Алексей Самойлов - Давайте ничего не напишем
– Эй вы, придурки в оранжевых майках! А ну брысь по домам! Ишь, развели тут… лесоповал!
Тем не менее, пилитель уже успел полоснуть своей пилой по нескольким веткам. Даша ещё раз зевнула, а Егор вскрикнул от резкой боли. В глазах помутилось, будто бы на него свалился туманный Альбион. Егор стал заваливаться на землю, и Даше снова пришлось его ловить и удерживать от потери сознания.
Но мужчина справился. На долю секунды он замер в состоянии неописуемого наслаждения. Грубые вандалы и ласковые деревья, общипанные лебеди и матримониальные пары, любопытные воробьи на ветках и невесть откуда взявшаяся бабуся, раздающая прохожим бесплатные билеты на тот свет – всё это стало настолько простым и понятным, что перестало нуждаться в названиях. Более того, упрямая Даша, изобилующий бредом спор, сам Егор (каким он помнил себя минуту назад) и его непременный кейс также превратились в незамысловатые штрихи на всецело гармоничной картине мира… которая уже не проецировалась посредством Егорова ума вовне, а, скорее, наоборот – он сам отражался в этой картине и таким образом мог идентифицировать себя как наблюдателя.
Всё было настолько тихо, нежно, светло и спокойно, что Егор проснулся и улыбнулся Даше, как самому родному человеку на свете.
Даша моментально отплатила ему той же монетой.
Глава 9. Святой Мартин и боа
«Человек состоит из личности, сверхличности, матери, ребёнка, Зигмунда Фрейда и того, кто пытается понять, из чего он состоит».
Подслушано на лекции по прикладному психоанализу
Пёс появился совершенно неожиданно. Конечно, в окрестностях эпицентра сегодняшних событий проживало достаточное количество собаковидных енотов, но все они, опасливо поглядывая в сторону неадекватной лавочки, предпочитали идти своей дорогой. И вот возникло исключение из соблюдаемой уже некоторое время доброй традиции.
Возможно, пёс был остатком той главы, где говорилось о зыбкости внешнего мира. Возможно, у Егора проскользнула мысль о том, что все животные счастливы изначально, а бездомными их делают люди, сперва запирая в собственных квартирах, а затем выгоняя на улицу. Возможно, в конопляной сумочке Даши завалялась пара обрезков «Краковской». Короче говоря, науке неизвестно. Пока Егор и Даша страстно улыбались друг другу, будто бы упражняясь в лицевой гимнастике, пёс подошёл к лавочке, сел напротив неё и произнёс:
– Добрый день!
Егор быстро переключился на него и удивился:
– Ну и ро-о-о-жа! Где такие грибы растут?!
Даша захлопала глазами подобно чайке, впервые увидавшей Ричарда Баха, и прокомментировала:
– Фантасмагория!
– А что, хороший жанр! – кивнул Егор. – Говорят, монстров прописывать легче, потому что не нужно знать психологию людей. Будто бы люди, которые это говорят, знают психологию монстров!
Даша скорчила правдивую физиономию:
– И где же та грань, что отделяет бред безумца от гениального искусства?
– Да вот она, напротив нас сидит и выпрашивает косточку.
Егор порылся в карманах, извлёк объедки, оставшиеся после биг-мака, и швырнул их собаке.
– Спасибо! – поблагодарил пёс и с улыбкой принялся обедать.
– Как тебя зовут? – спросила Даша.
– Оккам, – прошамкал пёс.
Люди опасливо переглянулись.
– И какова же та крайняя необходимость, которая заставила одного из нас породить столь божественное создание? – спросил один из них.
– Мой ответ покажется тебе странным, но я не удивлюсь, если узнаю, что это пёс породил нас в силу своей, исконно собачьей и чрезвычайно крайней необходимости, – ответил второй.
– Давай это выясним.
– Давай.
– С кого начнём?
– С тебя.
– Нет, с меня.
– Нас уже путают.
– Вот и прекрасно.
– Так кто ты?
– А кто ты?
Люди снова переглянулись. Пёс больше не обращал на них внимания.
– Ладно, я начну, уступая женщине право второго хода, – Егор потёр руки, предвкушая. – Имя мне Егор, отчество – Абрамович, фамилия – Годидзе. Родился я в Буэнос-Айресе двадцать с лишним лет назад. Мой отец, Абрам Михайлович Ломоносов, работал послом Татарстана в Аргентине и однажды во время купания в заливе Пресвятой Троицы познакомился с моей будущей матерью – Прасковьей Андреевной Утрамбуй. В то время она гостила у своего любовника – горячего аргентинского мачо Тикко Курилайнена, и мой будущий отец отбил у него мою прошлую мать. С тех пор они поженились, зачав меня на розовом покрывале в трущобах Рио, куда сбежали вместе с килограммом контрабандных очков для сна от преследующей их полиции. Родился я на том же покрывале спустя девять месяцев в столичном роддоме, откуда меня выкрал родной дядя и под видом тюка с молотой тыквой доставил отцу и матери, которые в это время скрывались в Уругвае. Дядю звали Педро Мендоса, и он оказался названным братом моей бабушки Присциллы; в ту пору она занимала одну из руководящих должностей в суринамской демократической партии раздора.
Егор потёр руки ещё раз, отхлебнул из бокала и продолжил:
– Рос я не по дням, а по часам, потому как родители мои были чрезвычайно пунктуальными и отмечали каждый прожитый час моей жизни. Из-за этого я до сих пор не отмечаю дни рождения, зато отмечаю его часы. Вообще, меня воспитывали по-идиотски, что не удивительно. В три года меня наградили сестрой Лёлькой, а в пять – братиком Толькой. Иногда я просил свою мать запихнуть меня обратно в животик, потому как жили мы впроголодь и питались три-четыре раза в неделю баландой из требухи. В пять лет я пошёл зарабатывать деньги, пользуясь старым дедовским методом – пачкал одежду богатых сеньоров, а затем предлагал им услуги химчистки.
При этих словах Егор демонстративно стряхнул сигаретный пепел со своего пиджака.
– Затем я повзрослел, поумнел, и вскоре мне надоело чистить одежду. Тогда я придумал брать деньги за то, чтобы её не пачкать. Толстосумы и набобы охотно расставались со своими кошельками, боясь быть измазанными гуталином накануне важной деловой встречи. В одиннадцать лет я остался один, потому что всех моих родственников поймали на мексиканской границе, когда они переплывали Ганг на краденой лодке, загруженной эклерами с маком. Я эмигрировал в Россию и долго жил в Ожерелье у прабабки своего школьного приятеля Альфредо Гарсии. Альфредо был головастым и в седьмом классе купил турфирму, отправляющую детей-вундеркиндов на учёбу за границу по бартеру. Затем прабабка умерла от передозировки стероидов и по рассеянности оставила мне в наследство свою трёхкомнатную квартиру. Денег от её продажи хватило на однушку в Москве, новый компьютер и тунеядство в течение года, после чего я устроился работать сторожем в контору к Альфредо. В школу мы, разумеется, не ходили и портвейн по подворотням после уроков не пили.
Егор развалился на лавочке, словно голый король, и ехидно подмигнул внимательно слушающей Даше.
– Русским роком я никогда не увлекался, и политика меня тоже не интересовала. Мне всегда казалось, что политики платят рок-музыкантам за то, чтобы они сочиняли про них свои песенки. Пару раз я попробовал наркотики на спор, несколько раз едва не загремел в тюрьму, потому что мне нравилось воровать у тех, кто воровал у тех, у кого воровать нечего. Я понял, что закон, по которому меня обвиняют, придуман самими ворами, чтобы защищать их от таких, как я. Годам к 18 я, наконец, образумился и занялся собственным бизнесом, который был не настолько маленьким, чтобы потеряться среди акул, и не настолько большим, чтобы выделяться среди пескарей. Однажды ко мне пришла мафия, и я рассказал, что имею милицейскую крышу. Когда на следующий день пришли милиционеры, то им я рассказал, что мою шкуру вычёсывает мафия. Таким образом, от меня отстали все, кроме Альфредо Гарсии, который потребовал бабки за проданную квартиру своей прабабки. Я попросил знакомого таксидермиста соорудить муляж головы Гарсии и прислать его моему вымогателю по почте ценной бандеролью. Таким образом, жизнь научила меня решать насущные проблемы самыми невероятными способами. Однажды мою вторую дочь – а я любил делать дочерей своим любовницам, чтобы они на мне не женились – поколотили в детском саду пластмассовыми лопатками, а один музыкальный мальчик врезал ей игрушечными гуслями промеж глаз. Я пришёл в детский сад и на глазах у всех накормил привязанную к кровати воспитательницу тремя лишними порциями пшённой каши. После чего я сказал детям, что если они ещё раз тронут девочку, то будут кушать холодную противную кашу до конца своих крысиных дней, не вылезая из-за стола.
Егор облизнулся, шмыгнул носом, икнул и продолжил.
– Что касается скромного бизнеса, то я торговал всякой непопулярной, но очень нужной всячиной. В прайс-листе нашей фирмы соседствовали игральные кости и метрономы, хвостовики для палаток и портянки, маски и орехоколы, штепсели и портрояли. Под шумок иногда удавалось сбагрить налево партию аргентинских иномарок, и тогда сотрудники моей фирмы получали зарплату. Однажды один коллекционер пончиков предложил мне продавать деньги. Я начал с червонцев – помещал десятирублёвые купюры в маленькие красивые бутылочки и продавал их по полтиннику. На червонцах я сделал свой первый миллион и плавно перешёл к сторублёвкам. Я набивал их дешёвым табаком, клал по десять в пачку и продавал по две тысячи рублей в бутиках «Дорогие безделушки для деловых людей». Некоторым денежным мешкам настолько понравилась эта идея, что они стали заказывать у меня сигареты из долларов, евро и экзотических валют вроде динарской драхмы. Креативщик нашей конторы нарисовал около сорока видов несуществующих валют, и на сигаретах из них я сделал свой первый миллиард.
