Валерий Осинский - Чужой сын
После обеда Сережу укладывали спать. Затем Рая занималась с мальчиком рисованием. Либо я учил его чтению и письму. На ночь читал ему книжки или что–нибудь рассказывал. Песоцкие присматривали за ребенком. Сережа внес в их жизнь смысл.
Это было потом. Первые недели малыш трудно привыкал к новому месту и людям.
Ему была отведена большая и светлая гостиная в центре дома, так чтобы из любой комнаты я мог прийти на его зов. Чужой дом пугал ребенка. Но месяцы боли научили его мужеству. Словно зверек из зоомагазина, он испуганно следил за безмолвной остроносой девушкой с подносом еды в положенные для питания часы. Вскидывался к окну на шорохи: высматривал отца. А вместо отца во дворе бродил Григорий в кирзачах и капюшоне.
В городе я остался единственным знакомым мальчика.
На второй день Сережа заплакал. Одними губами он попросил отца, — пока тот еще не уехал, — чтобы его забрали. Родин нервно ходил по комнате и повторял: «Потерпи! Не будь соплей!» Со смертью Иры сын стал для него обузой. Чем–то наподобие ненужных писем или воспоминаний. Я присел на постель мальчика.
— Сережа, ты боишься дяди в капюшоне и женщину? — Ребенок утвердительно шевельнул подбородком. — Дядя — добрый силач, он охраняет дом. А тетя выполнит любое твое желание. Не обижай их. Ладно? — Мальчик снова шевельнул подбородком. — Если захочешь, Гриша покажет тебе кроликов, а Рая — настоящую пальму.
Страх в глазах мальчика присмирел.
Тем же вечером я читал Сереже «Руслана и Людмилу». (Алексей ночевал в квартире: «охранял»: дома было удобнее выпивать.)
Лиловые сумерки уютно устроились на подоконниках, чтобы заменить до утра черным бархатом ночи квадраты окон, еще светлевшие между штор. Запоздавшая пичуга за стеклом отковырнула от грозди и беззвучно сорвалась с лозы. Широкий лист кивнул ей вослед.
— Дядя Саша, мама умерла? — спросил Сережа.
Глаза ребенка влажно отражали торшер двумя рыжими точками.
— Да, — наконец, ответил я.
— Умереть это насовсем?
— Насовсем.
— Значит, она уже никогда не придет?
— Никогда.
Мы долго слушали, как густеет ночь. Я закрыл недочитанную книгу.
— Ты любишь мою маму?
— Люблю.
— Так же, как папа?
— Сильнее. Но я не успел ей сказать об этом.
Сережа тяжело вздохнул.
— А почему бывает война?
— Не знаю.
Всю ночь я думал об Ире. По существу, я жил осмысленно лишь последние полтора года. При желании мог позвонить ей, увидеть ее. Но боялся поступиться внутренним комфортом ради любимой женщины. И она отплатила мне тем же. А теперь осколки сознания плавно вращались по орбите, где отсутствовала точка притяжения…
Без Иры моя жизнь потеряла смысл…
Но стоит ли думать о смысле своей жизни, когда тебе доверена — чужая?
21
За гигиеной мальчика, было решили, станет следить Рая: мыть его, выносить за ним утку. Но Сережа категорически отказался представлять чужой женщине свои утренние отчеты. Мы это поняли в первое утро по пустому сосуду и набухшим в глазах ребенка слезам. В военном госпитале его окружали такие же беспомощные больные и санитарки обслуживали его, как всех. Гиммеров, которые за ним ухаживали, он знал. А тут — малознакомый дом, чужие люди…
Я отнес мальчика в туалет. Затем усадил его на стул перед умывальником.
Но, извиняюсь за подробность, всегда наступает гигиеническая необходимость приподняться с унитаза. При увечье мальчика самостоятельно без громоздких усилий это было невозможно. Сережа был достаточно взрослым, чтобы держать его на весу.
Григорий за день выпилил полый круг в табуретке и укоротил передние ножки. Прибил снизу своеобразный стол с дырой по внутреннему периметру унитаза и установил свою гениальную съемную конструкцию. В ванной он водрузил стул с наращенными ножками под рост ребенка. Затем посадил Сергея на шею, обнял его колени и повез в уборную. Мальчик держался за уши мужика настороженно. Так дети впервые гладят свирепого пса. Рая инстинктивно выкинула к ребенку руки, опасаясь оплошности брата. Но Григорий донес мальчика и деликатно подождал у двери шум смывного бачка.
Сначала Сережа шепотом называл Гришу Бабай, неизвестный мне персонаж домашнего фольклора, а Раю — баба Яга. (Вероятно, в сравнении с матерью!) Потом привык к Песоцким.
Григорий на плечах катал малыша по двору: так они гуляли. Каждый день меж фруктовых насаждений мелькала акробатическая пирамида: увалень в армейской ушанке и малыш, свесивший ноги из–за его шеи и смирно дожидавшийся, когда его отнесут в дом.
Раньше, бывая с Ириной у меня, Сережа прибегал в сарай, где стояла в темноте пустая бочка, и пугался маленького человека с длинной бородой, который, по разумению Сережи, ел в ней, пил воду и гулял по ночам. В глубине старого глухого колодца, в его подземной тьме, он видел водяных людей, которые хотели выпить его глаза, когда мальчик спал. Пень у забора имел нос, рот и молча улыбался Сереже, а если его дразнили, крякал в ответ и сердился. Больших толстых мух, жужжавших у оконного стекла, паука, дремавшего в углу веранды посреди паутины, воробья, приходившего пешим через порог веранды искать крошки под столом, мальчик считал старыми друзьями. Обо всем этом он рассказывал нам с Ириной.
Теперь на проезжавший за оградой грузовик, мальчик шептал:
— Это солдаты!
Гул в трубах пояснял:
— Так двигают кровати в палатах.
«Госпиталь», «ампутация» Сережа произносил без запинки. От арсенала игрушечного оружия, что приволок отец, отвернулся: Родин расчищал квартиру от хлама.
Позже, перед моим отъездом в Россию, Рая отдала мне свои блокноты с заметками тех дней. Что–то среднее между дневниками и конспектами. Как известно, совершенно простым и понятным языком нельзя написать ничего дурного. Основной глагол в записях в первую неделю после приезда Сергея — «отказался»! Отказался: есть, пить, смотреть телевизор, слушать, гулять… Длинный перечень симптомов душевного анабиоза.
Перед поездкой за мальчиком бисерным почерком Раи было:
«Что он любит?»
«Точно не помню. «Тома и Джерри», гулять, раскрашивать картинки, рисовать».
«Я не о том!»
«Знаю, что не любит: желтки яиц, тушеную капусту, вареные лук и морковь, умываться по утрам и чистить зубы».
Ниже дополнение:
«Саша говорит, у мальчика нет ног. Ужасно. Сборище инвалидов: глухонемая, дурачок, теперь вот безногий».
А на следующий день:
«Господи, прости меня! Нас с Гришей Ты наказал за родителей. А его за что?»
Хлопоты о ребенке быстро вытеснили ее сетования.
22
Хотел я того или нет, забота о мальчике для меня тоже оставляла все меньше времени на самоедство. Я следил, чтобы распорядок дома подчинялся распорядку дня Сережи, и ребенок скорее забыл о пережитых страданиях.
Гриша показывал малышу свинью с дырявым, как лопух, ухом, давал кормить пса, гладить кролика. Зверек тревожно нюхал воздух. Тогда мальчик отдергивал руку, а Гриша смеялся, закинув голову. Цигейковая шапка со звездой валилась на землю, и это еще больше смешило мужика.
На прогулках мальчик терпеливо просил Гришу: «отнеси меня в дом». Григорий ссылался, якобы, на мой запрет и широко улыбался своей хитрости.
На мальчика произвел впечатление сад Песоцких.
Календарная осень едва наступила. Стояла теплынь. В ранние часы на лепестках цветов искрилась роса. Мальчик удивленно смотрел на пальмы в кадках, выставленные из оранжереи. На яркую разновсячину. Рая подстригала, подравнивала, полола, собирала вредителей, рыхлила землю и совершала бесчисленные манипуляции с леечками, совочками, лопаточками. Казалось, растения в блистательном, ухоженном виде поддерживали не вода, не удобрения, не кропотливый труд, а душа девушки.
Из глаз мальчика вдруг покатились крупные слезы. Он всхлипнул и, разинул рот, как рыба: «мама». Девушка обернулась. Весь ее расстроенный вид в брезентовом фартуке, рукавицах и с секатором в руке вопрошал: что не так?
Я отнес Сережу в дом. Рая дожидалась на скамейке.
«У них в квартире было много цветов. Ирина за ними ухаживала. Ваш сад напомнил ему мать», — написал я.
Сергей малевал акварелью на больших листах ватмана. Рая ставила на тумбу у кровати краски, бумагу и кисточки, стакан воды для полоскания. Ирина привила мальчику кое–какие навыки рисования, правила равновесия и гармонии. Во всяком случае, научила тушевать бок куба и при стирании резинкой не превращать с треском бумагу в гармошку. У Сергея были способности к живописи. Сравнительно с рисунками других детей. Образчики их творчества, приуроченные к советским датам и лозунгам, раньше часто вывешивали в вестибюлях кинотеатров. Я сам в детстве выставлялся в подобных галереях. О рисунках Сережи могу сказать: предметы, фигуры людей и животных на них были пропорциональны и композиционно точны. В портретах угадывалось сходство. Я сразу узнал огромного Му — Му Песоцких по настороженному взгляду и напряженной позе пса. Впрочем, карандаш Сергея сильнее притягивали неправильные черты девушки, нежели ваза с анютиными глазками, служившая ему моделью.
