мне хотелось одного: схватить детей и бежать, бежать…
«Возьми себя в руки, Вианн».
Я заставила свой голос звучать как можно ласковее.
— Тьерри, может, подождем с этим разговором, пока я как следует не разберусь с делами?
Но Тьерри был похож на возбужденного охотничьего пса, настроенного весьма решительно, и оставался невосприимчивым к моим аргументам. Руку он по-прежнему держал в кармане, словно что-то там перебирая.
— А вот я как раз и хочу помочь тебе разобраться с делами. Неужели ты этого не понимаешь? Я не желаю, чтобы ты окончательно угробила себя, работая день и ночь. Несколько жалких коробок шоколада того не стоят, Янна! Хотя, возможно, такое положение вещей вполне устраивало мадам Пуссен. Но ведь ты-то молода, умна, и жизнь твоя еще далеко не кончена…
Да, теперь я поняла, что это было такое. Теперь перед моим мысленным взором отчетливо предстала маленькая голубая коробочка из ювелирного магазина с Бонд-стрит,[28] и в ней на бархатной подушечке кольцо с драгоценным камнем, тщательно выбранное с помощью продавщицы; камень не слишком крупный, но идеальной чистоты…
